— Еще немного, и старуха окончательно сойдет с ума, — шептала Вероника мужу в коридоре.
Она говорила тихо, но стены в этой квартире тонкие, как пергамент. Я не спала. Я лежала с закрытыми глазами и слушала.
В кармане халата палец привычно нажал на крохотную кнопку диктофона. Щелчок был почти беззвучным.
— Ты преувеличиваешь, — устало отозвался мой сын, Андрей. — Она просто… стала забывчивой. Возраст.
— Возраст? Андрей, она вчера солила компот! Говорила, что так всегда делали. Твоя мать теряет связь с реальностью.
Я не теряла. Я проверяла. Проверяла, как далеко может зайти ее ложь и его слепота. Компот, кстати, получился отвратительным.
Дверь в мою комнату тихо скрипнула. В нос ударил резкий, приторный запах ее духов, пытающийся вытеснить привычный аромат сухих трав и старых книг.
— Клавдия Петровна, вы не спите? — ее голос сочился поддельной заботой.
Я медленно повернула голову, изображая трудное пробуждение. Посмотрела на нее мутным, ничего не понимающим взглядом. Роль давалась мне все легче.
— Я заварила вам успокаивающий сбор. Врач говорит, вам нужны положительные эмоции и полный покой.
Она поставила на столик чашку, от которой шел тяжелый, душный пар.
Вероника окинула комнату оценивающим взглядом, задержавшись на стеллажах с книгами моего покойного мужа. Его коллекция редких изданий по ботанике. Его жизнь. Моя память.
— Сколько пыли, — она провела пальцем по корешку одного из томов. — Андрей прав, вам тяжело за всем этим ухаживать. Мы думали, может, стоит упаковать книги в коробки? Отвезти на дачу. Так будет практичнее. Для вашего же здоровья.
Вот оно. Началось. Не просто вторжение в мой дом. Вторжение в мою душу.
Я неопределенно качнула головой.
— Там… цветы, — пробормотала я, глядя в потолок. — Им нужен свет.
Вероника победно улыбнулась моему сыну, который стоял в дверях. Видишь? Совсем плоха.
— Конечно, мамочка. Конечно, цветы, — она поправила мне одеяло и вышла, оставив за собой шлейф удушливого парфюма.
Когда они ушли, я достала диктофон. Нажала на «play».
Тихий шепот невестки, усталый голос сына, а потом ее вкрадчивый, сладкий тон и мое старческое бормотание. Все было на месте.
Я смотрела на книги. Нет, Вероника. Это не просто пыльные тома.
Это — твой приговор, который ты пока не умеешь читать.
На следующий день в моей комнате выросла уродливая стопка картонных коробок.
Они пахли клеем и дешевой бумагой, и этот запах смешивался с духами Вероники, создавая тошнотворную какофонию.
— Вот, Клавдия Петровна, — ворковала она, раскладывая их веером у стеллажа. — Начнем потихоньку паковать ваше… богатство. Чтобы не пылилось, не портилось.
Она говорила «ваше», но смотрела на книги, как на свою законную добычу.
Андрей стоял рядом, виновато переминаясь с ноги на ногу. Он не смотрел мне в глаза.
— Мам, так правда лучше будет. Чище, просторнее. Тебе дышать станет легче.
Легче? Мне стало тяжело дышать, как только эта женщина переступила порог моего дома.
Я сидела в кресле, закутавшись в плед, и медленно перебирала в руках старую закладку из тисненой кожи — подарок мужа.
— Книгам… темно будет. В коробках, — прошамкала я, глядя куда-то в угол. — Они живые.
— Ну что вы, мамочка! — рассмеялась Вероника. — Это же просто бумага. Зато какая экономия места! Мы сюда вам поставим большой телевизор. Будете сериалы смотреть.
Мой сын благодарно посмотрел на жену. Какое прекрасное, рациональное решение.
Вечером, когда они ушли в театр, я встала. Подошла к вазе с цветами, которую мне принес Андрей. Вылила всю воду на стопку коробок.
Картон быстро темнел, впитывая влагу, оплывая и теряя форму. Я смотрела, как расползаются углы, как уродливая конструкция превращается в мокрую, беспомощную массу.
Когда они вернулись, я уже лежала в постели, изображая глубокий сон. Их возмущенные возгласы были мне лучшей колыбельной.
— Она сделала это специально! Я уверена! — шипела Вероника.
— Да что ты, — увещевал ее Андрей. — Просто опрокинула вазу. Она же теперь такая неуклюжая. Завтра я принесу новые.
Но на следующий день вместо коробок в моей квартире появился скользкий тип с бегающими глазками и слишком любезной улыбкой.
— Клавдия Петровна, познакомьтесь, это Егор Валерьевич, — представила его Вероника. — Он специалист по антиквариату. Просто посмотрит, может, тут у вас есть что-то ценное. Чтобы мы случайно не выбросили.
Антиквар. Значит, игра перешла на новый уровень. Она решила оценить стоимость моего приговора.
Егор Валерьевич потер ладони и двинулся к стеллажам. Он небрежно брал тома, пролистывал, цокал языком.
— Да, да… есть интересные экземпляры. В основном, конечно, специфическая литература. Но вот это, — он вытащил атлас редких растений Сибири 1890 года, — это уже коллекционная вещь.
Вероника просияла. Андрей напрягся.
— Это отцовский любимый атлас, — тихо сказал он.
— Память — это прекрасно, — вкрадчиво заметил Егор Валерьевич, не сводя глаз с книги. — Но память не положишь в банк. А некоторые из этих книг… могут обеспечить вашей маме самый лучший уход. Частную сиделку, например.
Он смотрел на Веронику, и они понимали друг друга без слов.
Я решила, что пора вмешаться. Я медленно поднялась с кресла.
— Aconitum soongaricum, — произнесла я неожиданно громко и четко, указывая пальцем на одну из страниц атласа. — Борец джунгарский. Мой муж говорил, что это самый ядовитый цветок наших широт. Даже пыльца может быть опасна.
Егор Валерьевич вздрогнул и захлопнул книгу. Вероника уставилась на меня с недоумением. В ее сценарии я должна была пускать слюни, а не цитировать латынь.
— Он говорил, — я сделала паузу, обводя всех мутным взглядом, — что в старых гербариях… яд сохраняется сотни лет. Прямо между страниц.
Я посмотрела на руки антиквара, и он инстинктивно их отдернул.
— Какая чушь, — нервно рассмеялась Вероника. — Мама, вы опять за свое. Егор Валерьевич, не обращайте внимания.
Но Егор Валерьевич уже потерял свой лоск. Он как-то боком отодвинулся от стеллажа.
— Пожалуй, на сегодня достаточно, — сказал он. — Я подготовлю предварительную оценку.
И он поспешил уйти.
Той ночью я впервые за долгое время достала из тайника в одном из томов маленькую записную книжку мужа.
Он вел учет всем своим книгам. Не только название и год. Но и кому он их одалживал, у кого покупал, при каких обстоятельствах.
Напротив фамилии одного известного в городе букиниста, ныне покойного, стояла короткая пометка: «Долг. Обещал вернуть через дочь, В. П. Сорокину».
Сорокина. Девичья фамилия Вероники.
Кажется, игра становилась гораздо интереснее, чем я предполагала.
Теперь все встало на свои места. Это была не просто жадность. Это была охота. Вероника не просто хотела завладеть квартирой, она пришла за конкретными книгами. За долгом своего отца.
Это меняло правила. Она была не просто хищницей, а хищницей целеустремленной. Значит, будет действовать еще наглее и быстрее.
И я не ошиблась. Через пару дней Вероника пришла не одна. С ней был мужчина средних лет в идеально выглаженном костюме, с мягкой улыбкой и холодными, изучающими глазами врача.
— Мамочка, это Виктор Сергеевич, наш хороший знакомый, — проворковала она. — Он врач, геронтолог. Просто поговорит с вами. О здоровье, о самочувствии.
Знакомый. Я почти рассмеялась. Наверняка какой-нибудь частный врач, которому она заплатила за нужное заключение.
— Здравствуйте, Клавдия Петровна, — мягко произнес Виктор Сергеевич, присаживаясь на стул напротив моего кресла. — Как вы себя чувствуете сегодня?
Я смотрела на него долго, не моргая. Потом медленно перевела взгляд на Веронику, которая пристроилась у стеллажа, изображая полное смирение и заботу.
— Вчера… вчера ко мне прилетал голубь, — сказала я тихо и доверительно. — Сел прямо на подоконник. Сказал, что скоро пойдет снег. Фиолетовый.
Андрей, стоявший в дверях, побледнел. Вероника сочувственно покачала головой. Врач достал блокнот.
— Очень интересно, — кивнул он. — А что еще он вам сказал?
— Сказал, что долги… нужно возвращать. Даже если те, кто их брал, уже умерли. Говорил, что обещания пишутся на душе, а не на бумаге.
Я смотрела прямо на Веронику. Ее улыбка на мгновение дрогнула.
— Мама часто говорит загадками в последнее время, — поспешно вставила она. — Путает прошлое и настоящее.
— Это бывает, — согласился врач, что-то быстро строча в блокноте. — Клавдия Петровна, а вы помните, какой сегодня день недели?
Я снова изобразила напряженную работу мысли.
— День… когда нужно поливать герань. Она любит воду по четвергам.
Это была чистая правда. И идеальный ответ в моей ситуации.
Визит длился еще около получаса. Я отвечала невпопад, заговаривалась, путала имена, но время от времени вставляла фразы о долгах, чести и старых обещаниях. Каждая такая фраза была маленькой иглой, нацеленной точно в Веронику.
Когда они уходили, я слышала, как Виктор Сергеевич тихо говорил моему сыну в коридоре:
— Состояние прогрессирует. Нужен постоянный контроль. И, возможно, стоит подумать об оформлении опекунства. Для ее же безопасности.
Бинго. Именно то, чего она добивалась.
Ночью, убедившись, что все спят, я провернула свой маленький трюк. Я взяла ту самую записную книжку мужа. Но не спрятала ее, а наоборот, положила на видное место. На письменный стол, под стопку старых счетов за квартиру.
Так, чтобы она обязательно бросилась в глаза тому, кто будет искать документы.
А потом я сделала еще кое-что. Я позвонила своей старой подруге, Нине. Мы не виделись давно, но я знала, что ей можно доверять.
— Нина, мне нужна твоя помощь, — сказала я в трубку своим обычным, твердым голосом. — Скоро у меня будет семейный ужин. Я хочу, чтобы ты пришла. И привела с собой своего племянника. Кажется, он юрист?
На другом конце провода повисло недоуменное молчание.
— Клава? С тобой все в порядке? Андрей говорил, что ты… нездорова.
— Я здорова как никогда, Нина. Просто готовлю небольшой спектакль. И мне очень нужны зрители.
«Семейный ужин» был назначен на субботу. Вероника суетилась на кухне, источая аромат победы и жареной курицы. Она была уверена, что до финала остался один шаг. Документы на опекунство уже готовились.
Я сидела в своем кресле в гостиной, слабая и отрешенная. Мой лучший выход.
Когда раздался звонок в дверь, Вероника недовольно поморщилась. Гостей она не ждала.
— Кто это еще? — бросила она Андрею.
На пороге стояла моя подруга Нина и ее племянник Олег — высокий, серьезный молодой человек с портфелем и внимательным взглядом.
— Добрый вечер. Мы к Клавдии Петровне, — спокойно сказал Олег, глядя поверх головы моего сына.
Лицо Вероники вытянулось.
— Мы не ждали гостей. У нас тихий семейный вечер. Маме нужен покой.
— Мы ненадолго, — улыбнулась Нина, проходя в квартиру. — Давно не видели нашу Клавочку.
Их пришлось впустить. Атмосфера за столом напоминала ледник. Вероника демонстративно громко рассказывала Нине, как сильно она беспокоится о моем здоровье, как я угасаю на глазах. Андрей мрачно молчал, ковыряясь в тарелке.
Я подыгрывала. Роняла вилку, проливала сок на скатерть, смотрела в одну точку.
— Вот видите, — с горечью сказала Вероника, обращаясь к Нине. — Совсем слабенькая стала. Путается во всем. Недавно вот нашла какую-то старую тетрадь, — она как бы случайно указала на письменный стол, где лежала приманка, — и теперь твердит, что все ей должны.
Она встала и взяла записную книжку.
— Вот, полюбуйтесь. Какие-то фамилии, пометки. Одержимость прошлым — верный признак… ну, вы понимаете.
Она протянула книжку Андрею, но я остановила ее.
— Дай… Олегу, — прошептала я. — Он… умный. Он разберется.
Вероника замерла. Этого не было в ее плане. Но отказать «безумной старухе» перед свидетелями было бы странно. Она скрепя сердце передала книжку юристу.
Олег молча открыл ее. Его брови слегка поползли вверх.
— Здесь, — произнес он отчетливо, — ведется учет редких книг. И есть запись о долге Павла Петровича Сорокина. Он взял несколько фолиантов и не вернул.
Вероника вспыхнула.
— Это бред сумасшедшей! Мой отец никогда…
— Позвольте, — оборвал ее Олег. — Тут указаны точные названия и инвентарные номера. А вот это, — он указал на пометку, — обещание вернуть долг через дочь. Вас, Вероника Павловна.
— Вы не имеете права! — зашипела она.
И тут я решила, что пора заканчивать спектакль.
Я села прямо. Мой взгляд стал ясным и твердым. Плечи расправились.
— Имеет, Вероника. И он, и я. Потому что это — не бред. Это — факт. Ты пришла в этот дом не ухаживать за мной. Ты пришла за книгами своего отца-должника.
Андрей уставился на меня, потом на жену. На его лице отражалось полное непонимание.
— Мама, о чем ты?
— А вот об этом, сынок, — я достала из кармана халата маленький диктофон и нажала кнопку.
Комнату наполнил тихий, вкрадчивый шепот Вероники: «…Еще немного, и старуха окончательно сойдет с ума…»
Я включала запись за записью. Разговор с антикваром. Монолог «заботливого» врача. Каждое лживое слово, каждая манипуляция, записанные за последние недели.
Лицо Вероники меняло цвет с красного на белый. Андрей смотрел на жену так, будто видел ее впервые.
Когда последняя запись стихла, я выключила диктофон.
— Опекунство, Вероника? — спросила я тихо. — Чтобы получить доступ к имуществу и «по-тихому» забрать книги? Очень продуманный план. Но ты недооценила одну вещь.
Она молчала, глядя на меня с ненавистью.
— Ты думала, что если человек стар, то он глуп. Ты ошиблась.
Я повернулась к сыну. В его глазах стояли слезы — стыда, боли, прозрения.
— А ты, Андрей… ты позволил ей ослепить себя. Позволил убедить, что твоя мать — обуза.
Я встала.
— Олег, — обратилась я к юристу. — Как вы думаете, что нам со всем этим делать?
Олег спокойно поправил очки.
— Ну, как минимум, здесь есть состав для дела о мошенничестве в особо крупном размере. Плюс психологическое насилие над пожилым человеком. Перспективы у Вероники Павловны, скажем так, не радужные.
Вероника резко вскочила.
— Я ничего не докажете!
— Мне не нужно ничего доказывать, — ответила я. — Мне нужно, чтобы ты исчезла. Из этого дома. Из жизни моего сына. Прямо сейчас. Я даю тебе выбор: ты уходишь по-хорошему, и эти записи остаются нашим маленьким семейным архивом. Или ты остаешься, и завтра этот архив ляжет на стол следователя.
Она посмотрела на Андрея, ища поддержки. Но он отвел взгляд.
Вероника схватила свою сумку и, не сказав ни слова, вылетела из квартиры. Хлопнула входная дверь.
В комнате стало тихо. Удушливый запах ее духов начал медленно выветриваться.
Андрей сидел, закрыв лицо руками. Нина подошла и положила ему руку на плечо.
Я подошла к стеллажу и провела рукой по кожаному переплету атласа. Мои книги были в безопасности. Мой дом был в безопасности.
Я не чувствовала ни триумфа, ни злорадства. Только покой. И горечь за сына, которому еще предстояло научиться отличать настоящее от подделки.
Прошло несколько месяцев. Навязчивый, сладковатый запах духов Вероники окончательно выветрился, и в квартире снова воцарились ее законные ароматы: чуть терпкий запах бумажной пыли, сухих трав и свежезаваренного чая. Диктофон лежал в дальнем ящике стола, разряженный и больше не нужный. Спектакль окончен.
Андрей подал на развод в тот же вечер. Вероника не спорила, не устраивала сцен. Она молча подписала бумаги и исчезла из города.
Олег позже выяснил, что за ней тянулся шлейф подобных историй, но доказать что-либо было почти невозможно.
Она была мастером психологических игр, всегда действовала чужими руками. Мой случай был первым, где она оставила слишком много улик.
Отношения с сыном восстанавливались медленно и трудно, как хрупкий росток, пробивающийся сквозь асфальт.
Первое время он приходил ко мне, полный неловкой вины. Приносил дорогие продукты, которые я не ела, предлагал помощь, в которой я не нуждалась. Он суетился, говорил слишком много и громко, пытаясь за-полнить ту пустоту, что образовалась между нами.
Я не упрекала его. Я просто ждала.
Переломный момент наступил однажды вечером. Он пришел, как обычно, сел напротив. Мы долго молчали. Потом он подошел к стеллажу, взял в руки тот самый атлас растений и сказал, не глядя на меня:
— Мам… Расскажи про этот цветок. Про… аконит. Почему дед так им интересовался?
И я начала рассказывать. О научных экспедициях мужа, о его страсти, о том, как каждая книга в этой коллекции была не просто предметом, а частью его жизни. В тот вечер мы говорили несколько часов.
Впервые за долгое время Андрей не просто слушал, а слышал. Он смотрел на меня не как на старую, немощную мать, а как на человека со своей историей.
Он наконец-то повзрослел. Не в тот день, когда женился, а в тот, когда осознал глубину своего предательства и нашел в себе силы посмотреть ему в лицо.
Я не стала затворницей. Наоборот, я словно стряхнула с себя оцепенение последних лет.
Я начала разбирать архив мужа, систематизировать его записи.
Обнаружила несколько неоконченных статей и решила, что должна довести его работу до конца. Олег помог мне связаться с ботаническим журналом, и они с интересом приняли материалы.
Моя жизнь не превратилась в праздник. Она просто снова стала моей. Спокойной, наполненной смыслом, книгами и воспоминаниями, которые больше никто не пытался у меня отнять.
Иногда, глядя на своего сына, который теперь приходил ко мне не из чувства долга, а по зову души, я думала о том, что эта жестокая встряска, возможно, была нужна нам обоим.
Чтобы очиститься от иллюзий. И научиться отличать ядовитую пыльцу от настоящих цветов.
