— Ирочка, милая, ты опять одна сидишь? — Людмила заглянула через забор, держа в руках ведро с сорняками.
Я подняла глаза от ноутбука.
Снова.
— Работаю, Люда.
— Какая работа, — она вздохнула так, будто я призналась в смертельной болезни. — Одна, без детей. Бедняжка. Жизнь-то проходит мимо.
Пятнадцать лет. Ровно столько я слышала эти слова.
Я закрыла ноутбук. Цифры на экране — годовая прибыль моего консалтингового агентства — исчезли. Никто в нашем переулке не знал, чем я занимаюсь на самом деле.
Говорила просто: фриланс, документы, скучная офисная работа.
Переводила какие-то бумаги для фирм. Копейки, конечно, но на жизнь хватает.
Людмила этому верила. Все верили.
Удобно было верить, что тихая соседка в потёртых джинсах еле сводит концы с концами.
Она кивнула на особняк напротив, за высоким кирпичным забором.
— Вот продают наконец. Пять лет пустует. Небось какой-нибудь новый русский купит, нагородит безвкусицы.
Я промолчала.
Особняк. Трехэтажный, с башенкой, витражными окнами, старым садом, где до сих пор росли одичавшие яблони.
Мы все мечтали о нем — весь наш переулок из покосившихся деревянных домиков.
Людмила мечтала особенно громко.
— Я бы там такой розарий развела, — продолжала она, опираясь на грабли. — И веранду застеклила бы. У меня вкус есть, не то что у некоторых.
Она провела взглядом по участку соседки напротив — та развесила на заборе пластиковые цветы.
— Вот Светка. Ни стыда, ни совести. Пластик на забор. Как на кладбище.
Потом посмотрела на мой участок. Аккуратный, но простой. Никаких изысков.
— Тебе бы, Ирочка, мужа найти. Сорок пять уже, а все одна. Дети не дети, но хоть человек рядом был бы. А то смотреть страшно — сидит, чахнет.
Я встала, взяла ноутбук.
— Людмила, мне пора.
— Иди, иди, — она махнула рукой. — Только не обижайся. Я ж от чистого сердца. Жалко мне тебя.
Внутри дома я прислонилась к стене.
От чистого сердца.
Пятнадцать лет назад, когда я только переехала в этот домик — крошечный, купленный на последние деньги после развода, — Людмила сразу взяла меня под крыло.
Приносила еду, расспрашивала о жизни, качала головой.
— Муж бросил? Ох, девонька. Ну ничего, ничего.
Я не говорила, что это я ушла. Что бывший пил, поднимал руку, тратил мои деньги на ставки.
Что я собрала документы, забрала остатки сбережений и уехала в этот посёлок, где никто меня не знал.
Мне было проще кивнуть и принять жалость.
Тогда я еще верила, что люди желают добра искренне.
Я открыла ноутбук. Письмо от риелтора лежало в папке «Важное», я перечитывала его уже третий день.
«Ирина Валентиновна, документы готовы. Можем подписывать договор купли-продажи в любой день. Особняк ваш.»
Два года переговоров. Наследники умершего владельца никак не могли договориться между собой — трое детей, живущих в разных городах, каждый тянул одеяло на себя.
Я ждала. Предлагала цену выше рыночной. Не торговалась.
Однажды даже встречалась с ними всеми троими в нотариальной конторе. Молчаливая женщина в очках, переводчица каких-то бумажек из провинции.
Они смотрели на меня снисходительно.
Думали, я беру последний кредит, влезаю в долги по уши ради красивой картинки.
Не знали, что я заплачу наличными. Сразу. Полностью.
Теперь он мой.
Я посмотрела в окно на особняк. Вечернее солнце окрашивало его стены в медовый цвет. Витражи на башенке вспыхивали синим и красным.
Скоро все узнают.
Телефон завибрировал. Сообщение от Олега.
«Ира, столик заказал на восемь. Жду тебя.»
Мы встречались три месяца. Познакомились на бизнес-конференции в Москве — он архитектор, специалист по реставрации, я консультант по налогам и финансам.
Разговорились о сохранении исторических зданий. Он показывал фотографии своих проектов — усадьбы, которые он вернул к жизни.
Я рассказала про особняк, который хочу купить.
— Покажешь? — спросил он тогда.
Показала. Мы приехали сюда вместе, ходили вокруг забора, заглядывали в щели.
Олег фотографировал фасад, прикидывал объём работ.
— Это жемчужина, — сказал он. — Если правильно отреставрировать, будет шедевр.
Потом мы встретились на кофе. Потом ещё.
Он был разведён, без детей, ему сорок восемь.
Спокойный. Ироничный. С сединой на висках и добрыми глазами.
Вчера он сказал:
— Я хотел бы быть частью твоей жизни. По-настоящему.
Я напечатала ответ:
«Буду. С новостями.»
Дверной звонок оборвал мысли. Я вздрогнула.
Людмила стояла на крыльце с судком.
— Гороховый суп сварила. Тебе отнесла. А то опять небось один кефирчик пьёшь.
Я взяла судок. Тёплый, тяжёлый.
— Спасибо.
— Слушай, Ирочка, — она вдруг понизила голос, придвинулась ближе, — ты случайно не знаешь, кто особняк-то покупает? А то слухи ходят разные.
Вот оно.
Я посмотрела ей в глаза. Людмила улыбалась, но в уголках губ застыло что-то жадное, напряжённое.
— Не знаю, — соврала я. — Богатые, наверное.
— Ну конечно богатые, — она поджала губы. — Нам с тобой такое не светит. Мы простые люди, работящие. Всю жизнь пашем, а толку.
Она провела взглядом по моему старому домику — облупившаяся краска на ставнях, покосившаяся веранда.
— Хотя тебе-то что. У тебя хоть свое есть. А я всю жизнь в съемном мучаюсь, хозяева каждый год цену задирают.
Это была неправда. Её дом был в собственности, я видела год назад, как она ругалась с налоговой из-за квитанций.
Но возражать было бесполезно. Людмила говорила так, будто сама в это верила.
— Заходи вечером, — сказала она на прощание. — Чаю попьём. Поговорим по душам. А то скучно мне, одной-то.
Я кивнула, зная, что не приду.
Вечером, собираясь на встречу с Олегом, я снова посмотрела на особняк.
Через неделю подписание.
Людмила не знала. Никто не знал.
Я представила, как скажу ей. Как она посмотрит на меня. Как изменится её лицо, когда она поймет.
«Одна, без детей, бедняжка» — эти слова вдруг показались мне не жалостью.
А чем-то другим. Чем-то липким и холодным.
Олег ждал меня в ресторане на окраине города. Тихое место, мало людей.
Мы редко встречались в посёлке — не хотелось лишних разговоров.
У него были серьезные глаза сегодня.
— Ира, я думал. О нас. О будущем.
Я сжала его руку.
— Я тоже думала.
— Я хочу, чтобы мы были вместе, — он говорил медленно, выбирая слова. — Не просто встречались по выходным. А строили что-то настоящее. Жили вместе.
Он помолчал.
— У меня есть мысль. Об усыновлении. Я знаю, это звучит странно, мы всего три месяца знакомы, но…
Я замерла.
— Усыновлении?
— Ребенка. Или даже двоих. Я всегда хотел детей, но с первой женой не сложилось. Она не хотела. А потом я решил, что уже поздно. Мне почти пятьдесят.
Он посмотрел на меня.
— А потом встретил тебя. И подумал — а может, не поздно? Ты… Ты ведь тоже хотела?
Я хотела.
Но мой первый муж кричал, что я карьеристка. Что детям нужна мать, которая сидит дома и печёт печенье, а не бизнес-вумен, которая пропадает на работе.
Что со мной семьи не получится, потому что я чёрствая и холодная.
Я поверила тогда.
Поверила, что не создана для материнства.
— Хотела, — тихо сказала я. — Очень хотела.
— Тогда почему бы нам не попробовать? — Олег улыбнулся осторожно. — Вместе. Я понимаю, это рано. Но я серьёзно настроен. Я хочу семью. С тобой.
Я посмотрела на него. На морщинки у глаз. На седину. На спокойствие в его взгляде.
Вместе.
— Давай попробуем, — сказала я. — Сначала посмотрим, как у нас получится жить вместе. А потом… потом и о детях подумаем.
Он поцеловал мне руку.
— Договорились.
Дома было темно. Я включила свет, села у окна.
Особняк напротив был тёмным, молчаливым. Только ветер шевелил ветки старых яблонь в саду.
Скоро он станет моим домом. Нашим домом.
Я открыла телефон. Написала риелтору:
«Готова подписывать. Назначайте день.»
Ответ пришел через минуту:
«Отлично. Пятница, десять утра. Жду вас в офисе. Поздравляю с покупкой.»
Я выключила телефон. Легла на диван.
За окном в доме Людмилы горел свет. Она сидела у окна — я видела её силуэт за занавеской. Смотрела на особняк.
Мечтала.
Еще четыре дня.
Четыре дня до того, как все изменится.
Среда началась с телефонного звонка. Шесть утра.
— Ирочка, беда! — голос Людмилы дрожал, надрывался. — Ты дома? Можно к тебе? Мне так плохо.
Я села на кровати, протёрла глаза.
— Что случилось?
— Сейчас приду, расскажу. Открой, пожалуйста.
Через пять минут она сидела на моей кухне. Лицо осунувшееся, глаза красные, помятая ночная рубашка торчала из-под пальто.
Театр.
Я уже видела это раньше. Три года назад, когда ей нужны были деньги на «срочное лечение зубов».
— Слушай, милая, — Людмила взяла меня за руку, сжала до боли, — я к тебе с просьбой. Большой просьбой.
Я ждала.
— Деньги нужны. Срочно. Тридцать тысяч.
— На что?
— Операция. Катаракта. Совсем не вижу уже, всё в тумане. Платную нужно делать, очередь на бесплатную полгода. А я уже не могу, понимаешь? Читать не могу, телевизор не вижу.
Она вытерла несуществующие слезы тыльной стороной ладони.
— Я бы не просила, но ты же знаешь — мне не у кого. Одна я. Совсем одна.
Одна.
Как и я, по её словам. Только у неё взрослый сын Игорь в Москве, сестра Валентина, племянники, внук.
Но «одна». Потому что так удобнее.
— Людмила, а как же Игорь? Сын ваш?
Её лицо дернулось, брови поползли вверх.
— Игорь? Ты что, он же в Москве. У него семья, ребёнок маленький, расходы большие. Я не могу его беспокоить по мелочам.
Тридцать тысяч — мелочи.
— Можно в рассрочку взять кредит, — предложила я мягко. — Я помогу документы оформить. Знаю хорошего кредитного брокера.
— Кредит? — она вскинулась, отдернула руку. — Мне? В моём возрасте? Да кто мне даст? Я ж на пенсии! Мне шестьдесят три!
Голос стал жёстким, металлическим. Жалость испарилась, как утренний туман.
— Я думала, ты поможешь. Думала, мы друг другу как семья. Пятнадцать лет рядом. А ты о кредитах. О брокерах каких-то.
Я встала, налила воды из фильтра.
— Я не отказываю. Просто предлагаю другой вариант. Так вам не придётся ждать, пока я соберу деньги.
Ложь была жирная, неуклюжая. У меня лежали эти тридцать тысяч в тумбочке, на непредвиденные расходы.
Но отдавать их Людмиле я не собиралась.
— Не надо мне вариантов, — она тоже встала, схватила сумку. — Забудь. Я же вижу — жаба душит. Пятнадцать лет рядом живем, а ты тридцать тысяч пожалела. Для тебя это копейки, а для меня — зрение.
Вот она, настоящая.
Без грима жалости и добрососедства.
— Мне нужно подумать, — сказала я ровно. — Дайте мне день.
— Думай, думай, — она направилась к двери, не попрощавшись. — Только завтра анализы сдавать. А послезавтра операция. Но ты думай.
Дверь хлопнула так, что задрожали стекла.
Я подошла к окну. Людмила стояла возле своей калитки и разговаривала по телефону.
Смеялась.
Запрокинула голову, размахивала свободной рукой.
Никакой боли в глазах. Никакой слепоты. Никакого тумана.
Я вернулась к столу, взяла телефон.
Набрала номер Олега.
— Привет, ранняя пташка, — сонный голос. — Что-то случилось?
— Соседка приходила. Денег просила. Тридцать тысяч.
— И ты дала?
— Нет. Сказала, что подумаю.
Олег помолчал.
— Правильно. Ты же рассказывала — она постоянно что-то просит?
— Постоянно. То на лекарства, то на ремонт, то ещё на что-нибудь. Мелочи, по тысяче-две. Я всегда давала. Думала, правда нужно.
— А теперь?
Я посмотрела в окно. Людмила уже зашла в дом.
— Теперь не уверена.
Телефон завибрировал в руке. Сообщение от неизвестного номера.
«Ирина Валентиновна, это Игорь. Можно встретиться? Важный разговор про мать. И ещё кое про что.»
Я нахмурилась.
Игорь — сын Людмилы. Мы виделись раза три за все годы, когда он приезжал. Высокий мужчина с тяжелым взглядом, всегда вежливый, но отстранённый.
«О чем разговор?»
«О матери. О её просьбах. И о особняке. Вечером в семь у меня можно? Мать уедет к сестре.»
О особняке.
Сердце ёкнуло.
«Хорошо. Приду.»
День тянулся мучительно долго. Я пыталась работать — проверяла отчёты клиентов, составляла налоговые декларации. Но мысли разбегались.
Как Игорь узнал про особняк?
Я никому не говорила. Только Олегу. И риелтору, конечно.
Может, Людмила что-то вынюхала? Подслушала телефонный разговор? Прочитала письмо, когда приходила с супом?
Вечером я надела простое темное платье, взяла сумку.
Игорь открыл дверь сразу, будто ждал у окна.
— Проходите, Ирина. Спасибо, что пришли.
В доме пахло свежим ремонтом и кофе. Новая мебель, дорогая техника, паркет под ногами скрипел приятно, по-домашнему.
Ничего общего с тем домом, который я помнила пятнадцать лет назад — старые тёмные обои, скрипучие диваны, запах нафталина.
Игорь проводил меня в гостиную.
— Кофе? Чай?
— Чай, пожалуйста.
Мы сели за стол. Игорь налил чай из красивого фарфорового чайника, придвинул сахарницу.
— Ирина, я знаю про особняк, — сказал он сразу, без прелюдий. — Мать рассказала. Точнее, я случайно услышал её разговор.
Я замерла, чашка застыла на полпути к губам.
— Она звонила в агентство недвижимости. Пыталась узнать, кто покупатель. Называла ваше имя. Спрашивала, правда ли это.
Так вот как.
— Риелтор ничего не подтвердил, — продолжал Игорь. — Сказал, что не имеет права разглашать информацию. Но мать… она умеет читать между строк. По интонации поняла, что попала в точку.
Он отпил чай.
— А потом я нашёл у неё на столе распечатку объявления о продаже особняка. С вашим номером телефона, обведённым красным маркером. Она, видимо, нашла старое объявление, когда вы ещё только интересовались покупкой.
Я поставила чашку. Руки дрожали.
— Зачем вы мне это рассказываете?
Игорь посмотрел мне в глаза.
— Потому что я знаю свою мать. И знаю, что она сейчас начнёт делать.
Он откинулся на спинку стула.
— Я хотел предупредить вас. Мать… она не такая, какой кажется. У неё есть деньги. Много денег. Отец оставил два вклада, квартиру в Москве — она сдаёт за сорок тысяч в месяц. Плюс пенсия приличная, отец военный был. Но она никому об этом не говорит.
— Зачем?
— Потому что так удобнее. Играть бедную одинокую пенсионерку. Так люди помогают, жалеют, дают деньги. А она копит. На особняк копила, между прочим. Пять лет.
Он налил себе ещё чай.
— Она уже почти собрала нужную сумму. Но вы оказались быстрее. И теперь мать в бешенстве. Будет делать всё, чтобы вам помешать.
— Что она может сделать? — спросила я. — Договор почти подписан.
Игорь усмехнулся, но без радости.
— О, она изобретательна. Жалобы в администрацию, сплетни среди соседей, провокации. Однажды она так настроила весь переулок против покупателя соседнего участка, что тот сам отказался от сделки. Не выдержал прессинга.
Он встал, подошёл к окну.
— Она говорила всем, что покупатель — криминальный авторитет. Что начнутся разборки, стрельба. Соседи написали коллективную жалобу. Покупатель плюнул и ушёл. А мать купила этот участок за полцены через три месяца. И продала его через год с прибылью.
Пятнадцать лет.
Пятнадцать лет я была для неё удобной. Тихая, безотказная соседка. Бедняжка, которая не составляет конкуренции.
Теперь я стала врагом.
— Спасибо за предупреждение, — я встала. — Я… подумаю, что делать.
— Подписывайте бумаги быстрее, — посоветовал Игорь, провожая меня к двери. — Пока она не начала действовать всерьёз. И не верьте ей. Ни единому слову.
— А почему вы мне помогаете? — спросила я на пороге. — Она же ваша мать.
Игорь помолчал.
— Потому что я устал от её игр. И потому что мне жаль вас. Вы хороший человек, Ирина. А мать умеет пользоваться хорошими людьми.
Дома я не могла заснуть. Сидела у окна, смотрела на особняк.
Завтра четверг. Послезавтра — подписание.
Людмила уже знала.
И значит, уже готовила план.
Утром она встретила меня у калитки. С огромным букетом астр.
— Ирочка, прости меня, золотая моя, — глаза полны слез, губы дрожат. — Я вчера наговорила глупостей. Нервы, понимаешь. Это давление проклятое. То в жар бросает, то в холод. Врач говорит — климакс.
Она протянула цветы.
— Я подумала — не буду делать платную операцию. Как-нибудь дождусь своей очереди. Перебьюсь. Главное, чтобы мы с тобой не поругались.
Букет пах приторно, тяжело. Астры были коричневые по краям — увядающие.
— Мы ж друзья. Правда?
Я взяла букет.
— Правда.
— Вот и чудесно, — она расцвела. — Слушай, а давай сегодня вечером ко мне придёшь? Я котлет налеплю. Посидим, поговорим. Как раньше. Помнишь, раньше мы каждую пятницу вместе чай пили?
Как раньше.
Когда я ещё не знала правду. Когда верила, что она желает мне добра.
— Приду, — сказала я.
Людмила просияла. Похлопала меня по руке.
— Вот и славно! Значит, жду в семь. Приходи, не стесняйся.
Она ушла, а я стояла с букетом увядающих астр и понимала.
Игра началась.
Днём я работала, но мысли были далеко. Проверяла почту каждые пять минут — вдруг риелтор напишет, что сделка сорвалась.
Что наследники передумали. Что документы неправильные. Что нужно ждать ещё полгода.
Но письмо было одно, короткое:
«Всё идёт по плану. Пятница, десять утра. Приходите с паспортом.»
Я выдохнула.
Вечер у Людмилы начался с комплиментов.
— Похорошела ты, Ирочка. Прямо светишься вся. Небось влюбилась?
Мы сидели на её кухне за старым столом, покрытым клеёнкой в красный горошек. Та самая клеёнка, которая помнила ещё её покойного мужа.
Я молчала, накладывая котлеты себе на тарелку.
— Ну признайся, — она подмигнула, разливая чай. — Я же вижу. Мужчина появился?
— Появился.
— Вот и умница! — она хлопнула в ладоши. — А я уж думала — так и останешься одна на всю жизнь. Хотя в твоём возрасте, конечно, с детьми уже поздновато. Но хоть не одна будешь.
Укол за уколом.
Мягко. Будто невзначай. Будто между делом.
— Расскажи о нём, — Людмила придвинулась ближе, глаза блестели любопытством. — Кто он? Чем занимается? Где познакомились?
— Архитектор, — ответила я коротко. — Реставрирует старые здания.
— Архитектор! — она оживилась, заулыбалась широко. — Ну надо же. Значит, в недвижимости разбирается. Может, он тебе посоветует что-нибудь? Хотя у тебя и так домик хороший. Конечно, маленький, но уютный. Не всем же особняки иметь.
Она встала, принесла сахарницу, поставила на стол с лязгом.
— Слушай, а ты случайно не слышала — особняк напротив всё-таки продали? Говорят, какая-то москвичка купила. Богатая. Будет тут ремонт затевать, шум, грязь. Нам с тобой теперь покоя не будет. Вот увидишь — начнётся.
Я допила чай. Поставила чашку на стол.
Сейчас или никогда.
— Людмила, это я купила особняк.
Она застыла. Сахарница зависла в воздухе над столом, рука замерла.
— Что?
— Особняк напротив. Я его купила. Подписываем послезавтра.
Лицо Людмилы менялось, как в калейдоскопе. Удивление. Недоверие. Непонимание. Злость.
Сахарница со стуком упала на стол, сахар рассыпался по клеёнке белыми кристаллами.
— Ты? — она выдохнула, будто её ударили. — Откуда у тебя деньги?
— У меня свой бизнес. Консалтинговое агентство. Пятнадцать лет работаю. Веду отчётность для крупных компаний.
— Бизнес? — она медленно опустилась на стул. — Ты мне пятнадцать лет врала?
— Не врала. Просто не говорила. Это моё личное дело.
Людмила смотрела на меня, будто видела впервые. Глаза сузились, губы сжались в тонкую линию.
— Значит, ты… богатая? Всё это время? А я тебе супы носила? Денег предлагала занять? Переживала за тебя?
— Вы мне ничего не предлагали, — поправила я спокойно. — Вы у меня просили. И я давала. Не потому что богата. А потому что думала, вам правда нужно.
Её лицо исказилось. Что-то щёлкнуло внутри неё, будто сломался механизм, который пятнадцать лет держал маску доброй соседки.
— Думаешь, умная? — голос стал резким, визгливым. — Думаешь, заслужила? Сидела тут, в своей конуре, прикидывалась бедной мышью. А сама на особняк копила!
— Я ни перед кем не прикидывалась, — я встала, отодвинула стул. — Я просто жила своей жизнью. Тихо, никого не трогая. И имею полное право купить любой дом.
— Право! — Людмила вскочила, опрокинув стул. — Ты понимаешь, что я пятнадцать лет о нём мечтала? Пятнадцать лет! Каждый день смотрела на него из окна! Представляла, как буду там жить!
Вот оно.
Не жалость. Не забота о бедной одинокой соседке.
Зависть.
Чистая, выжигающая зависть.
Зависть к моей молодости пятнадцать лет назад. К моему спокойствию, которое она принимала за слабость. К моему дому, пусть и маленькому, но своему.
А теперь — к особняку.
— Я мечтала всю жизнь, — повторила Людмила, голос дрожал от злости. — Копила по копейке. Отказывала себе во всём. А ты просто взяла и купила. Думаешь, это справедливо?
— Справедливо то, что я за него заплатила, — ответила я ровно. — Свои деньги. Честно заработанные.
— Заработанные? — она усмехнулась злобно. — Сидела за компьютером. Пальцами по клавишам постучала. Вот и вся работа. А я всю жизнь пахала! В школе! С детьми чужими возилась! Тетради проверяла до ночи! Пенсия копеечная!
Она схватила телефон со стола.
— Знаешь что? Я всем расскажу. Всем соседям. Какая ты на самом деле. Обманщица. Лгунья. Прикидывалась бедной, а сама особняки скупаешь!
Я пошла к двери, взяла сумку с крючка.
— Рассказывайте.
— И расскажу! — крикнула она мне вслед. — Уже сегодня расскажу! Игорю позвоню! Он у меня юрист! Мы оспорим сделку! Найдём нарушения! Через суд пойдём!
Я обернулась на пороге.
— Ваш Игорь уже со мной разговаривал. Вчера. Он рассказал про ваши деньги. Про квартиру в Москве, которую вы сдаёте. Про вклады отца. Про то, как вы пятнадцать лет играете в бедную старушку.
Людмила побледнела. Рот открылся, но слова не шли.
— Он… что наговорил? Врёт он! Наговаривает на родную мать!
— Он сказал правду, — я открыла дверь. — То, что вы пятнадцать лет прятали от всех. Прячьте дальше, если хотите. Мне всё равно.
— Стой! — она метнулась ко мне, схватила за рукав. — Ты не понимаешь! Это мой дом! Мой! Я о нём мечтала! Я первая увидела объявление о продаже!
Я высвободила рукав.
— Но я первая заплатила, Людмила. До свидания.
Дома я села у окна. Руки дрожали, сердце колотилось.
Напротив горел свет в доме Людмилы. Она ходила по комнате, размахивая руками. Говорила по телефону — я видела, как шевелятся её губы, как искажается лицо.
Завтра подписание.
Телефон завибрировал. Олег.
«Как дела? Всё хорошо?»
«Рассказала соседке. Была буря. Настоящая буря.»
«Держись. Послезавтра будет твой дом. Наш дом. Я приеду, встречу тебя после подписания.»
Я улыбнулась сквозь усталость.
Наш.
Легла спать поздно, но не спалось. В голове крутились слова Людмилы, её искажённое лицо, её крик.
А потом — тихий голос Игоря: «Она будет делать всё, чтобы вам помешать.»
Утром, выходя из дома, я увидела их.
Людмила стояла у особняка. С четырьмя соседками — Светлана, Галина, Вера и молодая Лена с первого дома.
Показывала на забор. На окна. На крышу. Что-то объясняла, размахивая руками, тыча пальцем то в особняк, то в мой домик.
Соседки кивали. Качали головами. Морщили лбы. Смотрели на меня с осуждением.
Сплетни.
Игорь предупреждал. Я знала, что это будет.
Но всё равно было больно.
Я прошла мимо. Людмила замолчала на полуслове. Соседки отвернулись, будто я прокажённая.
— Ирина Валентиновна! — окликнула меня Галина, самая смелая. — Это правда, что вы особняк купили?
Я остановилась, повернулась к ним.
— Правда.
— Но как же… — Светлана поправила очки, посмотрела растерянно. — Мы думали, вы…
— Одна, без детей, бедняжка? — я улыбнулась, но улыбка вышла кривая. — Я слышала. Пятнадцать лет слышала эти слова. Каждую неделю.
Людмила стояла красная, сжав кулаки. Вены вздулись на шее.
— Ты нас всех обманывала! Притворялась!
— Я никого не обманывала, — ответила я спокойно, хотя внутри всё сжалось. — Я просто не рассказывала о своей жизни. О своей работе. О своих доходах. Это не обман. Это личное дело каждого человека.
— А как же… — Вера замялась, закусила губу, — как же мы? Людмила говорит, вы там ремонт затеете. Шум будет, грязь. Рабочие всякие. Может, сначала с нами посоветоваться надо было?
— Советоваться о том, что я покупаю на свои деньги? — я посмотрела на неё внимательно. — Вы советовались со мной, когда пристройку делали?
Вера покраснела, отвела взгляд.
— Это другое…
— Ничем не отличается, — сказала я твёрдо. — Я сделаю реставрацию. Тихую, аккуратную, с соблюдением всех норм. Нанял профессиональную бригаду. И буду там жить. Со своим мужчиной. И, возможно, с ребёнком.
Людмила издала странный звук — что-то среднее между смехом и всхлипом.
— С ребенком? Ты? В твоём возрасте? Тебе сорок пять!
— Мне сорок пять, — подтвердила я, подняв подбородок. — И я имею право быть счастливой. Право завести семью. Право купить дом, о котором мечтаю.
— А я не имею права? — выкрикнула Людмила. — Я что, не человек? Я много лет в этом доме прожила! Столько лет на особняк смотрела!
— Вы имеете право мечтать, — сказала я. — Но не имеете права запрещать мне жить.
Я пошла дальше. К машине. К нотариусу. К новой жизни.
Они остались стоять за спиной.
Слышала, как Людмила что-то кричала. Но слов уже не разбирала.
Не хотела разбирать.
Подписание заняло сорок минут.
Нотариус — пожилая женщина в строгом костюме — зачитывала документы монотонным голосом. Я ставила подписи, где нужно. Расписывалась в получении ключей.
Ключи были тяжёлые, старинные, с витой медной ручкой. Холодные в ладони.
Мои.
— Поздравляю с приобретением, — нотариус пожала мне руку. — Прекрасный дом. Архитектурный памятник, между прочим. Повезло вам.
Я сжала ключи в кулаке.
Не повезло. Заработала.
Пятнадцать лет работала. Не покладая рук. Без отпусков и выходных.
Выходя из конторы, я увидела её.
Людмила стояла у моей машины. Без макияжа, в старом пальто, волосы растрёпаны.
Выглядела она старше своих шестидесяти трёх. Измождённая. Потерянная.
— Я знала, что ты здесь будешь, — сказала она тихо.
Я остановилась в паре шагов.
— Что вам нужно?
— Поговорить. По-человечески. Без криков.
Я посмотрела на часы. Олег ждал меня через полчаса.
— Пять минут.
Мы сели на скамейку у сквера напротив нотариальной конторы. Людмила молчала, комкала в руках носовой платок.
— Я не со зла, — начала она наконец, голос дрожал. — Я просто… завидовала. Все эти годы. Не понимала сама, что это зависть. Думала — забота.
Я молчала, глядя на клумбу с увядшими хризантемами.
— Ты приехала тогда — молодая, красивая, с образованием. Свободная. У меня только педучилище было.
Она вытерла глаза платком.
— А ты — работаешь себе спокойно, никто не пилит, не требует. Живёшь как хочешь. И это бесило меня. Понимаешь? Я думала, если я буду тебя жалеть, то сама почувствую себя… лучше. Значимее. Нужнее.
Я понимала.
Пятнадцать лет она делала меня меньше, чтобы самой казаться больше.
— А потом узнала про особняк, — продолжала Людмила. — И поняла, что ты все эти годы была успешнее меня. Богаче. Счастливее, наверное. И стало так обидно. Так несправедливо. Я всю жизнь пахала, а ты…
Она не договорила.
— Я тоже пахала, — сказала я тихо. — Просто молча. Без жалоб. Без просьб о сочувствии.
Людмила кивнула, глядя в землю.
— Знаю. Теперь понимаю. Но это твой дом, Ирина. Ты его купила честно. Я не имею права… Прости меня. Если сможешь.
Я встала со скамейки.
— Людмила, я не держу зла. Правда. Но дружить мы больше не будем. Это было не дружбой. Это было… удобством. Для вас. Вы сделали из меня жилетку для слёз и копилку для денег.
Она кивнула, не поднимая глаз.
— Понимаю.
Я пошла к машине.
— Ирина! — окликнула она, когда я уже открывала дверь. — А ребенок… это правда? Вы правда будете усыновлять?
— Правда. Мы с Олегом хотим взять ребёнка. Может, даже двоих.
— Тогда… — она помялась, скомкала платок ещё сильнее, — тогда я рада. Честно. Ты будешь хорошей матерью. Терпеливой.
Возможно, это была правда.
А возможно — последняя попытка манипуляции. Последняя попытка вызвать жалость.
Я больше не хотела разбираться в её мотивах.
Это больше не было моей проблемой.
Олег приехал вечером. С бутылкой шампанского и огромным букетом белых роз.
— Ну что, хозяйка особняка? — он улыбался широко, по-мальчишески. — Можно войти?
Мы стояли у массивной двери с резными косяками. Я вставила ключ в замок, повернула.
Замок поддался со скрипом. Тяжёлая дверь открылась медленно, величественно.
Внутри пахло старым деревом, пылью и чем-то ещё — временем. Историей.
Высокие потолки с лепниной. Широкая дубовая лестница на второй этаж. Паркет под ногами — наборный, с рисунком.
Наш дом.
— Боже, — Олег медленно оглядывался, рот приоткрыт от восхищения, — это невероятно. Смотри, вон там витражи оригинальные, начало прошлого века. А паркет — дубовый, дореволюционный. Ирина, это настоящее сокровище.
Я прошла в гостиную. Огромные окна выходили на улицу.
На мой старый домик. На дом Людмилы.
Она стояла у своего окна и смотрела сюда. Неподвижно. Как статуя.
Смотрела на свою несбывшуюся мечту.
Мне не было жалко её. Не было злорадства. Было только спокойствие. Холодное, как ключи в моей ладони.
— Знаешь, — Олег обнял меня за плечи, прижал к себе, — я тут посмотрел информацию. Позвонил в опеку. Они сказали, что для нашего возраста есть варианты. Брат и сестра, восемь и шесть лет. Родители погибли в аварии, бабушка не может их взять по здоровью. Их не хотят разделять, а многие семьи берут только одного ребёнка.
Он помолчал.
— Я подумал… может, нам посмотреть? Просто посмотреть, познакомиться.
Двое детей.
В этом огромном доме, где столько комнат. Где есть сад с яблонями.
— Посмотрим, — сказала я, и голос дрогнул. — Обязательно посмотрим.
Мы стояли в пустой гостиной, обнявшись, и смотрели в окна.
За окном садилось солнце, окрашивая стены в медовый, потом в розовый, потом в фиолетовый.
Мой дом встречал первый закат.
Месяц спустя я сажала розы в саду.
Рабочие уже закончили основной ремонт. Фасад очистили от плесени и подкрасили в исходный бежевый цвет. Крышу перекрыли новой черепицей. Электрику и водопровод провели по всем этажам.
Дом ожил. Задышал.
Внутри Олег руководил отделочниками — они восстанавливали лепнину в гостиной, меняли полы на кухне.
Калитка скрипнула. Я обернулась, не выпуская из рук лопату.
Людмила стояла у забора. С пакетом в руках. Без макияжа, в простом платье.
— Можно?
Я воткнула лопату в землю, вытерла руки о фартук.
— Заходите.
Она прошла медленно, огляделась. Долго смотрела на обновлённый фасад, на вычищенные витражи, на подстриженные кусты.
— Красиво, — сказала наконец. — Очень красиво. Даже лучше, чем я представляла.
Протянула пакет.
— Это вам. Семена циннии и космеи. Они тут хорошо приживаются, проверено годами. И луковицы тюльпанов — к весне взойдут.
Я взяла пакет, заглянула внутрь.
— Спасибо.
— Я слышала… — Людмила помялась, подобрала слова, — соседи говорят, вы детей берете. Двоих.
— Да. Через две недели заберём. Мальчика и девочку.
Она кивнула. На лице мелькнуло что-то — сожаление? грусть? — но быстро исчезло.
— У меня внук этим летом приедет. Игорь наконец-то решился отпустить. Ему семь лет, Денискою зовут. Может, они… с вашими подружатся? Вместе играть будут во дворе.
Оливковая ветвь.
Не извинение. Не просьба о прощении.
Просто попытка начать заново. С чистого листа.
Я посмотрела на неё внимательно. Искала подвох, манипуляцию, скрытый смысл.
Но видела только усталую женщину, которая слишком долго играла не свою роль.
— Может быть, — ответила я осторожно. — Посмотрим, как оно пойдёт.
Людмила улыбнулась. Впервые за месяц — без фальши, без расчёта.
Просто улыбнулась.
— Тогда я пойду. Работы у вас ещё много.
Она ушла, прикрыла за собой калитку аккуратно.
Я смотрела ей вслед, сжимая в руках пакет с семенами.
Мы не стали подругами.
Не стали даже приятельницами.
Но перестали притворяться.
И это было честно.
Вечером я сидела на отремонтированной веранде с Олегом.
Пили чай из новых чашек. Смотрели на закат, окрашивающий сад в золото.
— Знаешь, о чем я думаю? — сказал он, обнимая меня за плечи. — О том, сколько лет ты пряталась. От всех. От жизни. От себя самой.
— Не пряталась, — возразила я. — Защищалась.
— А теперь?
Я посмотрела на дом. На сад с молодыми розами. На распахнутые настежь окна второго этажа, где скоро будут детские комнаты.
Теперь мне не нужна защита.
Потому что я больше не та женщина, которую можно пожалеть и унизить этой жалостью.
Я та, которую можно только уважать.
— Теперь я просто живу, — ответила я. — По-настоящему.
Телефон завибрировал на столе. Сообщение из опеки.
«Ирина Валентиновна, дети готовы к встрече. Егор и Соня ждут вас. Приезжайте в субботу, в десять утра.»
Я показала экран Олегу. Рука дрожала от волнения.
Он взял мою руку, поцеловал пальцы.
— Поехали вместе?
— Вместе.
Мы сидели на веранде, пока не стемнело совсем. Пока звёзды не проступили на тёмном небе.
А напротив, в маленьком домике за забором, постепенно гас свет.
Людмила ложилась спать.
Со своими мечтами, которые так и остались мечтами.
А я просыпалась в своих — каждое утро. В этом доме. С этим мужчиной. С будущими детьми.
И это была не удача. Не везение. Не случайность.
Это была заслуга.
Моя заслуга. Моя работа. Моя жизнь.
Я заработала право на счастье.
И теперь никто не мог отнять его у меня.
