Когда в сентябре 2024 года не стало Александра Маслякова, мне впервые стало по-настоящему страшно за КВН. Не потому что он умер — от старости, тихо, не скандально.
А потому что вместе с ним ушла эпоха, которую он сам и построил. Да, можно спорить, был ли он кумиром или динозавром, харизматичным патриархом или устаревшим тормозом прогресса, но ясно одно: Масляков был КВН. А КВН — был Масляковым.
Мне всегда казалось странным, что человек с таким весом, такой харизмой, такими деньгами — до последнего держится за стул ведущего. Он мог уйти ещё лет двадцать назад, на пике, хлопнуть дверью, сыграть в благородство, оставить наследнику. Но нет. До 82 — на сцене. До последнего вздоха — в кадре. Почему?
Удивительно, но ответ — не только в амбициях. И не в деньгах. Даже не в привычке. Уход из КВН для него был не просто завершением карьеры. Это было бы как разрезать пуповину, через которую к нему поступал воздух.
Масляков не стал телеведущим — он стал системой. Когда говорят, что его «вела судьба», — это неправда. Его вела случайность. Чистый форс-мажор.
В середине 60-х парень из МИИТ попал в молодёжную редакцию и стал соведущим странной, рискованной, тогда ещё не до конца понятной передачи — «Клуб Весёлых и Находчивых». Без актёрского диплома, без блатов. Просто оказался в нужное время в нужной точке и не ушёл. А потом — тоже не ушёл. И снова не ушёл. И снова.
Он выжил, когда программу закрыли. Пережил, когда её вернули. Удержал, когда всех затапливал новый юмор — пошлый, свободный, анархичный. Остался, когда все ушли в «Comedy», «Пельмени», «Однажды в России». Он не ушёл. Это была его война. И он держал фронт.
Но ведь именно в этом и был парадокс: Масляков проигрывал борьбу за свежий юмор, но выигрывал в главном — он удерживал монополию на традицию. На ностальгию. На игру с человеческим лицом. КВН при нём — это не смех, а ритуал.
Ровно такой, каким бывает школьный выпускной или семейный тост — немного нафталиновый, но обязательный. Он был тем, кто следил, чтобы в этом обряде не зазвенели неправильные ноты.
А теперь представьте — что происходит, когда священник внезапно решает, что больше не будет выходить к амвону? Без него рушится вся архитектура обряда. Не потому, что он незаменим как человек. А потому, что он — символ. Масляков в КВН не играл — он был КВНом.
И всё же были моменты, когда он задумывался: может, пора?
Что мешало Маслякову уйти: страх, сын и стул ведущего
Масляков был не из тех, кто устраивает эффектное прощание под аплодисменты. Он вообще не любил пафоса. В его манере держаться было что-то железнодорожное — как будто он всю жизнь прожил не на телеэкране, а в диспетчерской станции: по расписанию, по инструкции, без лишних эмоций.
Может, это отголосок инженерной юности. Может, защитная броня от дураков. А может — привычка быть выше суеты.
Но с годами, как бы он ни держался, старость начинала с ним спорить. Внешне — почти неуловимо. Да, стал медленнее говорить. Да, глаза уставшие. Но всё ещё рубашка, всё ещё уверенный голос, всё ещё это вкрадчивое:
«Ну, а теперь давайте посмотрим…». Он не позволял себе развалиться. Он держал форму не для камеры — для себя. Потому что если он развалится — рухнет всё, что он построил.
Слухи о его здоровье всплывали регулярно. То инсульт, то «Масляков умер», то «его увезли в Сочи». Он не реагировал. Он вообще никогда не реагировал публично. Он просто продолжал появляться в кадре. Улыбался. Иногда — сквозь зубы.
И всё же… после восьмидесяти он стал говорить: «может быть». Может быть, пора. Может быть, хватит. Может быть, Сан Саныч — сын — справится.
Но вот в чём беда: Сан Саныч — не Масляков. Он не обладает харизмой отца. Не держит паузу. Не смотрит в камеру с тем гипнозом, будто знает, что скажет зритель раньше, чем тот откроет рот. Он умный, он образованный, он работящий. Но не звезда. В нём нет огня. Он — администратор. Стратег. Силён в кабинетах, но не в свете софитов.
И Масляков это знал. Именно поэтому он не спешил уходить. Потому что сын — не готов. Или готов, но не хочет. Потому что любит закулисье. Не сцену.
А кроме сына был ещё и страх. Очень человеческий. Не потерять статус. Не деньги. Не авторитет. А чувство нужности. Когда ты 50 лет подряд каждую неделю выходишь в кадр — сцена становится пульсом.
Ты знаешь, где сидит кто в зале. Чувствуешь, как реагирует публика. Предугадываешь, какая шутка взлетит, а какая — нет. Без этого ты глохнешь. Становишься одиноким стариком в слишком большой квартире.
Александр Васильевич боялся этого больше всего. Не смерти. А того, что проснётся однажды утром — и не нужно никуда ехать. Никто не ждёт. Никто не звонит. Нет «вышки». Нет съёмок. Нет игры. Только тишина. Звенящая, как провал.
Он не мог этого себе позволить. Ни как человек, ни как символ.
И всё же — у каждого даже самого крепкого человека наступает момент, когда тело говорит: «Хватит».
Скандалы, цензура и закат империи
Парадокс в том, что КВН, как ни странно, стал не только домом для молодых юмористов, но и зоной абсолютного контроля для старшего Маслякова. Он вроде бы говорил про «молодёжную игру», про «свежий взгляд», про «свободу шутки» — а по факту регулировал каждое слово, каждый намёк, каждую интонацию. На его глазах рождались звёзды — Харламов, Галустян, Ургант, Павел Воля — и тут же уезжали на другие сцены, где можно было шутить про всё.
А у него — нельзя. Про политику — нельзя. Про религию — опасно. Про него — тем более.
Тут и начали звучать обвинения. Что Масляков — «крёстный отец» юмора. Что КВН стал мафиозной структурой. Что команды платят за участие, а все лучшие роли и эфирное время — только «своим». Громче всех, как водится, кричали бывшие. Илья Соболев, к примеру, прямым текстом называл проект «совковым» и «пыльным». Сравнивал Масляковых с закрытым кланом.
Александр Васильевич на это реагировал с иронией. Говорил, что каждый может уйти, если ему тесно. Но сам он — останется. Потому что у него миссия.
Но скандалы росли. То вдруг прокуратура заинтересуется «Планетой КВН», то шум вокруг доходов, то обвинения в коррупции. Ничего не доказали, но осадочек остался. А потом — «Игра» на ТНТ. Новое шоу, яркое, без цензуры, с настоящими миллионами в призовом фонде. В кадре — почти все «старички» из КВН. Шутки про геев, политику, феминизм — всё, что в «вышке» нельзя.
И тут у Маслякова сорвало крышу. Так говорят те, кто был рядом. Он звонил. Кричал. Требовал. За его спиной — якобы пошли разговоры о давлении на продюсеров «Игры». Вдруг — шоу останавливают. Формально — из-за ковида. Неофициально — из-за цензурного скандала и давления сверху.
Это был не просто конфликт между двумя проектами. Это был момент, когда старый царь увидел: у трона появился конкурент. И сделал всё, чтобы того казнили. Или хотя бы запугали.
На этом фоне слухи об уходе Маслякова усилились. «Он не справляется». «Он не пускает новых». «Он мешает». Но он держался. Потому что, как сам говорил в узком кругу: «Если уйду — проект развалят».
Он не верил, что кто-то другой сохранит КВН таким, каким он его построил. Ни сын. Ни команда. Ни молодёжь. Он верил только в одного — в себя.
Но и у него не было времени бесконечности.
Семейный подряд и надежда по имени Таисия
Когда говорят, что КВН — это семья, обычно имеют в виду не атмосферу на съёмках, а буквально семью Масляковых. Светлана Маслякова — жена, с которой он познакомился на съёмочной площадке, стала режиссёром программы.
Сын Александр — генеральный директор АМИКа и ведущий премьер-лиги. Жена сына — директор Дома КВН. Даже внучка уже на подходе. По большому счёту, империя юмора давно была превращена в ООО «Масляков и Ко».
Многим это не нравилось. Говорили: «Клан». «Монополия». «Папа — раздаёт роли, сын — считает деньги, невестка — закрывает рты». Но правда была сложнее. Это не был бизнес, выстроенный на холодном расчёте.
Это была попытка удержать живое существо, имя которому — КВН, в узде, пока оно не разнесло всё к чёрту. Пока не превратилось в очередной токсичный телепроект, где шутят только про нижнее бельё и политику.
Да, Масляков был авторитарен. Но он понимал: только так можно удержать масштабную игру в телевизионном формате в стране, где любая шутка может стать поводом для допроса. Он защищал проект — от цензоров, от дураков, от рынка. И от самих юмористов. Особенно тех, кто рвался к «свободе слова» в прайм-тайм.
В этом был его смысл. И именно поэтому, даже когда тело говорило: «Сдаёмся», душа упиралась.
Но всё же в какой-то момент он понял: надо готовить преемника. Пусть не в прямом эфире, пусть в тени — но готовить.
Сын? Умный, опытный, спокойный. Но — не звезда.
А вот внучка… Таисия.
Таисия впервые вышла на сцену КВН в качестве ведущей детской версии игры. Да, поначалу робко. Да, пока под присмотром. Но в ней — что-то щёлкнуло. И в Маслякове — тоже. Он говорил друзьям: «Она может». Это не означало, что завтра она встанет в кадре рядом с Харламовым. Но это означало, что кровь КВН течёт дальше.
И вот тут Масляков вдруг начал отпускать.
Пусть немного. Пусть с тревогой. Но отпускать.
Он даже начал говорить: «Если я уйду — у них есть шанс сделать своё». Именно так — своё, а не моё. Это был тонкий намёк: когда меня не станет, не надо делать вид, будто я всё ещё тут. Делайте так, как видите вы.
Он готовился уйти. Медленно. По-своему. С достоинством.
Но в глубине души всё ещё боялся: а вдруг без него КВН станет чем-то другим? Чем-то, что он бы сам не включил по телевизору?
А может, это и нормально?
Почему Масляков держался до конца — и чем всё это закончилось
До последнего дня Александр Васильевич выходил в кадр как на парад — выглаженный, собранный, с той самой нестареющей полуулыбкой. Он мог хромать за кулисами, мог забывать фамилии, мог уже не узнавать команды по именам — но в эфире был монолит. Картинка не имела права проседать.
Он знал, что за этим следят миллионы. И он сам следил за этим — с той же маниакальной пунктуальностью, с какой когда-то подавал документы в МИИТ. Даже не как человек — как бренд. Как собирательный образ отца, телеведущего и школьного директора в одном лице.
Но внутри он, кажется, всё понял гораздо раньше. Что юмор уходит. Что ребята больше не смеются над «пятёрками за КВН». Что молодёжь переключилась на YouTube, Telegram, TikTok. Что там — свой КВН, без галстуков, без дежурных оваций, без вводных «разрешённых» тем. Там шутят злее, глубже, иногда глупее — но честнее.
Масляков не был глуп. Он видел этот сдвиг. Просто не принимал его. Он был из той породы людей, которые не спорят с реальностью — они её игнорируют, пока она не начнёт стучать в дверь.
И всё же, в последние месяцы он начал сбавлять. То внезапно не появится на съёмках. То пропустит интервью. То откажется от пресс-подхода. Он начал отпускать.
Может быть, готовился. А может, просто уставал.
А потом пришёл сентябрь 2024 года. И в новостях появилась короткая строчка: «Умер Александр Масляков». Без лишнего шума. Без прощального выпуска. Без слёз в кадре. Только потом, через несколько дней, всплыли архивные кадры, слова благодарности, мемориальные статусы. Даже канал не сразу понял — насколько необратима эта утрата.
А игра? А КВН?
Он продолжил выходить. Сын остался у руля. Шутки стали чуть более современными, чуть менее вылизанными. Но тень осталась. И в каждом выпуске она ощущается — как лёгкая пустота в центре сцены. Никто не говорит вслух, но все чувствуют: нет того, кто создавал нерв.
И тут возникает главный вопрос.
А может, Масляков боялся уйти вовсе не потому, что не верил в преемников? Может, он знал, что без него КВН всё равно останется. Просто — не тем.
И не он боялся, что КВН потеряет зрителей.
Он боялся, что зрители потеряют КВН. Тот, в который он когда-то сам поверил, бросив заводскую практику.
Сегодня, в 2025-м, я смотрю на КВН уже другими глазами. Он всё ещё выходит. Но теперь это совсем другая игра. Без Маслякова она стала менее церемониальной, менее аккуратной. Иногда — глупее. Иногда — живее.
И знаете, что странно?
Я начинаю верить, что он всё-таки ушёл вовремя.
Он не застал, как всё окончательно изменилось. Не увидел, как на его место пришли другие. Он остался в памяти таким, каким сам хотел — ведущим в костюме, на сцене, в центре аплодисментов. Словно вечный символ эфира, где юмор всё ещё может быть добрым, а ведущий — настоящим отцом игры.
