Поезд подходил к перрону медленно, будто неуверенно. Я стояла, кутаясь в шарф, и всматривалась в окна — не мелькнет ли знакомое лицо. Пять лет. Целых пять лет мы не виделись с Ольгой. Что сказать ей при встрече? О чем спросить? Вдруг все эти годы разлуки превратили нас в чужих людей?
Она появилась в дверях последнего вагона — похудевшая, с коротко остриженными волосами. Такая непохожая на ту цветущую девчонку, что когда-то уехала покорять столицу. В руках у нее была только одна небольшая сумка.
— Оля! — я подняла руку, привлекая внимание.
Сестра повернулась, и на ее лице мелькнула тень улыбки. Мы обнялись — неловко, сдержанно, как будто нащупывая границы дозволенного.
— Ирина, — она отстранилась первой. — Спасибо, что встретила.
— Ты же предупредила за день. Я смогла отпроситься с работы.
Мы шли к остановке, и я украдкой разглядывала ее. Что-то надломленное появилось в сестре. Что-то, чего не было раньше. Она почувствовала мой взгляд:
— Да, знаю. Ужасно выгляжу.
— Просто устала с дороги, — я подхватила ее сумку. — Тебе сейчас нужно отдохнуть. Дома мама ждет.
Она кивнула. Мы молчали всю дорогу до дома. Мама встретила нас у порога — маленькая, с палочкой, но глаза все такие же ясные. Они с Ольгой обнялись крепче, чем мы на вокзале. Я стояла в стороне, чувствуя себя лишней на этом празднике возвращения.
— Пойдем, я покажу твою комнату, — сказала я, когда первые восторги утихли.
— Комнату? — Ольга вопросительно посмотрела на меня.
— Моя спальня. Я перебираюсь в гостиную, на диван.
— Ирочка, не нужно, я могу…
— Все уже решено, — перебила я. — В спальне тебе будет удобнее. Там тихо.
Ольга прошла за мной. Моя спальня — единственное место, где я чувствовала себя по-настоящему дома. Светлые обои, фотографии на стенах, книги. Кровать у окна.
— Располагайся, — я положила ее сумку на покрывало. — Ванная там.
Она кивнула, проводя рукой по моей подушке.
— Спасибо, Ира.
Я закрыла дверь и прислонилась к стене. Что-то подсказывало: ничего не будет как прежде. Вечером, расстилая диван в гостиной, я слышала, как Ольга тихо разговаривает с мамой на кухне. Смех, шепот. Мамин голос — живее, чем обычно.
Виктор позвонил почти в полночь.
— Как там Ольга? — спросил он.
— Нормально. Устала.
— Завтра заеду.
Я легла, глядя на мамино кресло рядом с диваном. Она любила сидеть здесь, смотреть в окно. Теперь мне предстояло спать на расстоянии вытянутой руки от этого кресла. И почему-то от этой мысли становилось тревожно.
Тени на кухне
Сон не шел. Я ворочалась на диване, прислушиваясь к тихому дыханию матери в соседней комнате. Старые пружины впивались в бок, а шея затекла от неудобной подушки. Часы на стене показывали половину второго.
Пить хотелось ужасно. Я встала, стараясь не скрипеть половицами, и двинулась на кухню. В коридоре заметила полоску света из-под двери — кто-то не спал. Стеклянная вставка в двери позволяла видеть часть кухни, и я замерла, различив два силуэта.
Тихий смех. Женский. Ольгин.
— Перестань, — шептала она. — Разбудишь всех.
— И что? — это был голос Виктора.
Я моргнула. Виктор? Сейчас? В два часа ночи?
— Ты же сказал, что приедешь завтра, — сестра снова засмеялась.
— Технически уже завтра.
Мои пальцы непроизвольно сжались. Она была в моем халате — том самом, с синими цветами, что Виктор подарил на годовщину. В моем халате. На моей кухне. С моим мужем.
Я толкнула дверь. Тишина упала, как нож гильотины. Они сидели за столом — Ольга с чашкой в руках, Виктор напротив. Между ними — открытая бутылка вина и две наполненные рюмки.
— Ира, — Виктор встал. — Ты чего не спишь?
— Пить хочу, — мой голос прозвучал хрипло. — А вы, смотрю, уже…
— Витя только приехал, — быстро сказала Ольга, запахивая халат. — Мы не хотели тебя будить.
Я прошла к раковине, налила воды. Спина будто онемела — я кожей чувствовала их взгляды.
— Надолго приехал? — спросила она.
— До утра, — ответил Виктор. — Дела в городе.
— В два часа ночи? — я обернулась.
Они переглянулись. Всего на мгновение, но я уловила этот взгляд. Что-то неуловимое, какая-то невысказанная связь.
— Я волновался за Ольгу, — он отвел глаза. — Хотел убедиться, что доехала нормально.
— В два часа ночи, — повторила я.
Ольга поставила чашку на стол. Тихий звон фарфора.
— Я, пожалуй, пойду спать, — она встала. — Спасибо за вино, Витя.
Она ушла, оставив за собой шлейф какого-то незнакомого запаха. Не ее духи — что-то новое. Мы с Виктором остались вдвоем.
— Мог бы и предупредить, — я села на ее место.
— Спонтанно получилось, — он пожал плечами. — Закончил с документами и решил заехать.
— К ней, — это не был вопрос.
— К вам, — он накрыл мою руку своей. — Ты как, нормально устроилась на диване?
Я кивнула, глядя на недопитое вино в рюмке Ольги. След от помады на краю. Новая помада, новый запах.
— Иди спать, — сказал Виктор. — Я ненадолго, потом поеду домой.
Домой. А здесь что — не дом? Я молча вышла из кухни и вернулась в гостиную. Диван показался еще жестче. В комнате пахло старостью, лекарствами и маминым кремом. Виктор так и не пришел ко мне — я слышала, как через полчаса хлопнула входная дверь.
Сон не приходил до самого утра.
Мать говорит не то
Воскресный обед был традицией. Мама настаивала: вся семья должна собираться за столом хотя бы раз в неделю. Я нарезала овощи, поглядывая на часы. Виктор обещал приехать к двум. Ольга суетилась у плиты — она вызвалась приготовить свой фирменный борщ.
— Не так мелко морковь, — сказала я, заметив, как она шинкует. — Мама любит покрупнее.
Ольга улыбнулась:
— Прости, забыла.
Мы работали молча. Только звук ножа о доску. Шипение масла на сковороде. Тиканье часов.
— Ты похудела, — неожиданно сказала сестра. — Тебе идет.
— Работа. Нервы, — я пожала плечами. — А ты как там, в Москве? Ты ведь даже не рассказала, почему вернулась.
Она помешала борщ, не глядя на меня:
— Устала. Захотелось домой.
— После пяти лет?
Она не ответила. Звонок в дверь спас нас обеих от неловкого продолжения. Виктор — как всегда с цветами. Обнял маму, поцеловал меня. Ольге просто кивнул.
— Как вы тут, освоились? — он снял пиджак. — Ира не слишком ворчит?
— Нормально, — Ольга поставила тарелки. — Ира очень заботливая.
Мы сели за стол. Мама во главе — маленькая, но все еще главная в доме. Я справа, Виктор рядом. Ольга напротив.
— Вкусно, — похвалил Виктор, попробовав борщ. — Ольга, ты всегда готовила лучше всех.
— Ира тоже неплохо готовит, — возразила сестра.
— Не сравнить с тобой, — он подмигнул ей.
Что-то оборвалось внутри. Неуловимое. Словно тонкая нить, связывавшая нас с Виктором, истончилась и натянулась до предела.
— Картошка недоварена, — я отодвинула тарелку.
— По-моему, нормально, — Виктор пожал плечами.
Мама вдруг отложила ложку и посмотрела на нас ясным, слишком ясным взглядом:
— Олечка хорошая жена для Виктора.
Тишина. Звон упавшей ложки. Кажется, моей.
— Что, мама? — я нервно усмехнулась.
— Говорю, Олечка всегда вкусно готовила, — она улыбнулась, но глаза оставались тревожно-ясными. — Хорошая жена для Виктора вышла бы.
Ольга опустила голову. Виктор смотрел в тарелку, комкая салфетку.
— Мама, ты путаешься, — мой голос дрожал. — Я жена Виктора.
— Ну да, конечно, — она неуверенно кивнула. — Ты, Ирочка, ты…
Ее лицо вдруг стало растерянным, будто она потеряла нить разговора. Деменция — жестокая болезнь. Иногда мама не помнила, какой сегодня день. Иногда путала меня с покойной бабушкой. Но сейчас… сейчас она сказала что-то, от чего холодело внутри.
— Я приберу со стола, — Ольга встала первой.
— Я помогу, — Виктор поднялся следом.
Я осталась сидеть, глядя на недоеденный борщ. Мама дотронулась до моей руки:
— Прости, доченька. Я что-то не то сказала?
— Все хорошо, мама, — я погладила ее морщинистые пальцы. — Ты ничего не сказала.
На кухне звенела посуда. Я слышала приглушенный разговор — слишком тихий, чтобы разобрать слова. Виктор и Ольга. Сестра и муж. И мама, случайно выпустившая джинна из бутылки.
«Олечка хорошая жена для Виктора».
Откуда эти слова? Из путаницы в старческой голове… или из какой-то скрытой от меня реальности?
Ночная сцена
— Ирочка… Ирочка…
Мамин голос выдернул меня из беспокойного сна. Я открыла глаза — гостиная тонула в темноте, только цифры на часах светились тусклым зеленым светом. Три часа ночи.
— Ирочка, — снова позвала мама. — Мне нужно…
— Иду, — я нащупала тапочки.
Вот уже год, как мама не могла самостоятельно дойти до туалета. Слабость в ногах, головокружения. Отголоски инсульта, который чуть не забрал ее два года назад. Я зажгла ночник в коридоре и пошла к ее комнате.
— Потерпи, мамочка, — я открыла дверь. — Сейчас помогу.
Она сидела на кровати, маленькая и потерянная. Я обняла ее за плечи и помогла встать. Шаг за шагом — до туалета. Медленно, бережно.
— Спасибо, девочка моя, — прошептала она, когда мы возвращались. — Что бы я без тебя делала…
Я довела ее до кровати, укрыла одеялом. У двери обернулась:
— Спи, мамочка. Я рядом, если что.
Выходя, заметила свет из-под двери своей бывшей спальни. Ольга еще не спала? Странно. Обычно она отключалась, едва коснувшись подушки.
Я прошла мимо, но что-то заставило остановиться. Тихий смех. Шепот. Звуки, которые нельзя спутать ни с чем.
«Нет, — билась в голове мысль. — Только не это».
Мои пальцы сами потянулись к дверной ручке. Медленно, почти против воли, я приоткрыла дверь. Тонкая полоска света упала на пол коридора.
Они лежали в моей постели. Ольга и Виктор. Ее голова на его плече. Его рука на ее обнаженной спине. Простыня, сбившаяся к ногам.
Время остановилось. Растянулось. Осыпалось осколками разбитого стекла.
Я стояла, не в силах пошевелиться. Не в силах закрыть дверь. Вернуться. Убежать.
— Ирочка? — мамин голос за спиной заставил вздрогнуть. — Что там?
Я обернулась. Мама стояла, опираясь на косяк двери своей комнаты. Она не должна была вставать сама. Не должна была идти за мной.
— Мама, иди в кровать, — мой голос звучал чужим.
Но она уже видела. Ее глаза, вдруг ставшие ясными и молодыми, смотрели поверх моего плеча. Туда, в мою спальню. В мою постель.
Ольга первой заметила нас. Вскрикнула, натягивая одеяло. Виктор резко сел, растерянно моргая.
— Ира… это не…
Я закрыла дверь. Тихо, аккуратно. Будто боялась разбудить кого-то. Взяла маму под руку:
— Пойдем, тебе нужно лечь.
Я уложила ее, подоткнула одеяло. Она смотрела на меня и молчала. Впервые в жизни мама ничего не сказала.
Я вернулась в гостиную. Села на диван. В голове — звенящая пустота. Внутри — холод. Такой, что даже слез нет.
За дверью спальни слышались голоса. Приглушенный спор. Потом шаги в коридоре. Виктор остановился в дверях гостиной — в наспех натянутых джинсах, с рубашкой в руках.
— Ира, послушай…
Я подняла руку, останавливая его:
— Уходи.
— Это не то, что ты…
— Уходи, — повторила я тише. — Просто уходи.
Он постоял еще секунду, потом развернулся и ушел. Хлопнула входная дверь. В спальне плакала Ольга.
А я сидела на диване и смотрела в темноту. Внутри была такая пустота, что даже боли не осталось.
Тихий разрыв
Два дня я не появлялась дома. Позвонила соседке, попросила присмотреть за мамой. Отключила телефон. Сняла номер в гостинице на окраине города и просто лежала, глядя в потолок.
Нужно было думать. Решать. Действовать. Но сил не было даже на то, чтобы заплакать.
Когда-то давно, еще в детстве, мы с Ольгой нашли птенца с переломанным крылом. Она плакала и просила папу спасти его. А я… я помню, как смотрела на это маленькое, обреченное существо и думала: почему оно не кричит от боли?
Теперь я знала ответ. Иногда боль настолько сильна, что даже крика не остается.
На третий день я вернулась домой. С пустыми глазами и каменным сердцем. Открыла дверь своим ключом и прошла в прихожую, где Ольга собирала чемодан.
— Ира, — она обернулась, бледная, с опухшими от слез глазами. — Я не знала, что ты…
— Где мама? — перебила я.
— В своей комнате. С ней все в порядке, я…
Я прошла мимо, не слушая. Мама сидела у окна — маленькая, сгорбленная, постаревшая за эти два дня, кажется, еще на десять лет.
— Доченька, — она протянула ко мне руки. — Вернулась…
Я обняла ее, чувствуя, как внутри что-то оттаивает. Только ради нее. Только для нее.
— Прости меня, мамочка. Мне нужно было подумать.
Она покачала головой:
— Это ты прости меня. Я знала… я видела… но молчала.
Я поцеловала ее в лоб:
— Отдохни. Я сейчас вернусь.
Ольга стояла в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. Ее чемодан был уже собран. На ней было мое старое пальто — когда-то, еще до отъезда в Москву, я отдала ей его на память.
— Я уезжаю, — она сказала это так, будто просила прощения. — Сегодня вечером есть поезд.
— Хорошо.
— Ира, я должна объяснить…
Я покачала головой:
— Не нужно.
В дверь позвонили. Я открыла — на пороге стоял Виктор. Осунувшийся, небритый. В глазах — смесь вины и надежды.
— Можно войти? — спросил он тихо.
Я отступила, пропуская его в квартиру. Он замер, увидев Ольгу с чемоданом.
— Ты уезжаешь? — спросил он, и в его голосе было что-то такое, от чего внутри снова похолодело.
— Да, — она не смотрела на него. — Так будет лучше.
Я прошла в спальню — свою спальню — и открыла шкаф. Достала чемодан Виктора, который он хранил на антресолях. Собрала его вещи — немного одежды, бритву, любимую кружку. Положила туда же наши свадебные фотографии и его документы из стола.
Когда я вышла в коридор, они молча смотрели друг на друга.
— Держи, — я протянула чемодан Виктору. — Здесь все твое.
— Ира, — он сделал шаг ко мне. — Давай поговорим. Я объясню.
— Не надо ничего объяснять, — я покачала головой. — Просто уходите. Оба.
— Но как же мама? — спросила Ольга. — Кто будет…
— Я справлюсь, — я открыла входную дверь. — Уходите.
Они переглянулись — снова этот взгляд, в котором было что-то только для них двоих.
— Прости нас, — прошептала Ольга, проходя мимо меня.
Виктор задержался на пороге:
— Я буду звонить. Мы должны обсудить развод и…
— Я подам на развод сама, — перебила я. — Прощай, Виктор.
Он кивнул и вышел. Я закрыла за ними дверь — без хлопка, без надрыва. Просто закрыла.
Мама наблюдала из дверей своей комнаты:
— Ушли?
— Да, мама. Ушли.
— Навсегда?
Я подошла и обняла ее:
— Навсегда, мамочка. Теперь только ты и я.
Она положила голову мне на плечо:
— Ты сильная, Ирочка. Всегда была сильнее Олечки. И правильнее.
Я гладила ее по голове и смотрела в окно, где две фигуры удалялись по улице — вместе, но на расстоянии друг от друга. Брошенный муж и предавшая сестра.
А я наконец чувствовала себя свободной.
Огонь и письмо
Год спустя. Серебристая гладь Байкала простиралась до горизонта. Я сидела на гальке у самой кромки воды, завернувшись в плед. Вечерело. Солнце медленно оседало в озеро, окрашивая небо в оттенки охры и багрянца.
За спиной в маленьком домике отдыхала мама. После смерти Анны Петровны, маминой сестры, нам досталась эта крохотная дача на берегу. «Бери маму и поезжайте, — Не надо, — голос за спиной заставил меня вздрогнуть.
Я обернулась. Местная почтальонша, Мария Степановна, стояла в нескольких шагах от меня. В руках — еще один конверт.
— Не надо жечь, — повторила она, подходя ближе. — Потом пожалеешь.
Я погасила зажигалку:
— Мария Степановна, вы следите за мной?
Она улыбнулась морщинистым лицом:
— Да нет. Шла мимо, увидела тебя. Еще одно письмо принесла. Утром не успела отдать.
Я взяла протянутый конверт. Тот же почерк. То же имя отправителя.
— Спасибо, — сказала я.
Она кивнула и пошла прочь, оставив меня одну с двумя письмами и догорающим закатом.
Глубоко вздохнув, я вскрыла первый конверт. Сложенный вчетверо листок, исписанный мелким почерком.
«Ира, я знаю, ты не хочешь меня видеть. Не хочешь слышать. Не хочешь вспоминать. Но я должен сказать тебе…»
Я пробежала глазами строчки. Слова раскаяния. Просьбы вернуться. История их отношений с Ольгой — начавшихся еще до нашей свадьбы, то затихавших, то вспыхивающих вновь. И его признание: он всегда любил ее, но женился на мне, потому что «так было правильно».
«…мы расстались с Ольгой. Это был ее выбор. Она уехала за границу и попросила не искать ее. Я остался один и понял, что по-настоящему ценю только тебя, твою доброту, твою преданность. Прости меня. Давай начнем сначала…»
Я сложила письмо и подожгла его. На этот раз бумага загорелась сразу — яростно, жадно. Огонь пожирал слова, превращая их в пепел, уносимый вечерним ветром.
Второй конверт я тоже вскрыла. Там было всего несколько строк:
«Я приеду завтра утренним автобусом. Просто поговорить. Дай мне шанс увидеть тебя. Это всё, о чем я прошу».
Это письмо тоже отправилось в огонь.
Я смотрела, как пламя пляшет на камнях, и вдруг поняла, что улыбаюсь. Год назад я бы разрыдалась. Полгода назад — застыла бы в оцепенении. Три месяца назад — испытала бы глухую боль.
А сейчас… сейчас я чувствовала только легкость. Будто последняя нить, связывавшая меня с прошлым, сгорела вместе с этими письмами.
Я поднялась и стряхнула с колен мелкие камешки. Вдалеке мерцали огни рыбацких лодок. Вода плескалась у ног, приглашая, обещая прохладу.
Завтра я встану до рассвета и уеду с мамой в город. Автобус приходит в одиннадцать, а мы уедем в шесть. У меня назначен прием в клинике для мамы — новое лечение, дающее надежду.
А Виктор… Виктор пусть смотрит на Байкал. Пусть дышит этим воздухом. Пусть думает, что мог бы быть счастлив здесь.
Без меня.
Я подняла с земли гладкий камешек и запустила его в воду. Один прыжок, второй, третий… Семь прыжков — мой личный рекорд.
Небо над Байкалом медленно темнело, открывая первые звезды. Где-то в этом огромном мире жила моя сестра. Где-то там она строила новую жизнь — без меня, без Виктора.
А я… я наконец начинала жить для себя.
— Ира! — голос мамы с крыльца. — Ужин готов!
— Иду, мамочка! — отозвалась я, в последний раз глядя на затухающие угольки писем.
Прошлое осталось позади. Впереди была только свобода и бесконечное небо над Байкалом. сказала тогда мамина подруга. — Ей нужен свежий воздух».
Письмо я получила утром. Оно ждало меня на почте, куда я ходила раз в неделю — здесь, в поселке, не было ни интернета, ни телефонной связи. Только радио, да и то работало с перебоями.
Конверт — белый, без марки. Должно быть, кто-то привез его лично. Знакомый почерк на обратной стороне: «В. Соколов».
Виктор.
Я не открывала письмо весь день. Просто носила его в кармане куртки, периодически касаясь кончиками пальцев — словно проверяя, не исчезло ли оно.
Закат разгорался все ярче. Я положила письмо на гальку перед собой и несколько минут просто смотрела на него. Затем щелкнула зажигалкой и поднесла огонь к уголку конверта.
Бумага занялась не сразу. Огонь лизнул край, отступил, затем снова потянулся к письму — осторожно, будто спрашивая разрешения.
