— Лерок, я дома! Пахнет просто божественно, ты у меня лучшая!
Голос Славы, весёлый и гулкий, ворвался в квартиру вместе с ним, нарушив её почти стерильную тишину. Он бросил ключи на тумбочку в прихожей, и их звон показался оглушительным. На кухне, за идеально накрытым на двоих столом, сидела Лера. Она не обернулась. Запах жареного мяса с розмарином, который он так любил, плотно висел в воздухе, но сама она не притронулась к еде. Две тарелки, бокалы для вина, салфетки — всё выглядело как на картинке из журнала о счастливой семейной жизни. И только фигура Леры вносила в эту идиллию ноту чужеродности. Она сидела на стуле прямо, как аршин проглотив, положив руки на колени, и смотрела в одну точку перед собой.
— Эй, ты чего не встречаешь? — Слава подошёл сзади, наклонился, чтобы поцеловать её в макушку, но она лишь слегка повернула голову, и его губы скользнули по волосам. Он не придал этому значения, списав на усталость. — Тяжёлый день? Ничего, сейчас мой фирменный массаж всё исправит. После ужина, конечно.
Он обошёл стол, чтобы сесть напротив, и только тогда по-настояшему посмотрел на её лицо. Оно было спокойным. Пугающе спокойным. Ни улыбки, ни тени раздражения. Просто застывшая маска, с которой на него смотрели два тёмных, пустых колодца её глаз.
— Что-то случилось? — его собственная улыбка начала медленно угасать. Атмосфера в комнате вдруг стала плотной, как вата, дышать стало труднее.
Лера не ответила. Она молча взяла со стола свой телефон, лежавший экраном вниз, и протянула ему через стол. Движение было плавным, отточенным, будто она репетировала его весь вечер. Слава недоумённо посмотрел сначала на телефон, потом на неё. Он взял его. На экране была открыта переписка. Его глаза пробежали по имени контакта: «Алина». А ниже, под короткими сообщениями подруги, шёл каскад фотографий и скриншотов.
Вот он, Слава, целуется с какой-то блондинкой у входа в бар, в который он якобы ходил «пропустить по стаканчику с коллегами после тяжёлого проекта». Его рука собственнически лежит у неё на талии, лицо расслабленное и счастливое. Вот следующий снимок — он обнимает её у машины такси. А дальше — хуже. Скриншоты его переписки. С другой. С темноволосой коллегой из финансового отдела. Фразы, от которых кровь стынет в жилах. Пошлые комплименты, обсуждение деталей их последней встречи в «командировке», планы на следующую.
Он почувствовал, как лицо его медленно теряет цвет, становясь серым, как бетонная стена. Улыбка сползла, оставив после себя растерянное, жалкое выражение. Запах розмарина вдруг стал тошнотворным.
— Лерочка, это… это какая-то ошибка, — залепетал он, поднимая на неё глаза, полные уже не любви, а животного страха. — Это… фотошоп. Точно! Сейчас же всё можно подделать. Это Алинка твоя шутит, она же вечно со своими приколами…
Он говорил быстро, сбивчиво, сам не веря в то, что произносил. Слова вылетали изо рта, бессмысленные и пустые, ударялись о стену её молчания и падали на пол мёртвым грузом. Он видел, как она смотрит на него. Не на телефон, не на фотографии, а прямо ему в глаза. И в её взгляде не было боли. Там было что-то другое, гораздо более страшное — холодное, чистое презрение. Она словно наблюдала за барахтающимся в банке насекомым.
— Переписка… это тоже фотошоп? Слава, ну как… это же просто подстава! Кто-то хочет нас поссорить, ты же понимаешь! — его голос становился всё более жалким, он уже почти умолял её поверить в этот абсурд.
Она позволила этому потоку лжи вылиться до конца. Дала ему договорить, до последнего слова, до последней отчаянной попытки выкрутиться. Она смотрела, как он извивается, как бегают его глаза, как потный лоб блестит в свете кухонной лампы. Он замолчал, исчерпав весь свой запас вранья, и тяжело задышал. В комнате снова стало тихо. Но это была уже другая тишина. Не тишина ожидания, а тишина перед казнью. Лера медленно, с наслаждением сделала крошечный вдох. Теперь была её очередь говорить.
— Ну что? Закончил?
Его имя она не произнесла. Это простое, брошенное в пустоту слово прозвучало как удар хлыста. Ледяное спокойствие на её лице треснуло, и Слава с ужасом увидел, как под ним проступает нечто живое, горячее и страшное. Это было не лицо обиженной женщины. Это было лицо хищника, который достаточно долго играл с жертвой и теперь собирался её прикончить.
— Фотошоп? Серьёзно, Слава? Это лучшее, что ты смог придумать за те полминуты, пока твои мозги пытались перезагрузиться? — её голос был низким, но в нём звенел металл. Он вибрировал, наполняя собой всю кухню, заставляя дрожать воздух. — Ты смотришь на доказательства того, что ты лживая, похотливая скотина, и лепечешь мне про фотошоп? Ты меня совсем за идиотку держишь?
Она медленно поднялась со стула. Не рывком, а плавно, с грацией змеи, готовящейся к броску. Она была ниже его на целую голову, но сейчас казалось, что она смотрит на него сверху вниз.
— «Тяжёлый проект», значит? Это так теперь называется? Блондинка у бара — это «совещание с партнёрами»? А переписка с этой твоей мымрой из бухгалтерии, где ты обсуждаешь, как тебе не терпится снова оказаться в её гостиничном номере, — это, видимо, «подготовка годового отчёта»?
Она шагнула к нему, и он инстинктивно отступил назад, уперевшись спиной в дверной косяк. Он оказался в ловушке.
— Я сижу здесь, в НАШЕЙ квартире, готовлю твой любимый ужин, жду тебя, как верная дура, а ты в это время шляешься по барам и трахаешь всё, что не прибито к полу. А потом приходишь сюда, в мой дом, в мою чистоту, улыбаешься мне в лицо и говоришь, что у меня божественно пахнет. Ты даже не удосужился сменить парфюм! От тебя до сих пор несёт её дешёвыми духами!
Её голос нарастал, но не срывался на визг. Он становился мощнее, объёмнее, заполняя собой всё пространство. Это был рёв чистой, концентрированной ярости. Вся боль, всё унижение, всё отвращение, что копились в ней последние несколько часов, теперь вырывались наружу раскалённой лавой.
— Собирай свои вещи и проваливай из моей квартиры, Слава! Я тебе не запасной аэродром, где тебя будут постоянно ждать после твоих похождений на стороне! Я хотела стать твоей женой, но больше не хочу! Пошёл вон!!!
Он, раздавленный этим напором, сделал последнюю отчаянную попытку. Это был рефлекс, привычка. Он шагнул к ней, протягивая руки, чтобы обнять, чтобы заткнуть этот страшный поток слов привычным физическим контактом, который всегда работал.
— Лера, малыш, давай…
Она с силой толкнула его в грудь. Не по-женски, не отмахиваясь, а коротко и жёстко, всем телом. Он отшатнулся, ударившись затылком о стену. В его глазах отразилось недоумение. Так с ним ещё никогда не поступали. Лера же, не останавливаясь, прошла мимо него к тумбочке в прихожей, схватила его ключи и, вернувшись, швырнула их ему прямо в грудь. Связка глухо ударилась о свитер и упала ему в ладони.
— Чтобы через десять минут твоего духа здесь не было.
Она развернулась. Не посмотрев на него больше, не сказав ни слова, она прошла в спальню и закрыла за собой дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Слава остался стоять посреди коридора один. В одной руке — телефон с уликами его предательства. В другой — холодные ключи от квартиры, которая больше не была его домом. За спиной остывал ужин, который он так и не попробовал. Он был унижен, раздавлен и изгнан.
Шаги Славы затихли за дверью. Лера не двигалась, прислушиваясь к удаляющемуся эху его присутствия. Она осталась стоять в спальне, запершись не столько от него, сколько от квартиры, которая внезапно стала чужой и враждебной. Каждый предмет в ней — от дивана, на котором они смотрели фильмы, до его кружки с дурацким пингвином — был пропитан ложью. Она провела так несколько минут, а может, и час, вслушиваясь в гул крови в ушах. Время потеряло своё значение.
Затем она вышла. Кухня встретила её нетронутым ужином. Мясо остывало, покрываясь плёнкой застывшего жира. Вино в бокалах казалось тёмным и ядовитым. Этот натюрморт несостоявшегося вечера был более красноречив, чем любые слова. Он был памятником её глупости. Она не стала ничего убирать. Пусть стоит. Пусть тухнет. Она села в кресло в гостиной, глядя в чёрный прямоугольник выключенного телевизора, и позволила пустоте заполнить себя. Адреналин от схватки прошёл, оставив после себя выжженное поле, где не росло ничего, кроме холодной, тяжёлой ненависти.
Резкий, настойчивый звонок в дверь заставил её вздрогнуть. Он прозвучал как разряд дефибриллятора, грубо вырывая её из оцепенения. Она не хотела никого видеть. Но звонок повторился, на этот раз короткими, требовательными трелями. Сквозь матовое стекло входной двери виднелся размытый силуэт. Лера с трудом поднялась и, не спрашивая «кто там», повернула ключ.
На пороге стояла Алина. В одной руке — бутылка красного вина, в другой — пакет с коробкой конфет. На лице — тщательно отрепетированная маска скорби и сочувствия.
— Моя хорошая… я сразу приехала, как только смогла, — прошептала она и шагнула внутрь, сжимая Леру в тесных объятиях.
Лера не обняла её в ответ. Её руки безвольно висели вдоль тела. Она позволила Алине завести себя на кухню, усадить на стул. Подруга действовала быстро и суетливо: достала из шкафчика штопор, открыла вино, нашла чистые бокалы, потому что те, что стояли на столе, были «осквернены».
— Вот, выпей, тебе нужно, — она протянула Лере полный бокал. — Я так и знала, что он подонок. Я чувствовала. Не могла больше молчать и смотреть, как он водит тебя за нос.
Алина села напротив, сделала большой глоток и посмотрела на Леру выжидающе. Лера молча смотрела на тёмную жидкость в своём бокале. Она не хотела пить.
— Ну что, как ты? Он сильно унижался? — в голосе Алины проскользнула нотка плохо скрываемого любопытства. Вопрос был не о состоянии Леры, а о представлении, которое она пропустила.
— Я выгнала его, — глухо ответила Лера.
— Правильно сделала! Ты ему всё высказала? Прямо в лицо? — глаза Алины блеснули. Это был не блеск сочувствия. Это был азарт. Азарт зрителя, требующего подробностей кровавой развязки. — Он, наверное, на коленях ползал, умолял простить?
Что-то в этой жадности до деталей царапнуло Леру. Она подняла на подругу глаза. Алина, заметив её взгляд, тут же сменила тон на более сочувствующий.
— Бедная ты моя. Пройти через такое… Я тебе говорила ещё год назад, помнишь, когда он «забыл» про твой день рождения, что он какой-то мутный. Но ты же его так любила.
Фраза повисла в воздухе. «Ты же его так любила». Прошедшее время. Констатация факта. Алина уже похоронила её отношения и теперь с удовольствием ковырялась в свежей могиле. Она подлила себе ещё вина, её щеки порозовели.
— Главное, что теперь ты свободна от этого урода. Я должна была открыть тебе глаза. Это был мой долг как подруги.
«Мой долг». «Я открыла». Лера смотрела на неё и видела не подругу, а режиссёра, который пришёл полюбоваться на свою постановку. Ей вдруг стало предельно ясно, что сочувствие Алины было всего лишь билетом в первый ряд на её личную трагедию. Алина пришла сюда не утешать. Она пришла насладиться результатом, подпитаться чужой болью, убедиться, что мир Леры, которому она, возможно, всегда завидовала, разрушен до основания. И разрушен именно её, Алины, руками. Холод, который сковывал Леру изнутри, начал обретать новый оттенок. Он становился острым, как лезвие скальпеля.
— Тебе ведь это нравится, да, Алина?
Голос Леры был тихим, почти безжизненным, но он разрезал пьяную и суетливую болтовню Алины, как скальпель разрезает плоть. Алина замерла с бокалом на полпути ко рту. На её лице отразилось искреннее недоумение, быстро сменившееся наигранным возмущением.
— Что нравится? Лера, ты о чём? Я приехала тебя поддержать, а ты…
— Нравится тебе всё это, — продолжила Лера тем же ровным, холодным тоном, глядя подруге прямо в глаза. — Ты пришла не утешать. Ты пришла посмотреть. Как в зоопарк на раненого зверя. Тебе не жаль меня. Тебе приятно, что я страдаю.
Лера медленно поставила свой нетронутый бокал на стол. Каждое её движение было выверено.
— Твои глаза блестят не от сочувствия, а от азарта. Ты расспрашиваешь меня о деталях не для того, чтобы помочь, а чтобы насладиться ими. Ты смакуешь моё унижение, Алина. Ты пьёшь вино за руинами моей жизни, как за победу.
— Да как ты можешь такое говорить! — взвилась Алина, её лицо исказилось. Маска спасительницы трещала по швам. — Я тебе открыла правду! Я спасла тебя от этого козла! Я была единственной, кто не побоялся! А ты меня же и обвиняешь?
— Ты ничего мне не открывала, — отрезала Лера. — Ты нанесла удар. Точный, выверенный и рассчитанный по времени. Ты не спасала меня. Ты уничтожала мою жизнь, потому что твоя собственная тебя не устраивает.
Это было прямое попадание. Воздух в кухне загустел. Алина смотрела на Леру несколько секунд, и в её глазах боролись обида и ярость. Ярость победила. Маска сочувствующей подруги разлетелась на мелкие осколки, и под ней оказалось уродливое, искажённое завистью лицо.
— Да! — выплюнула она. — Да, нравится! Довольна? Мне нравится смотреть, как рушится твой идеальный мирок! Твоя идеальная квартирка в центре, которую тебе купили родители! Твой «Славочка», который носил тебя на руках, пока мой мудак лежал на диване! Твои вечные рассказы о том, как у вас всё «прекрасно», как вы едете в отпуск, как он подарил тебе очередную цацку! Меня тошнило от твоего счастья, Лера! Тошнило!
Она вскочила на ноги, её кулаки сжались. Вся её многолетняя, тщательно скрываемая зависть, вся желчь, что копилась годами, теперь выплёскивалась наружу грязным, зловонным потоком.
— Ты думаешь, я не видела, как ты на меня смотришь? Свысока? Жалеешь меня с моей ипотекой и вечно недовольным мужем? А сама жила как принцесса! Я просто уравняла шансы! Я показала тебе, что твоя сказка — такое же дерьмо, как и жизнь всех остальных! Я не спасала тебя, я опускала тебя на землю, на мой уровень!
Лера слушала её молча. Она не кричала в ответ, не спорила. Она просто смотрела на это извержение ненависти и чувствовала, как последние остатки тепла внутри неё превращаются в лёд. Сегодня её мир не просто рухнул. Его взорвали. Причём сделала это та, кого она считала самым близким человеком после Славы. Предательство жениха было болезненным ударом. Предательство подруги оказалось контрольным выстрелом в голову.
Когда Алина замолчала, тяжело дыша, Лера спокойно поднялась.
— Я сегодня избавилась от одного предателя. Оказывается, их было двое. Так что и ты — пошла вон.
Алина опешила от этого спокойствия. Она ожидала криков, драки, чего угодно, но не этого ледяного приговора. Она схватила свою сумку, с ненавистью посмотрела на Леру и бросила на прощание:
— Ну и сиди тут одна в своей идеальной квартире! Посмотрим, кто теперь придёт тебя утешать!
Она ушла, громко топча каблуками по коридору. Входная дверь захлопнулась, но не так, как это делают в истерике, а с тяжёлым, финальным стуком. Лера осталась одна. В абсолютно пустой квартире, посреди остывшего ужина и руин мира, которого больше не существовало. Она медленно обвела взглядом кухню: две тарелки с едой, два бокала, которые приготовила она, и два бокала, которые принесла Алина. Четыре свидетеля двух предательств. И она, пятая, в центре этого мёртвого пейзажа. Совершенно одна…
