Лифт в их подъезде всегда пах мокрой псиной и дешевым табаком. Сегодня этот запах казался густым, почти осязаемым. Он лип к мокрому плащу, забивался в нос, мешая дышать.
Галина перехватила поудобнее тяжелый пакет. Ручки врезались в ладонь, оставляя багровые, воспаленные полосы. Она тяжело привалилась плечом к исписанной маркером стене.
Третий этаж. Лифт гудел натужно, словно жаловался на артрит. Галина его понимала.
У неё самой сегодня колени ныли так, что каждый шаг отдавался тупым прострелом в поясницу. Погода менялась. За окнами подъезда, сквозь мутное стекло, было видно, как ветер гнет голые ветки тополей.
Она стояла перед знакомой обшарпанной дверью. Не решалась нажать на звонок. Кнопка была старая, с трещинкой посередине, и липкая на ощупь. Будто кто-то мазнул по ней вареньем и забыл вытереть.
За дверью жила жизнь. Сквозь тонкий слой дерматина просачивались звуки, от которых у матери сжималось сердце.
Там, внутри, царила нервная суматоха. Вжикал скотч — резкий звук, похожий на вскрик. Что-то тяжелое двигали по полу, паркет отзывался скрипом.
Галина опустила взгляд на свои ноги. Калоши. Резиновые, блестящие от дождя, с налипшими комьями глины.
Она ведь прямо с электрички, даже домой не заехала. Плащ старый, болоньевый, еще от мужа остался. На рукаве пятно от масляной краски — весной красила оградку, так и не оттерлось. Платок сполз набок, выбились седые пряди.
— Ну, с богом, — шепнула она и вдавила кнопку.
Звонок не работал уже лет пять, но она знала: надо стучать. Постучала костяшками пальцев. Осторожно, но настойчиво.
Шум за дверью стих. Послышались шаги. Потом щелчок замка. Дверь не открывалась. С той стороны кто-то нервно дергал ручку.
— Вверх! Вверх тяни, Костя! — одними губами подсказала Галина.
Дверь, наконец, поддалась.
На пороге стояла Верочка. В вытянутой серой футболке с бледным рисунком и спортивных штанах. На голове — неаккуратный пучок, из которого торчали шпильки.
Лицо у невестки было пятнистым от напряжения. Веки припухли. Она держала в руках рулон скотча, как оружие.
— Вам чего? — не поздоровалась, а выстрелила Верочка.
Галина попыталась улыбнуться. Губы обветрились, улыбка вышла виноватой.
— Да вот… Мимо ехала. С кладбища. Убиралась у отца, листьев нагребла три мешка…
Она говорила сбивчиво, пытаясь оправдать свое присутствие. И одновременно протягивала вперед тяжелый пакет.
— Автобус сломался, пешком шла. Промокла до нитки, думаю, дай к детям заскочу, обсохну. Чайку бы… Вот, гостинец вам. Помидоры, последние, с того года еще.
В пакете глухо звякнуло стекло. Верочка даже не шелохнулась. Она смотрела на грязные лужицы, которые натекли с калош свекрови на коврик.
— Галина Петровна, — выдохнула невестка с усталостью пополам со злостью. — Вы вообще понимаете, что происходит? Вы в зеркало себя видели?
— А что? — Галина поправила платок мокрой рукой. — Дождь… Рабочая одежда…
— У нас переезд! — голос невестки сорвался. — Мы пакуемся! Завтра квартиру надо сдать! Хозяйка продала её, даже месяц не дала на сборы! Мы в коробках, дышать нечем! А тут вы…
Верочка сморщила нос.
— В таком виде! Грязная, мокрая! Куда вы пойдете? На коробки сядете? У нас даже стульев нет.
— Я только на кухне, с краешку… — тихо сказала Галина. Холод от сквозняка полз по ногам.
Из глубины коридора, из полумрака, выглянул Костя. Сын выглядел еще хуже жены — плечи опущены, в глазах тоска. В руках стопка книг.
Галина узнала верхнюю — «Энциклопедия для мальчиков». Она подарила её ему на десять лет. Экономила на обедах полгода.
Костя увидел мать. Увидел её красные руки, старый плащ. Перевел взгляд на жену, которая стояла в позе сахарницы, и… отвел глаза.
— Мам, ну правда, — пробормотал он, глядя в пол. — Вера на нервах. Мы тут зашиваемся. Давай потом?
«Потом». У стариков не бывает «потом». Бывает только «сейчас».
Галина смотрела на сына. Вспоминала, как в девяностые мыла полы в подъездах, чтобы купить ему джинсы. Как продала кольцо, чтобы оплатить семестр.
Она не ждала благодарности. Она ждала просто тепла.
— Я хотела чаю, — сказала она. Голос не дрогнул, но внутри что-то оборвалось. — И помидоры отдать. Костя, ты же любишь…
— Не нужны нам ваши помидоры! — вскрикнула Верочка, хватаясь за дверную ручку. — Нам их в коробки пихать? Нам жить негде через два дня будет! Мы к маме моей едем, на голову ей!
Верочка окинула свекровь взглядом. И припечатала:
— Нам не нужна нищенка на пороге. И так тошно, а тут вы еще, позорите перед соседями. Идите домой, а?
Дверь захлопнулась. Резко. Воздушная волна ударила в лицо запахом пыли.
Галина стояла и смотрела на дерматиновую обивку. С той стороны снова заскрежетал замок — Верочка яростно дергала его, забыв приподнять ручку.
— Вверх… — беззвучно прошептала мать.
В пакете снова звякнуло. Она медленно нагнулась. Колени хрустнули. Поставила банки прямо на грязный кафель подъезда.
Аккуратно, этикетками наружу. На них её почерком было выведено: «Костику. 2023». Пусть заберут. Или соседи подберут. Ей было все равно.
Обратно она спускалась пешком. Каждый шаг давался с трудом.
На улице дождь превратился в ледяную крупу. Галина отошла под козырек, достала кнопочный телефон. Старенькая «Нокиа», перемотанная синей изолентой.
Пальцы дрожали. Она нашла в контактах номер «Риэлтор Олег».
— Алло? Галина Петровна? — голос Олега был бодрым. — Рад слышать! Как настроение? Я все документы подготовил, право собственности уже зарегистрировано. Завтра акт приема-передачи, и ключи ваши.
Галина закрыла глаза.
Перед мысленным взором пронеслись последние полгода. Как она продавала дачу — свою отдушину. Как торговалась за каждую сотку.
Как доставала из тайника «гробовые». Как несла в ломбард серьги с рубинами — память о муже.
Она купила эту квартиру тайно. Чтобы прийти завтра, когда они будут сидеть на чемоданах, достать документы и сказать: «Никуда вы не поедете. Живите».
Мимо проехала машина, обдав её брызгами. Галина даже не пошатнулась. Она смотрела на окна третьего этажа. Там горел свет.
— Галина Петровна? — голос в трубке стал тревожным. — У нас всё в силе? Дарственную оформляем сразу после акта?
Галина глубоко вздохнула. Воздух пах бензином.
— Нет, Олег, — сказала она твердо. — Планы изменились. Дарственной не будет.
— Как не будет? — растерялся риэлтор. — А детям? Вы же говорили…
— А детям передайте другое.
Она помолчала, глядя, как капля ползет по экрану.
— Передайте жильцам, чтобы освободили помещение строго до двенадцати. И проследите лично, чтобы сантехнику не скрутили. Я знаю, так бывает. А мне потом ремонт делать.
— Понял, — голос риэлтора стал сухим. — Сделаем.
Она спрятала телефон. Стало удивительно тихо. Душа вдруг стала пугающе свободной. Словно отрезали что-то больное.
Трамвай подошел старый, дребезжащий. В салоне пахло мокрыми зонтами и корвалолом.
Кондукторша, полная женщина с сумкой на животе, окинула Галину взглядом. Задержалась на грязном плаще. Вздохнула:
— Садитесь, женщина, вон место у печки. Погрейтесь.
— Спасибо, — кивнула Галина.
Печка гудела, выдувая горячий воздух. Галина прислонилась лбом к стеклу.
Ей не было жалко денег. Ей не было жалко дачи. Ей даже сережек было не жалко.
Ей было жалко помидоры.
Она вспоминала, как растила рассаду на подоконнике. Как таскала воду ведрами. В каждой банке была её забота.
А оказалось — не нужно. Ничего не нужно. Нищенка.
«Ну и пусть, — подумала она. — Зато с квартирой».
Дом встретил её запахом сушеной мяты. Здесь не было ремонта. Паркет скрипел на ноте «фа», если наступить у порога.
Галина первым делом стянула плащ. Повесила на вешалку с отломанным крючком. Муж всё обещал починить, да не успел.
— Привет, — сказала она дому.
Холодильник тихо вздохнул в ответ.
На кухне она поставила чайник. Эмалированный, с черным нагаром. Спичкой зажгла газ.
Достала банку шпрот. Берегла к празднику, но какой теперь праздник? Отрезала ломоть черного хлеба. Налила крепкого чая в чашку с отбитой ручкой.
Добавила ложку бальзама. Для сердца.
Телефон на столе ожил. Вибрация заставила чашку мелко задребезжать. На экране светилось: «Сынок».
Галина смотрела на экран. Она представила эту картину.
Костя стоит среди коробок, растерянный. Верочка, наверное, шипит, что свекровь даже денег не предложила. И Костя звонит… Зачем? Попросить в долг? Сказать, чтобы забрала банки?
Галина взяла бутерброд. Хлеб был свежий, с тмином.
Телефон звонил долго. Настойчиво.
Она не взяла трубку. Нажала кнопку сброса. И перевернула телефон экраном вниз.
Пусть учатся жить сами. Квартира постоит пустой. А потом она пустит туда квартирантов. Студентов. Тихих, вежливых. Которые знают, что такое вытереть ноги перед порогом.
Чайник начал сердито булькать. Закипел.
Галина сделала глоток. Горячая жидкость обожгла горло, и стало тепло. Впервые за день.
Она посмотрела в темное окно. Там, в отражении, сидела пожилая женщина. Усталая. Одинокая. Но спина у неё была прямая.
— Ничего, — сказала она вслух. — Ничего. Обойдемся.
За окном шумел дождь, старательно смывая следы её калош у чужого подъезда, в который она больше никогда не войдет без приглашения.
