Егор появился на пороге внезапно, с ящиком инструментов и кривой ухмылкой.
— Сестра, я приехал помочь с ремонтом, — сказал он, проходя в квартиру, будто был здесь хозяином.
Катя отступила. Она не звала его. Не просила.
Они не виделись почти год, с похорон матери. Ни одного звонка.
— Ремонтом? — Катя нервно скрестила руки на груди. — Я вроде не собиралась…
— Собиралась, Кать. Эта квартира разваливается. — Егор бросил ящик на пол в прихожей. Пыль от старого паркета поднялась в воздух. — Я же обещал матери, что присмотрю за тобой.
Эта фраза — «присмотрю за тобой» — всегда была у него вступлением к какой-то просьбе или требованию.
Он прошел на кухню, открыл холодильник.
— Пусто. Понятно. Все в своем мире живешь, Катюх?
Он вел себя не как гость, а как ревизор. Провел пальцем по подоконнику, посмотрел на пыль.
— Егор, зачем ты приехал? Год не звонил, а теперь вдруг «ремонт».
Он усмехнулся, глядя на старые обои в коридоре.
— Справедливость восстановить, сестра. Справедливость.
Вечером он долго не ложился. Ходил по квартире, прислушивался к чему-то, простукивал стены.
Катя заперлась в своей комнате. Ей было неуютно и страшно в собственном доме. Она слышала каждый его шаг, каждый скрип.
Ночью ее разбудил странный, скребущий звук.
Негромкий, но методичный. Будто кто-то тер и ковырял стену.
Она встала, накинула халат.
Звук шел из маминой спальни. Комнаты, которую Катя держала как музей.
Она толкнула дверь.
Егор стоял на коленях у стены, той, что была за платяным шкафом. Шкаф был отодвинут.
В руках у него был молоток и небольшое зубило. Куски обоев и штукатурки уже валялись на полу.
Он ломал стену в спальне.
— Егор! — ее голос сорвался на шепот. — Ты что делаешь? Ты с ума сошел?
Он обернулся. Глаза у него были дикие, горящие в полумраке.
— Я делаю то, что должен был, — прохрипел он. — Ищу. Ты же мне сама не скажешь, где он.
— Искать что? Егор, что ты ищешь?!
Он встал во весь рост, отбросил молоток. Инструмент с грохотом ударился о паркет.
— Золото. Мамино золото. Ты думала, я не знаю?
Он шагнул к ней, и Катя увидела на его лице ярость, которую он скрывал за ухмылками весь день.
— Она всё тебе оставила! Всё! А мне — долги! Ты думала, я просто так уступлю?
Он схватил зубило.
— Говори, где тайник, Катя. Или я разнесу тут все по камню.
Катя смотрела на зияющую дыру в стене, на куски обоев, которые мама выбирала с такой любовью, а теперь на брата.
Его лицо было перекошено.
— Какое золото, Егор? Ты в своем уме? Мама была простой служащей, она не копила золото! У нас никогда его не было!
— Хватит врать! — взревел он, и эхо ударило по маленькой комнате. — Хватит из себя святую строить!
Он снова ударил зубилом по краю дыры. Штукатурка посыпалась на старый ковер.
— Она мне сама говорила! Незадолго до… ну…
Он запнулся.
— Говорила: «Егорушка, у меня для вас сюрприз останется. Главное мое сокровище».
— Сокровище… — Катя непонимающе моргнула.
— А что это, по-твоему?! — Он обвел рукой комнату, полную старой, но крепкой мебели. — Ей! — он ткнул пальцем в Катю, — квартира! А мне? Мне шиш с маслом? Долги?
Он был одержим этой идеей. Он вбил ее себе в голову.
— Я о той фразе и не вспоминал, пока не прижало! — выкрикнул он. — Думал, болтовня. А теперь вспомнил! Когда за горло взяли! Вспомнил!
— Я знаю, она всё тебе рассказала перед смертью. А ты молчишь. Жадность.
— Егор, остановись! Пожалуйста! Ты рушишь ее комнату!
Мысли Кати метнулись к телефону, что лежал в ее спальне. Вызвать полицию.
Но она посмотрела на его дикие глаза, на молоток у его ног. Она поняла, что не успеет. Он просто отнимет телефон, и тогда она останется заперта с ним, разъяренным зверем, в этой квартире.
Страх парализовал ее.
— Я ищу свое! Свое по праву!
Он ковырял стену с остервенением, ломая инструмент. Он явно искал сейф, какую-то нишу, металлический ящик.
Катя бросилась к нему, попыталась вырвать зубило.
— Прекрати!
Он оттолкнул ее. Не ударил, но отшвырнул.
— Не мешай.
Она отлетела к шкафу, больно ударившись плечом.
Егор работал еще минут десять, тяжело дыша. В стене образовалась рваная, уродливая дыра. За ней были только старые кирпичи и строительный раствор.
Пусто.
Он выругался. Грязно, зло.
— Тут нет, — прохрипел он, скорее себе, чем ей.
Он пнул кусок отвалившейся штукатурки.
— Значит, в другом месте.
Он схватил свой ящик с инструментами. Молоток он оставил лежать на полу.
Катя осталась стоять посреди разгрома. В комнате, где она боялась пылинку сдуть, теперь была рана.
Ее колотило.
Она пошла за ним.
Егор уже был в гостиной. Он снял со стены тяжелую картину, мамин любимый пейзаж.
— Егор, нет!
Он начал методично простукивать стену за картиной, прислушиваясь.
— Ты не понимаешь, Катька. Мне нужны деньги. Очень нужны.
— Какие деньги? Ты опять влез куда-то?
— Не твое дело! — отрезал он. — Мое дело — найти то, что мое.
Он не нашел ничего и там.
Он вел себя так, будто квартира была не ее, а его полигоном для поисков, а она — просто досадная помеха.
Катя поняла: он не уйдет, пока не перевернет все.
Он пошел на кухню. Открыл ящики. Вытащил банки с крупами, высыпая их прямо на стол.
— Что ты делаешь?
— А вдруг она в банку с гречкой спрятала? Как в фильмах? — Он издевался. Но он искал.
Он залез на антресоли. Вышвырнул оттуда старые коробки с обувью, какие-то свертки.
Вещи летели на пол.
— Егор! Это мамины вещи!
— Это хлам! — крикнул он. — Хлам, который ты охраняешь! А где-то среди этого хлама — деньги. Золото. Мое!
Катя попыталась воззвать к его разуму. Последняя, отчаянная попытка.
— Егор, послушай. Мама оставила завещание. Квартира — мне. Это правда. Я тебе предлагала…
— Плевать на завещание! Оно несправедливое!
— Золота не было. Она бы сказала.
Он остановился и посмотрел на нее. Долгим, тяжелым взглядом.
— Она сказала мне, что оставит «сокровище». И она сказала тебе, где оно. Ты просто ждешь, пока я уйду, чтобы забрать все себе.
Это была его реальность. Искаженная, больная, но он в нее верил.
Он схватил с вешалки свою куртку.
— Я сейчас уйду. Но я вернусь.
Он пошел к двери.
— И лучше тебе, Катька, к моему приходу вспомнить, где тайник. Иначе я приведу людей. И мы будем искать по-другому.
Дверь хлопнула.
Катя сползла по стене в прихожей.
Квартира, ее тихая гавань, была разгромлена. В воздухе стояла едкая строительная пыль.
Он вернется. Он не шутил. «Приведу людей». Коллекторов? Таких же, как он?
«Сокровище»… «Тайник»…
Что мама имела в виду? Она никогда не говорила о золоте.
Катя встала.
Она посмотрела на антресоли, куда Егор не полез слишком глубоко. Там, в самом дальнем углу, лежал старый, обитый выцветшим бордовым бархатом чемодан.
Он всегда был заперт. Мама говорила: «Это мое, личное».
Катя никогда не пыталась его открыть.
А что, если…
Она притащила стул.
Она взобралась на шаткий стул. Руки дрожали.
Чемодан был тяжелее, чем казался. Густо покрыт пылью.
Она стянула его с антресолей, едва не уронив. Он глухо ударился о пол.
Катя чихнула от пыли и села на корточки рядом.
Потертый бордовый бархат. Два латунных замка по бокам и один маленький, фигурный, по центру.
Она подергала. Заперто.
Конечно, заперто.
Где мог быть ключ?
Она бросилась к маминому столу. Перерыла ящики. Старые квитанции, нитки, очки для чтения. Ничего.
Шкатулка с украшениями?
Только мамины скромные сережки и пара колец. И старая брошка. Ключа не было.
Она обыскала кухню. Банки, где мама хранила мелочь. Пусто.
Паника подступала к горлу. Он скоро вернется. Он вернется, и он не будет один.
«Приведу людей».
Ее охватил холод.
И в этот момент она услышала звук.
Звук ключа в замке.
Но она была дома. Она не выходила.
Сердце пропустило удар.
У него был свой ключ. Он, видимо, давно его сделал.
Дверь открылась.
Егор вошел.
Он был не один.
Два крупных, молчаливых мужчины в темных куртках вошли за ним, едва не задев плечами косяк.
Они не смотрели на Катю. Они осматривали квартиру, как оценщики.
— Я же говорил, что вернусь, — Егор ухмыльнулся. Ухмылка была злорадной, победившей.
Он увидел стул у антресолей. Он увидел чемодан на полу.
Его глаза загорелись.
— Ага! Так вот оно! — Он ткнул пальцем в чемодан. — Нашла, значит! Решила по-тихому вскрыть, пока меня нет?
— Егор, я не…
— Молчи! — рявкнул он.
Он повернулся к одному из мужчин. — Видишь, Никита? Я же говорил. Она все знала.
Никита кивнул, не меняя выражения лица.
— Открывай, Катя, — приказал Егор.
— Я не могу! — ее голос дрожал. — Он заперт! У меня нет ключа!
Егор скривился.
— Ты до последнего будешь врать? У тебя был час, чтобы найти ключ! Не нашла?
Он снова посмотрел на Никиту. — Она не хочет по-хорошему.
Второй мужчина, который до этого молчал, шагнул вперед и бесцеремонно отпихнул Катю в сторону.
Он достал из-внутреннего кармана куртки… нет, не лом. Маленькую монтировку.
Он примерился к старинному центральному замку.
— Не надо! — закричала Катя, бросаясь вперед. — Не ломайте! Это мамино!
Ее снова отшвырнули.
Мужчина вставил кончик монтировки в щель.
И в этот момент Катя все поняла.
Мама. «Главное мое сокровище». «Это мое, личное».
Она поняла, что ищет не то.
Она вспомнила, как мама, смеясь, говорила ей в детстве: «Все ключики, Катюша, от сердца. А мое сердце — вот тут».
И она всегда касалась не груди. Она касалась шеи.
— Стойте! — закричала Катя так, что мужчины вздрогнули.
Она вскочила. — Я знаю, где ключ! Я знаю!
Егор прищурился.
— Ну?
Катя подбежала к маминому комоду, схватила шкатулку, которую уже обыскивала.
Она вытряхнула на ладонь все ее содержимое.
— Вот!
Она протянула Егору старый, потемневший от времени медальон на простой цепочке. Тот, что мама носила, не снимая.
Егор презрительно фыркнул.
— Медальон? Ты издеваешься, Катя? Я ищу золото, а не эту бижутерию!
Мужчина с монтировкой снова шагнул к чемодану.
— Нет! Подождите! — Катя дрожащими пальцами подцепила ногтем крошечную защелку на медальоне.
Он открылся.
Внутри, вместо фотографии, тускло блеснул металл. Маленький, фигурный ключик.
Егор замер.
Его спутники переглянулись.
Катя вынула ключик и подошла к чемодану.
— Отойдите, — тихо сказала она.
Мужчина с монтировкой отступил на шаг, удивленный ее тоном.
Катя опустилась на колени. Ее руки тряслись так, что она не сразу попала в замочную скважину.
Ключ вошел туго.
Она повернула.
Раздался сухой, громкий щелчок.
Егор выдохнул.
Он оттолкнул сестру и рванул крышку чемодана вверх.
— Ну! Где?..
Он замер.
Его лицо, секунду назад жадное и торжествующее, вытянулось.
Никита и второй мужчина заглянули ему через плечо.
В чемодане не было ни слитков, ни пачек денег, ни шкатулок с бриллиантами.
Наверху, аккуратно перевязанный лентой, лежал толстый, тисненый фотоальбом.
Под ним — несколько школьных тетрадей, исписанных убористым маминым почерком.
И еще ниже — пачка писем. Детские рисунки. Пара школьных медалей — Катина золотая и Егора за какое-то спортивное соревнование.
Егор погрузил руки в чемодан. Он рылся в нем, как обезумевший. Он выбрасывал альбомы и тетради на пол.
— Нет! Не может быть!
Он вытряхнул все.
Он выдрал бархатную подкладку.
Под ней было только старое дерево.
— Где?!! — Он посмотрел на Катю так, будто она украла золото прямо у него из-под носа. — Где, я спрашиваю?!
Никита, тот, что был главным, тяжело положил руку Егору на плечо.
— Егор.
Егор не слышал.
— Она меня обманула! Она и тут меня обманула!
Никита сжал плечо сильнее.
— Похоже, парень, ты нас притащил зря.
Его голос был спокойным, но в нем слышалась угроза.
— Нет! Я… я не… — Егор начал заикаться. Его одержимость сменилась страхом.
— Ты обещал долю. Сказал — верняк. — Никита посмотрел на разгромленную спальню, на дыру в стене. — Ты устроил тут цирк. А денег нет.
— Они есть! Она их перепрятала! — Егор отчаянно ткнул пальцем в Катю.
Никита посмотрел на Катю, которая жалась к стене, прижимая к груди старую фотографию. Потом снова на Егора.
— Она? У нее вид такой, что она в жизни больших денег не видела.
Он кивнул своему напарнику.
— Уходим. С этим клоуном все ясно.
— Но, Никита, подожди! Я найду!
— Тебе дали срок до вчера, Егор. Ты решил поиграть в кладоискателя. Игрушки кончились.
Мужчины развернулись и пошли к выходу.
— Ты насмехаешься над нами, Егор, — уже от двери сказал Никита. — Мы этого не любим. Завтра. С процентами. И ключ от квартиры верни. Не твое.
Дверь хлопнула во второй раз.
Егор остался один посреди комнаты.
Он медленно опустился на стул, который притащила Катя. Он был сломлен.
Весь его мир, построенный на обиде и жажде «справедливости», рухнул.
Катя молчала.
Она подняла с пола одну из тетрадей. Мамин дневник.
Она открыла его.
На первой же странице, под датой, было выведено: «Сегодня Егорушка пошел в первый класс. Такой смешной, с огромным букетом. Сказал, что когда вырастет, станет капитаном и купит мне дом у моря».
Она перелистнула несколько страниц.
«Катюша сегодня нарисовала наш дом. Такая тихая, вся в себе. Она — моя опора. Егор — моя боль. Как же я их люблю, таких разных».
Она подняла фотоальбом.
Вот они. Маленькие. Егор и Катя. Он обнимает ее. Смеются.
Катя подошла к брату.
Она не кричала. Не плакала.
Она положила альбом ему на колени.
— Вот. Вот твое сокровище, Егор.
Он посмотрел на фотографию. На себя.
— Она сказала «главное», — тихо сказала Катя. — Она имела в виду это. Нашу семью. Воспоминания.
Егор смотрел на фото, и его плечи затряслись.
Он не плакал. Это был сухой, беззвучный спазм.
Он понял.
Он понял, что гнался за призраком, разрушая единственное настоящее, что у него осталось.
Он понял, что те «люди», которые ушли, вернутся за ним. А квартира сестры — не его. И тайника нет.
Он встал.
Он не посмотрел на Катю. Он не извинился.
Он просто пошел к двери, как старик.
— Егор, — окликнула она его.
Он остановился, не оборачиваясь.
— Ключ.
Он молча вытащил из кармана связку. Снял с нее ключ от ее квартиры и бросил его на пол в прихожей.
И вышел.
Катя заперла за ним дверь на все замки.
Она вернулась в разгромленную мамину спальню. Села на пол, среди разбросанных фотографий.
В воздухе пахло пылью и старой бумагой.
Она посмотрела на дыру в стене. Это нужно будет заделывать.
Но впервые за этот год она почувствовала себя дома.
Она открыла альбом.
Эпилог
Прошло три недели.
В квартире пахло краской и шпаклевкой.
Катя сама заделала дыру в стене. Не идеально, как сделал бы мастер, но надежно. Она чувствовала странное удовлетворение, проводя шпателем по сырому гипсу, словно заживляла рану.
Платяной шкаф вернулся на свое место.
Она не стала сразу клеить новые обои. Оставила просто белое, зашпаклеванное пятно. Как напоминание.
В тот же вечер, когда ушел Егор, она вызвала мастера и сменила замки. Все. Даже тот, что вел в общий коридор.
Квартира перестала быть музеем, где она ходила на цыпочках.
Она разобрала мамины вещи. Что-то отнесла в церковь, что-то просто выбросила. Оставила только то, что было действительно дорого.
Бордовый чемодан теперь стоял у нее в комнате, открытый.
Она перечитывала мамины дневники каждую ночь.
Она узнала о матери больше, чем за всю жизнь. О ее страхах. О ее первой любви. И о Егоре.
«Егорка опять влез в драку, — писала мама пятнадцать лет назад. — У него какой-то голод. Ему всегда мало. Мало внимания, мало вещей. Он хочет всего и сразу. Боюсь, этот голод его когда-нибудь съест».
Катя читала это, и ей не было жалко брата. Она просто поняла, что он был таким всегда.
Мама пыталась насытить его любовью, а он искал золото.
Фотоальбомы теперь стояли на книжной полке, рядом с ее книгами. Они больше не были «тайником». Они были просто частью жизни.
Вчера звонил телефон.
Номер был скрыт.
Катя смотрела на вибрирующий аппарат. Она знала, кто это. Или это был он, или те, кому он был должен.
Раньше она бы в панике бросилась к двери, проверять замки.
Но она спокойно дождалась, пока звонок прекратится.
Потом еще раз. И еще.
Телефон замолчал.
Она отложила его. Это больше не ее война.
Она сделала себе чай и села у окна.
Она переставила мебель. Немного, но так, как она хотела. Мамин любимый пейзаж она повесила в своей комнате.
Квартира дышала. Ее квартира.
Она не знала, что случилось с Егором, и не хотела знать. Его погоня за призрачным «сокровищем» закончилась.
А Катя, наконец, обрела свое.
