— Яночка, солнце…
Он просочился на кухню почти бесшумно, как кот, и замер в дверном проёме. Яна даже не повернула головы. Она слишком хорошо знала эту вкрадчивую, мягкую интонацию. Знала и ту кривоватую, заискивающую улыбку, которая сейчас наверняка блуждала на его лице — улыбку, предназначенную только для неё и всегда бывшую предвестником какой-нибудь крайне сомнительной просьбы. Она продолжала смотреть в светящийся экран ноутбука, её пальцы быстро бегали по клавиатуре, отстукивая сухой, деловой ритм.
— Яна, ну ты слышишь? — Стас сделал шаг вперёд. От него пахло улицей и едва уловимым, застарелым запахом сигарет. — Мы тут с парнями собрались на природу. На рыбалку. На пару дней всего.
Он замолчал, выдерживая паузу, давая ей возможность самой предложить то, за чем он пришёл. Но она не предлагала. Тишину нарушало только монотонное гудение холодильника и её непрекращающаяся дробь по клавишам. Она заканчивала важный отчёт, и весь мир за пределами этого документа сейчас казался ей далёким и не имеющим значения.
— Машину дашь? — наконец не выдержал он. — Нам вещи закинуть, удочки там, палатки. Сама же знаешь, на такси не наездишься.
Она остановила печать. На секунду её пальцы замерли над клавиатурой. Затем, не поворачиваясь и не отрывая взгляда от экрана, она произнесла одно-единственное слово, короткое и глухое, как удар молотка по дереву.
— Нет.
Улыбка мгновенно сползла с его лица. Он выпрямился, сцепил руки за спиной. Заискивающий тон испарился, сменившись знакомыми ноющими нотками обиженного ребёнка.
— В смысле, нет? Я не понял.
— В прямом смысле, Стас. Нет. Машину я не дам.
Он подошёл ближе, опёрся бедром о кухонный стол рядом с ней, вторгаясь в её рабочее пространство. Этот приём он тоже использовал часто — физически сократить дистанцию, чтобы морально надавить.
— Я вообще-то отдохнуть хочу. С друзьями. Я всю неделю пахал, имею я право на два дня отдыха или нет? Или ты меня теперь и из дома выпускать не будешь?
Её пальцы снова пришли в движение, игнорируя его выпад. Эта тактика выводила его из себя лучше всего. Он не мог выносить, когда его присутствие, его слова, его драма просто растворялись в воздухе, не находя отклика.
— Яна, я с тобой разговариваю! — он слегка повысил голос. — Это просто железяка на колёсах! Что с ней случится? Мы аккуратно. До озера и обратно. Ты же не пользуешься ей на выходных. Какая тебе разница, постоит она на парковке или съездит со мной?
Она снова замерла. Медленно, с едва заметной усталостью во всём теле, она повернула к нему голову. Её взгляд был спокойным, холодным и абсолютно непроницаемым. В нём не было ни злости, ни раздражения. Только констатация факта.
— Разница в том, Стас, что это моя машина. И я решаю, ездит она куда-то или стоит на парковке. В этот раз она стоит.
Он усмехнулся, но смех получился злым и сдавленным.
— Вот как? Твоя машина? А я, значит, так, сбоку припёка? Не член семьи, которому можно доверить кусок металла? Спасибо, уважила. Не ожидал.
— Вот как? Твоя машина? — повторил он, смакуя слова, будто пробовал на вкус новую, изощрённую обиду. — Значит, всё, что в этом доме, оно либо «твоё», либо «наше, но решаешь ты»? А я тут так, для мебели? Чтобы гвоздь забить и мусор вынести?
Яна молчала, но её спина напряглась. Он видел это и продолжал давить, шагая по кухне из угла в угол, как зверь в тесной клетке. Его голос приобрёл ту самую противную, звенящую ноту, которую она ненавидела больше всего — ноту несправедливо обиженного праведника.
— Я не понимаю твою жадность, честное слово. Я не прошу у тебя почку продать! Я прошу на два дня кусок железа, чтобы с мужиками съездить, отдохнуть, развеяться. Я эту неделю пахал как проклятый, пока ты тут за своим компьютером сидела. Я заслужил этот отдых! А ты ведёшь себя так, будто я пытаюсь у тебя последнее отнять.
Он остановился напротив неё и развёл руками, изображая искреннее недоумение. Это был его коронный приём — выставить её мелочной, эгоистичной мегерой на фоне его, простого работяги с незамысловатыми желаниями. Раньше это работало. Раньше она начинала сомневаться, чувствовать себя виноватой, уступала, лишь бы прекратить этот спектакль. Но не сегодня.
— Может, дело не в жадности, Стас? — её голос оставался ровным, но в нём появилась сталь. — Может, дело в опыте?
Он нахмурился.
— В каком ещё опыте?
— В опыте прошлой «рыбалки». Когда ты вернул мне машину с прожжённым сигаретой сиденьем, вмятиной на крыле, о которой ты «ничего не знаешь», и салоном, который ещё неделю пах перегаром и дешёвой рыбой. И когда твой дружок Лёха блевал прямо из окна на мою дверь. Этот опыт ты имеешь в виду?
На его лице промелькнуло раздражение. Он ненавидел, когда она вспоминала его промахи с такими точными, унизительными деталями.
— Это было один раз! Случайность! Мы же всё тогда решили! Я заплатил за химчистку!
— Ты отдал мне три тысячи, Стас. А полная химчистка и ремонт крыла обошлись мне в двадцать. Разницу я доплатила из своих. Так что нет, «мы» ничего не решили. Я решила свою проблему, которую создал ты и твои друзья. Больше я таких проблем не хочу.
Вот теперь он завёлся по-настоящему. Его лицо побагровело.
— То есть ты просто мстишь? Сидишь и припоминаешь мне старые косяки? Это не семья, Яна, это бухгалтерия какая-то! Ты меня просто не уважаешь! Не ценишь!
В этот момент что-то изменилось. Яна резко, с громким щелчком, захлопнула крышку ноутбука. Звук был окончательным и бесповоротным. Она медленно встала из-за стола и посмотрела на него в упор. Её спокойствие было страшнее любого крика.
— Слушай сюда, Стас. Мою машину, которую я купила на свои деньги, до последнего винтика, я не дам. Точка. Не потому что я жадная или мстительная. А потому что я знаю, что никакой «рыбалки» не будет. Будет обыкновенная пьянка. С теми же самыми людьми, которые не в состоянии нести ответственность даже за собственное тело, не то что за чужое имущество.
Он открыл рот, чтобы возразить, но она не дала ему вставить ни слова. Она подошла почти вплотную, и от её ледяного, тихого тона у него по спине пробежали мурашки.
— Сколько бы ты ни ныл тут, а я всё равно не дам тебе свою машину, чтобы ты с этими алкашами поехал на природу с ночёвкой!
Слова «эти алкаши» повисли в воздухе кухни, как дым от дешёвой сигареты — едкий и неприятный. Для Стаса это стало последней каплей. Одно дело — отказать в машине, другое — так презрительно, так уничижительно отозваться о его друзьях, о его мире, о его праве на этот мир. Скулы его окаменели, а на шее вздулась вена. Он смотрел на неё уже не как на жену, а как на врага.
— Ты… ты что себе позволяешь? — прошипел он. — Ты кто такая, чтобы судить моих друзей? Они, может, попроще тебя, не сидят сутками за своими графиками, но они люди! Настоящие! А ты… ты просто зажравшаяся мещанка, которая трясётся над своей тачкой!
Он ждал ответной вспышки, крика, чего угодно, что вернуло бы их в привычное русло скандала. Но Яна оставалась пугающе спокойной. Она просто смотрела на него, и в её взгляде не было ничего, кроме холодной, отстранённой оценки. Будто она смотрела на незнакомого человека, который устроил дебош в общественном месте.
— И ещё, — добавила она, и её голос стал совсем тихим, почти шёпотом, отчего слова прозвучали ещё весомее. — Если ты сейчас уйдёшь, можешь не возвращаться.
Это был не упрёк и не угроза. Это был прогноз погоды. Констатация факта. Завтра будет среда, солнце взойдёт на востоке, а если ты переступишь этот порог — твоего места здесь больше не будет.
Стас истерично рассмеялся. Короткий, лающий смешок.
— Ты меня пугаешь? Мной манипулируешь? Решила, что я сейчас на колени упаду и буду прощения просить? Да пошла ты! Вместе со своей машиной!
Он рванул в коридор, сорвал с крючка свой видавший виды рюкзак и начал лихорадочно запихивать в него первые попавшиеся под руку вещи. Спортивный костюм с кресла, зарядку от телефона со столика, пару футболок из комода. Он делал это демонстративно, шумно, ожидая, что она сейчас выбежит, начнёт останавливать его, плакать, извиняться. Он уже прокручивал в голове, как великодушно её простит. Может быть. Но она не выходила. Из кухни не доносилось ни звука.
— Мне есть где жить, не переживай! — крикнул он в пустоту коридора. — У друзей, в отличие от тебя, я всегда желанный гость!
Он дёрнул молнию на рюкзаке, обулся, не присаживаясь, и распахнул входную дверь. На пороге он на секунду замер, всё ещё давая ей последний шанс. Шанса не последовало. Тогда он шагнул на лестничную площадку и с силой потянул дверь на себя. Замок с металлическим лязгом встал на своё место.
В квартире стало тихо. Но это была не та тишина, которая наступает после ссоры, тяжёлая и звенящая. Нет. Квартира не погрузилась в тишину — она просто опустела. Будто из неё разом выкачали весь воздух, которым было так трудно дышать последние несколько лет. Яна постояла на кухне ещё минуту, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри не было ни боли, ни сожаления. Только огромное, всепоглощающее облегчение. Будто она только что сбросила с плеч неподъёмный груз.
Она спокойно прошла в комнату, взяла с журнального столика свой телефон. Пальцы не дрожали. Она нашла в списке контактов номер «Галина Петровна. Хозяйка» и нажала на вызов.
— Галина Петровна, здравствуйте. Это Яна из сорок второй квартиры, — её голос был ровным и деловым. — Звоню вам сообщить, что я расторгаю договор аренды. Да, с сегодняшнего дня. Я знаю про условия, меня всё устраивает. Нет, ничего не случилось, просто меняю место жительства. Я съеду в течение нескольких дней.
Она нажала отбой и положила телефон на стол. Потом обвела взглядом комнату. Теперь это было не её жильё. Это было просто временное помещение, которое нужно было как можно скорее освободить. И она знала, с чего начнёт.
Прошло три дня. Три дня, которые Стас провёл в туманном угаре мужской солидарности. Лёха и другие парни встретили его как героя, сбежавшего из семейного плена. Они пили пиво на прокуренной кухне, жарили сосиски и громко ругали «баб, которые ничего не понимают в настоящей дружбе». Стас упивался ролью жертвы и мученика.
Он рассказывал, как Яна унизила его, как посмела назвать их, его верных друзей, алкашами. Друзья сочувственно кивали и подливали ещё. Поездка на природу, конечно, сорвалась, но это было уже неважно. Главным было чувство праведного гнева и братского единения.
К утру четвёртого дня похмелье смешалось с неприятным, сосущим чувством тревоги. Друзья разъехались по своим делам, оставив после себя гору грязной посуды и липкий пол. Стас сидел один в чужой, пропахшей холостяцкой жизнью квартире, и его геройство куда-то испарилось.
Он ждал. Ждал звонка от Яны. Был уверен, что она уже сто раз пожалела о своих словах. Наверняка сидит сейчас одна в их квартире, тоскует и придумывает повод для примирения. Он даже решил, что не ответит на первый её звонок. Пусть помучается.
Но телефон молчал. К обеду его терпение лопнуло. Хватит с неё наказания. Он великодушно решил вернуться сам. Купил по дороге её любимые пирожные — широкий жест, который должен был растопить её сердце и положить конец этому недоразумению. С этим подношением в руках он и поднялся на свой этаж.
Он вставил ключ в замок и повернул. Дверь поддалась. Это его успокоило — значит, замок не меняла. Он вошёл внутрь, готовясь к встрече.
— Яна, я дома! — крикнул он с порога, ставя коробку с пирожными на тумбочку.
Ответом была гулкая, мёртвая тишина. Не та тишина, когда в квартире просто никого нет. А та, когда квартира пуста. Он прошёл в гостиную и замер. Комната выглядела так, будто в ней побывали грабители, но очень избирательные. Исчез большой книжный шкаф, который Яна покупала себе на премию. Исчез её рабочий стол и удобное кресло. Пропал телевизор с большой диагональю. Картины, которые она привезла из путешествий, тоже исчезли, оставив на обоях бледные прямоугольники. На его старом, продавленном диване сиротливо лежала его игровая приставка, которую она всегда ненавидела.
Холодный пот прошиб его спину. Он бросился в спальню. Там было ещё хуже. Огромный шкаф-купе был распахнут настежь. Та его половина, где висели её платья, блузки и костюмы, была абсолютно пуста. Все вешалки сиротливо сбились в один угол. С её прикроватной тумбочки исчезла лампа, книги и стопка кремов. Его тумбочка осталась нетронутой. Он рванул в ванную — ни её шампуней, ни гелей, ни фена. Даже зубная щётка пропала из стаканчика.
Паника начала перерастать в настоящую ярость. Он выхватил телефон и нашёл её номер. Гудки шли долго, мучительно долго. Он уже был готов сбросить и позвонить снова, когда в трубке раздался её спокойный, ровный голос.
— Слушаю.
— Яна, это что такое?! — заорал он в трубку, не сдерживаясь. — Где ты? Что происходит?! Где все вещи?!
— А, это ты, Стас, — её тон был таким, будто ей позвонил назойливый курьер. — Я съехала. Я же тебя предупреждала.
Он не верил своим ушам. Предупреждала? Ту фразу в разгар ссоры она считала предупреждением?
— Ты… ты съехала? Куда съехала?! Ты что, с ума сошла?! А я?!
— Ты, как я погляжу, вернулся. Отлично. У тебя есть время до вечера завтрашнего дня, чтобы забрать всё своё. Потом я передаю ключи Галине Петровне. Не забудь про приставку и старый диван, она просила квартиру полностью освободить.
Его мозг отказывался обрабатывать эту информацию. Он смотрел на пустые стены, на одинокий диван посреди комнаты, и понимал, что это не шутка и не очередной виток их скандала. Это финал. Окончательный.
— Ты не могла так поступить! Мы же… мы же семья! — крикнул он, сам не веря в эти слова. Они звучали фальшиво даже для него самого.
В трубке на секунду повисла пауза. А потом она произнесла фразу, от которой у него внутри всё оборвалось.
— Нет, Стас. Ты просто так думал. А мне надоело. Собирай вещи. И не забудь вынести мусор, когда будешь уходить.
И она повесила трубку. Он ещё несколько секунд стоял, прижимая телефон к уху, слушая короткие гудки. Потом медленно опустил руку. Ярость схлынула, оставив после себя ледяную, звенящую пустоту. Он посмотрел на коробку с пирожными на тумбочке в коридоре.
И вдруг понял, что ему даже некуда теперь пойти. Друзья были хороши для пьянки, но жить у них неделями он не сможет. И в этот самый момент он осознал, что проиграл. Проиграл не в споре за машину. Он проиграл всё. И винить в этом, кроме себя, было некого…
