Последний платёж ушёл в пятницу вечером. Я смотрела на экран телефона, на цифры в банковском приложении, и не верила. Восемь лет. Восемь лет я каждый месяц отсчитывала эту сумму, урезала себя во всём, работала на двух работах первые три года. Двушка на окраине, но моя. Полностью моя.
— Лен, ну что застыла? — Игорь обнял меня со спины, заглянул в телефон. — Всё, да? Прошло?
— Прошло, — я развернулась к нему, и только тогда почувствовала, как сильно напряжение последних лет впечаталось мне в плечи, в шею, в виски. — Игорь, я свободна.
Он засмеялся и подхватил меня на руки, закружил по кухне нашей — теперь уже нашей — квартиры. Мы поженились три года назад, когда я всё ещё выплачивала ипотеку. Игорь не задавал глупых вопросов, не требовал вписать его в собственность. Просто сказал: давай вместе. И последние три года мы платили вместе. Вдвоём было легче. Намного легче.
— Надо отметить, — сказал он, ставя меня на пол. — Серьёзно отметить. Позовём Катю с Димой, Наташку твою. Завтра вечером устроим.
— Давай, — я кивнула, всё ещё не веря в происходящее. — Только скромно. Не хочу пафоса.
— Да какой пафос, — отмахнулся Игорь. — Просто посидим, вина выпьем. Ты заслужила.
Мы заслужили, хотела сказать я, но промолчала. Игорь и так знал.
Суббота выдалась тёплой, по-осеннему золотой. Я готовила с утра, накрывала стол, Игорь съездил в магазин за вином. Друзья должны были прийти к шести. В половине пятого раздался звонок в домофон.
— Кто-то рано, — пробормотала я, вытирая руки о полотенце.
Игорь нахмурился, подошёл к трубке.
— Алло? — Пауза. Лицо его вытянулось. — Мам? Ты где?.. Сейчас, открываю.
Я почувствовала, как что-то когтистое сжало желудок. Светлана Петровна. Свекровь. Она жила в своём городе, в трёхстах километрах отсюда, и приезжала к нам раза два в год. Причём всегда предупреждала заранее.
— Она здесь, — сказал Игорь, и в голосе его я услышала растерянность. — С вещами.
Мы вышли на лестничную площадку. Светлана Петровна стояла у лифта, опираясь на два огромных чемодана. На ней было тёмно-синее пальто, на голове — платок, на лице — выражение усталости и какой-то странной решимости.
— Игорёк, — она протянула руку к сыну. — Помоги, тяжёлые.
— Мам, что случилось? — Игорь схватил чемоданы, втащил их в квартиру. — Ты что, надолго?
— А где ж мне быть, — Светлана Петровна сняла пальто, оглядела прихожую оценивающим взглядом. — Теперь, когда вы ипотеку закрыли.
Я застыла с полотенцем в руках.
— Откуда вы знаете?
— Игорь мне вчера рассказал, — свекровь прошла на кухню, присела на стул с видом человека, одержавшего маленькую победу. — Обрадовался, поделился. А я и думаю: вот оно, значит. Время пришло.
— Время чего? — я переглянулась с Игорем.
Светлана Петровна достала из сумочки пузырёк с таблетками, демонстративно положила на стол.
— Время заняться здоровьем. Мне уже семьдесят три, Леночка. Я не железная. Одна живу, каждый день боюсь, что станет плохо — и кто поможет? Соседи? Они на работе с утра до вечера. — Она обвела нас взглядом, в котором читалось что-то вроде праведного негодования. — Стоило мне закрыть ипотеку, как явилась свекровь со своими требованиями, так, наверное, ты сейчас думаешь, Лена? Но я не с требованиями. Я просто хочу жить. Нормально жить, понимаете?
— Мам, — Игорь сел напротив неё. — О чём ты? Что с твоим здоровьем?
— Да какое там здоровье, — она махнула рукой. — Давление скачет, сердце пошаливает. Врач говорит — надо на капельницы, на массаж, на физиотерапию. Курс хороший пройти. Только это всё дорого, а пенсия у меня, сами знаете, какая. Вот я и подумала: раз вы теперь свободны от выплат, может, поможете матери? Игорь, ты же три года помогал ипотеку жены гасить. Значит, теперь вы мне должны. По справедливости.
Тишина повисла тяжёлая, липкая. Я чувствовала, как кровь стучит в висках.
— Светлана Петровна, — начала я, стараясь сохранять спокойствие. — Мы, конечно, поможем. Если нужно, переведём деньги на лечение. Но зачем вам переезжать?
— Затем, что мне нужен сопровождающий, — она посмотрела на меня с неожиданной твёрдостью. — На процедуры кто-то должен водить. А вдруг мне там плохо станет? В очереди или на массажном столе? Сердце ведь, оно непредсказуемое. Нет, я должна быть под присмотром. А жить на свою пенсию при таком лечении не смогу. Поэтому поживу у вас. Недолго. Пока курс не пройду.
— Мам, — Игорь провёл рукой по лицу. — Но мы сегодня гостей ждём. У нас праздник.
— Знаю, — она кивнула. — Но ничего, я посижу в комнате. Не буду мешать. Кстати, какая мне комната?
Я почувствовала, что сейчас закричу. Или заплачу. Или и то, и другое одновременно.
— У нас только наша спальня и гостиная, — выдавила я.
— Ну, тогда в спальне и устроюсь, — Светлана Петровна поднялась. — А вы на диване. Молодые, перебьётесь. Где мои чемоданы?
Друзья приехали, мы отметили закрытие ипотеки. Я пила вино и улыбалась, но внутри всё сжималось в один большой комок ярости и бессилия. Светлана Петровна действительно сидела в спальне, выходила только попить чаю, каждый раз со значением поглядывая на стол, на бутылки, на наши лица.
Когда гости ушли, мы с Игорем легли на диван, укрывшись одним пледом.
— Это ненадолго, — шептал он в темноте. — Пройдёт свои процедуры и вернётся. Она же не может так просто взять и остаться.
— Может, — сказала я. — Ты же её знаешь.
— Лен, она моя мать. Я не могу её выгнать.
— Я не прошу выгонять. Я прошу поставить границы. Сказать, что это наша квартира, наша жизнь.
— Скажу, — пообещал он. — Завтра скажу.
Но завтра он не сказал. И послезавтра тоже.
Светлана Петровна обустроилась основательно. Она перевесила в спальне шторы — её не устраивал цвет. Переставила мебель — так ей было удобнее. Каждое утро она выходила к завтраку с видом человека, которому все вокруг обязаны, и начинала:
— Леночка, яичницу не жарь на таком огне, пригорит. Игорь, рубашку ты эту не надевай, она мятая. Леночка, хлеб ты какой-то не тот купила, он слишком пресный.
Игорь на работе пропадал до вечера. А я осталась одна с ней. Работала я удалённо, дома, и каждый день превращался в испытание.
— Леночка, не стучи так по клавишам, у меня голова болит. Леночка, что ты на обед готовишь? Я такое не ем. Леночка, ты пол когда мыла последний раз? Тут пыль везде.
Я мыла пол. Готовила отдельно для неё. Работала в наушниках, чтобы не слышать. Но она всё равно находила повод зайти, постоять над душой, сказать что-то ранящее, замаскированное под заботу.
По средам и пятницам я водила её на капельницы. По вторникам и четвергам — на массаж. В понедельник — к кардиологу. В субботу — к неврологу. Всё это длилось часами. Сидеть в очереди, ждать, потом везти её обратно, слушать, как она рассказывает о своих болячках, о том, как ей тяжело, как она страдает.
— Хорошо, что Игорь помогает с деньгами, — говорила она, сидя в маршрутке. — Правильный сын. Не то что некоторые, которые родителей забывают.
Я молчала, сжимая кулаки.
Вечером Игорь приходил уставший. Мать набрасывалась на него с рассказами о своих процедурах, о врачах, о том, что она сегодня ела. Он слушал, кивал, обнимал её. А потом шёл на кухню, где я стояла у плиты, и говорил:
— Прости. Я знаю, тебе тяжело. Но она скоро уедет.
— Когда? — спрашивала я.
— Скоро. Курс лечения ведь не бесконечный.
Но курс всё длился. Прошла неделя. Потом две. Потом три.
Через месяц я поняла, что больше не могу. Светлана Петровна не собиралась уезжать. Она обжилась, обосновалась, превратила нашу квартиру в своё владение. Она диктовала, что готовить, когда убирать, когда ложиться спать. Она требовала тишины днём — у неё «отдых по врачебному предписанию». Она делала замечания, если мы с Игорем смеялись слишком громко вечером.
— Ты что, не понимаешь, что больной человек в доме? — шипела она. — Мне нужен покой!
Я перестала спать. Диван был неудобный, жёсткий, и я ворочалась по ночам, слушая, как Игорь сопит рядом. Он привык. Он мог спать где угодно. А я — нет.
Однажды утром я встала в пять, села за стол на кухне и просто смотрела в окно. Серый рассвет, серые дома, серая жизнь. Восемь лет я выплачивала ипотеку, чтобы иметь своё место. Своё. А теперь это место захватила чужая женщина, которая даже не считает нужным благодарить.
В тот вечер я поговорила с Игорем. Серьёзно.
— Либо твоя мать уезжает, либо я ухожу, — сказала я, и голос мой был спокойным. — Я не могу больше так жить.
Он побледнел.
— Лен, не говори так. Я поговорю с ней. Честно. Завтра же скажу, что пора возвращаться.
— Сколько раз ты это обещал?
— Завтра. Обещаю.
На следующий день Игорь действительно попытался. Я слышала, как он говорил с матерью в спальне, как она повышала голос, как он оправдывался. Потом она вышла с красными глазами, посмотрела на меня с холодной ненавистью и заперлась в комнате. А вечером объявила:
— Врач сказал, мне ещё месяц тут лежать надо. На капельницах. Сердце в критическом состоянии. Если сейчас брошу лечение — не жилец я.
Игорь смотрел в пол.
— Мам, но ты же уже месяц лечишься.
— И что? Болезнь — это не простуда, которая за неделю проходит. Это серьёзно. Но если вам мать не нужна, если вам жалко угла и куска хлеба — скажите прямо. Я уеду. Помру одна в своей квартире, но совесть вашу не потревожу.
Она заплакала. Настоящими слезами, всхлипывая. Игорь обнял её, стал успокаивать. А я вышла из комнаты, потому что если бы осталась, то наговорила бы такого, что обратной дороги не было бы.
В эту ночь я не спала совсем. Лежала, смотрела в потолок и думала. Долго. Холодно. Трезво. К утру план созрел.
Во вторник у Светланы Петровны был массаж, долгий сеанс на два часа, плюс дорога. Она уезжала в десять и возвращалась не раньше часа. Игорь на работе до семи. У меня было время.
В девять утра я проводила свекровь до двери. Я сослалась на совещание с директором и она согласилась пойти на массаж самостоятельно.
— Леночка, купи творог, только не кислый. И хлеб тот, что я люблю, помнишь?
— Помню, — сказала я. — Хорошего массажа.
Когда за ней закрылась дверь, я села на диван и досчитала до ста. Потом встала и начала действовать.
Сначала я вызвала мастера по замкам. Объяснила, что потеряла ключи, нужно срочно поменять. Он приехал через полчаса, работал быстро. Новый замок, новые ключи. Один комплект мне, один Игорю.
Пока мастер возился с дверью, я собирала вещи Светланы Петровны. Методично, аккуратно. Чемоданы, сумки, лекарства, одежда — всё, что она привезла с собой. Я укладывала, застёгивала молнии, выносила в коридор. Два огромных чемодана, сумка, пакеты. Всё её имущество, которым она заполонила нашу спальню.
Мастер ушёл. Я вызвала такси — заказала на час дня, с запасом времени. Потом выставила чемоданы на лестничную площадку. Аккуратно, у самой двери. Чтобы она сразу увидела, как только поднимется.
И закрыла дверь. На новый замок. Села в прихожей на пол и стала ждать.
Она пришла без пятнадцати час. Я услышала, как лифт остановился на этаже, как заклацали каблуки. Потом — звон ключей. Попытка открыть дверь. Вторая попытка. Третья.
— Что такое? — голос её был растерянным. — Игорь? Лена? Дверь заело?
Я встала, подошла к двери.
— Не заело, Светлана Петровна. Замок поменяли.
Тишина. Долгая. Потом:
— Ты что, совсем озверела? Открой немедленно!
— Не открою. Ваши вещи на площадке. Внизу вас ждёт такси. Домой поедете.
— Лена! — голос стал пронзительным. — Ты не имеешь права! Это квартира моего сына!
— Это моя квартира, — сказала я твёрдо. — Я выплачивала за неё деньги восемь лет. Одна. Ваш сын помогал последние три года, и я ему за это благодарна. Но это не делает квартиру вашей. И не даёт вам права распоряжаться нашей жизнью.
— Да как ты смеешь! — кулаки забарабанили в дверь. — Я больная! Мне лечиться надо! Открой, я кому сказала!
— Лечитесь дома. Деньги на процедуры мы переведём. Игорь свою мать не бросит. Но жить здесь вы больше не будете.
— Игорь! — завопила она. — Позвоню Игорю! Он тебя из этой квартиры выгонит! Ты увидишь!
— Звоните, — я прислонилась спиной к двери. — Я с ним уже всё обсудила.
Это была ложь. Но я надеялась, что Игорь меня поймёт.
Светлана Петровна названивала сыну. Я слышала, как она причитает в трубку, плачет, требует. Потом мой телефон завибрировал. Игорь. Я сбросила вызов и написала смс: «Потом объясню».
Свекровь рыдала на площадке минут двадцать. Потом устало присела на чемодан.
— Лена, — голос стал тише. — Ну что ты делаешь? Я же не со зла. Просто мне действительно страшно одной. И правда нужны деньги на лечение.
— Значит, скажите об этом прямо, — ответила я. — Попросите помочь. По-человечески. Не въезжайте с чемоданами и требованиями. Мы не отказываем. Но жить у нас вы не можете. У нас своя жизнь, свои планы.
— Какие планы, — фыркнула она, но в голосе уже не было прежней злости. — Молодые. Вся жизнь впереди.
— Именно, — сказала я. — И мы хотим прожить её сами.
Ещё долгая пауза. Потом:
— Такси ещё внизу?
— Да.
— И вещи мои все тут?
— Всё на площадке.
Она тяжело вздохнула.
— Ну что ж. Значит, так тому и быть. Только запомни, Леночка: сегодня ты выставила меня. Но когда сама старой будешь, дети тебе то же самое устроят. Вот увидишь.
— Увижу, — согласилась я. — Значит, заслужу.
Я слышала, как она собирает свои вещи, тащит чемоданы к лифту. Ругается под нос. Зовёт лифт. Уезжает.
Только когда звук лифта растворился внизу, я позволила себе выдохнуть. Села на пол прямо в прихожей и закрыла лицо руками. Всё тело тряслось — от напряжения, от страха, от облегчения.
Игорь вернулся в восемь. Вошёл, попробовал старый ключ, удивился. Позвонил в домофон.
— Лена, что происходит?
Я открыла дверь. Он стоял с виноватым лицом, с пакетом из магазина в руках.
— Мама звонила. Сказала, ты её выгнала. Это правда?
— Правда, — я посторонилась, пропуская его внутрь. — Извини. Я не могла больше.
Он прошёл в квартиру, огляделся. Она была другой — просторной, светлой. Как будто из комнат ушёл какой-то плотный туман, который давил всё это время.
— Она плакала, — сказал Игорь. — Говорила, что ты замки поменяла.
— Поменяла. Вот твои ключи.
Он взял связку, повертел в руках.
— Лен, это моя мать.
— Знаю. И я не запрещаю тебе о ней заботиться. Переводи деньги, навещай, звони каждый день. Но она не может жить здесь. Не так. Не захватывая всё пространство, все решения, всю нашу жизнь.
Он молчал, и я не знала, что сейчас будет. Может, он развернётся и уйдёт. Может, скажет, что я зря. Что я жестокая. Что она права.
Но он сел на диван, положил голову на руки.
— Я знаю, — сказал он глухо. — Я всё знаю. Просто не мог… Не мог ей отказать. Она моя мать, Лен. Она меня родила, растила одна. И когда она плачет, я чувствую себя последним негодяем.
Я села рядом, положила руку ему на плечо.
— Ты не негодяй. Ты хороший сын. Но у тебя есть жена. У тебя есть своя семья. И когда мать пытается управлять этой семьёй, диктовать условия, занимать твою спальню и твою жизнь — это неправильно. Даже если она старая. Даже если она больная. Границы должны быть.
— Она говорила, что у неё сердце барахлит.
— У неё давление скачет. Как у половины женщин её возраста. Мы оплатим лечение. Будем звонить, узнавать, как дела. Но жить она будет у себя.
Игорь поднял голову, посмотрел на меня.
— Ты её правда выставила? С чемоданами на площадку?
— Выставила.
Он вдруг улыбнулся. Слабо, устало, но улыбнулся.
— Знаешь, наверное, это правильно. Мне не хватило смелости. А тебе — хватило.
— Я просто хотела жить в своей квартире, — призналась я. — В той, за которую платила восемь лет. Понимаешь?
— Понимаю. — Он обнял меня, крепко, по-настоящему. — Прости, что не защитил тебя раньше. Что позволил всему этому зайти так далеко.
— Ты защитил меня тем, что помог с ипотекой, — сказала я. — Тем, что был рядом. Теперь давай просто будем жить. Вдвоём. В нашей квартире. Без чужих штор в спальне.
Мы так и сидели — на диване, обнявшись, в тишине своей квартиры. Той самой тишине, которой не было целый месяц.
Светлана Петровна не звонила три дня. А потом позвонила Игорю, будничным голосом сообщила, что доехала хорошо, что соседка помогла чемоданы занести. Что на массаж ходит к местной массажистке. Что денег на капельницы не хватает — если могут, пусть переведут.
Игорь перевёл. Я не возражала. Это были его деньги, его мать, его совесть.
