— А ужин?
Вопрос упал в тишину комнаты глухо, как камень в стоячую воду. Он не был вопросом, на самом деле. Это был констатация факта, требование, произнесённое без вопросительной интонации. Денис только что вернулся с работы. Он не разулся толком, лишь скинув ботинки так, что один остался лежать на боку, а второй уткнулся носком в плинтус. Пиджак полетел на спинку кресла, смявшись в бесформенную кучу. Сам Денис с протяжным, усталым стоном рухнул на диван, на своё привычное, промятое место. Щелчок пульта, и экран телевизора взорвался огнями и звуками какого-то вечернего шоу, где люди оглушительно смеялись над несмешными шутками.
Алёна вошла в комнату следом за ним. Её день был не легче. Каблуки её сапог устало процокали по ламинату, звук был сухим и коротким. Она молча повесила своё пальто в шкаф, поставила сумку на пол и села на самый краешек дивана, подальше от мужа. Ей нужно было несколько минут, чтобы выдохнуть, чтобы гул офиса в голове сменился домашней тишиной, которую сейчас безжалостно кромсал телевизор. Она откинула голову на спинку дивана, прикрыв глаза.
— Давай закажем что-нибудь, — предложила она, не открывая глаз. Голос звучал ровно, устало. Это казалось самым логичным, самым простым решением для двух людей, выжатых очередным рабочим вторником.
Денис даже не повернул головы. Его взгляд был прикован к экрану, но предложение он услышал. Он нажал на кнопку, делая звук громче, будто пытаясь заглушить её слова. А потом, не выдержав, резко нажал на «Mute».
— Закажем? — он переспросил, и в его голосе прорезался металл. Он повернулся к ней, и лицо его было искажено гримасой искреннего, почти детского возмущения. — Мы опять будем заказывать? Алён, серьёзно? Моя мать отцу всегда готовила. Всегда. Он приходил с работы, а на столе уже первое, второе и компот какой-нибудь для меня и что-то горячительное для отца. И сестра моя, Олька, своему Витьке готовит. Он ни разу в жизни покупные пельмени не ел. Вот это жёны. А ты…
Он не договорил. Оборвал фразу на полуслове, но это многоточие было красноречивее любого оскорбления. В нём читалось всё: разочарование, упрёк, сравнение, которое было очевидно не в её пользу. Он смотрел на неё свысока, со своего диванного трона, как на нерадивую подданную, не справляющуюся со своими прямыми обязанностями.
Алёна медленно открыла глаза. Тишина, повисшая в комнате, больше не была спокойной. Она звенела от напряжения. Она смотрела на мужа долго, не моргая. Изучала его нахмуренные брови, поджатые губы, весь его вид оскорблённого патриарха. И пока он ждал от неё оправданий, извинений или хотя бы ответной вспышки гнева, на её губах медленно, очень медленно начала проступать ухмылка. Не весёлая, не добрая. Злая, хищная, полная ледяного презрения.
— Стой! А ты что, думал, что я буду, как жена из прошлого века, готовить тебе борщи и слушаться тебя во всём, пока ты, придя с работы, будешь валяться с пивом на диване? Не угадал, милый мой!
Слова Алёны повисли в воздухе, густые и ядовитые, как дым от дешёвых сигарет. Денис моргнул, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Его мозг, настроенный на ожидаемую женскую истерику или покорное молчание, отказался обрабатывать эту холодную, насмешливую агрессию. Он оттолкнулся от диванных подушек, сел прямо, выставив вперёд подбородок. Его мир, такой понятный и правильный, только что дал трещину, и он инстинктивно бросился её заделывать единственным доступным ему материалом — авторитетом своей семьи.
— Ты вообще слышишь, что несёшь? — начал он, повышая голос, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией. — При чём тут прошлый век? Это называется нормальная семья! Уважение! Моя сестра Олька встаёт в шесть утра. В шесть, ты понимаешь? Чтобы своему Витьке завтрак приготовить и обед с собой собрать. Не бутерброды какие-то, а нормальную еду в контейнерах. И кофе ему в термос наливает. И рубашку гладит. И делает это не потому, что он её заставляет, а потому что она его любит и уважает! Потому что она — настоящая женщина, а не…
Он снова запнулся, ища слово, но Алёна не дала ему его найти. Она медленно обошла журнальный столик, её движения были плавными, почти хищными. Она остановилась у окна, спиной к тусклому свету уличного фонаря. Её силуэт казался тёмным и резким.
— Твоя Олька встаёт в шесть утра, потому что она до смерти боится, что её Витька, который на десять лет старше и уже разок от неё уходил, снова соберёт свой чемоданчик. Она не любит его, Денис, она его обслуживает. Она покупает его лояльность котлетами в контейнере. Её утренняя вахта у плиты — это не любовь, это страховой полис. Она гладит ему рубашки, потому что боится, что появится та, которая будет гладить их лучше. Она растворилась в нём, в его графике, в его желаниях. Спроси у неё, чего хочет она сама? Не её муж, не её дети, а она, Олька. Она не ответит, потому что давно забыла, что вообще существует как отдельный человек.
Денис смотрел на неё, раскрыв рот. Он никогда не думал о сестре в таком ключе. В его мире Олька была образцом, иконой семейного счастья. А Алёна только что взяла эту икону и с размаху разбила её об пол.
— Да что ты понимаешь… — прохрипел он. — А мама? Мама моя тоже, по-твоему, из страха всё делала? Она отца боготворила! У нас дома всегда была идеальная чистота, всегда ужин из трёх блюд. Отец за всю жизнь ни разу за собой тарелку не помыл! Потому что мама считала, что это не мужское дело. Она создавала уют, она была хранительницей очага!
Его голос дрогнул от праведного гнева. Он защищал не просто мать, он защищал основы своего мироздания. Но Алёна была безжалостна. Она повернулась к нему, и в полумраке её глаза холодно блеснули.
— Твоя мама — прекрасная женщина. Идеальная домохозяйка. Она — функция. Функция «жена», функция «мать». А где она сама? Чем она живёт, кроме борщей и чистоты? У неё есть подруги? Хобби? Она была в театре последний раз когда твоя сестра была в выпускном классе. Она читает что-нибудь, кроме рецептов в интернете и программы передач? Твой отец не помыл за собой тарелку не потому, что это «не мужское дело», а потому что он привык, что за ним ходит тень, которая убирает, стирает и подаёт. Она не хранительница очага, Денис. Она — персонал этого очага. Бесплатный, круглосуточный, преданный персонал. И она научила тебя, что это — норма. Что женщина должна быть удобной. Так вот, я тебя разочарую. Я — неудобная. И никогда удобной не стану.
Лицо Дениса побагровело. Обвинения, брошенные Алёной в его мать и сестру, были кощунством, святотатством. Она взяла то светлое и незыблемое, на чём строился его мир, и вываляла в грязи цинизма. Он вскочил с дивана, нависая теперь над ней, пытаясь вернуть себе доминирующее положение хотя бы физически. Телевизор, всё ещё работающий без звука, бросал на их лица тревожные, дёрганые отсветы.
— Эгоистка. Вот ты кто, — выплюнул он, и слово это прозвучало как приговор. — Ты просто законченная эгоистка. Тебе лень, вот и всё. Лень потратить час у плиты, лень создать уют. Ты прикрываешься своей работой, своим «саморазвитием», а на самом деле просто не хочешь ни на кого тратить свои драгоценные силы. А семья — это самопожертвование! Это когда ты думаешь не о себе, а о других! Моя мать и сестра это понимают, а ты — нет. Я работаю, я приношу деньги в этот дом! Я устаю! И я имею право прийти домой и хотя бы нормально поесть, а не слушать твои лекции о свободе и независимости!
Он говорил громко, убеждённо, вкладывая в каждое слово всю свою обиду. Он выложил на стол свой главный козырь — деньги. Аргумент, который, по его мнению, должен был немедленно поставить её на место. Но Алёна даже не дрогнула. Она смотрела на него снизу вверх, и в её взгляде не было ни страха, ни вины. Только холодное, анализирующее любопытство.
— Хорошо. Давай поговорим о тебе, — сказала она так спокойно, что это прозвучало гораздо страшнее любого крика. — Ты приносишь деньги. Это факт. А теперь скажи мне, Денис, это твоя единственная функция в этом доме? Ты считаешь, что внёс в кассу свою долю — и на этом твоя миссия выполнена?
Она медленно пошла по комнате, не как хозяйка, а как следователь на месте преступления. Её взгляд цеплялся за детали, которые раньше были просто частью быта, а теперь становились уликами. Она остановилась и кончиком туфли указала на пару носков, сиротливо лежащих у ножки кресла.
— Вот эти носки. Они лежат здесь со вчерашнего вечера. Ты их снял и бросил. Они тебе не мешают. Ты ждёшь, что их подберёт невидимая домашняя фея? Или это тоже входит в пакет услуг, который прилагается к твоей зарплате?
Денис проследил за её взглядом и нахмурился. Это была мелочь, укол, но укол болезненный.
— Ты придираешься к мелочам.
— Нет, — отрезала Алёна, продолжая своё движение по комнате. Она подошла к его компьютерному столу и провела пальцем по кружке с засохшим кофейным осадком на дне. — А это? Эта кружка стоит тут второй день. Ты выпил кофе и встал. Просто встал и ушёл. Тебе не пришло в голову отнести её на кухню. Почему? Потому что есть я. Я, которая в итоге её заберёт. И это не мелочь, Денис. Это система.
Она развернулась и посмотрела на него в упор. Её голос стал твёрже.
— Когда ты последний раз пылесосил в квартире? Не потому что я тебя просила три дня, а сам? Когда ты загружал посудомойку? Покупал бытовую химию, потому что увидел, что она заканчивается? Ты живёшь в этом доме как в отеле, где есть включённое в стоимость обслуживание. Ты приходишь, бросаешь вещи, садишься на диван и ждёшь ужин. А потом пересаживаешься за компьютер и до ночи гоняешь в свои танки.
Она кивнула в сторону игровой приставки, которая аккуратной чёрной коробочкой лежала под телевизором.
— Я вижу твоё лицо, когда ты играешь. Сосредоточенное, увлечённое. Ты тратишь на это по три часа каждый вечер. Это твоё хобби, твоё право. Но у меня тоже есть право не тратить свои три часа после работы на то, чтобы обслуживать твоё хобби. Ты не хочешь жену-партнёра, с которой можно разделить и быт, и усталость. Ты хочешь, чтобы к твоему дивану и приставке прилагалась бесплатная кухарка и уборщица по образу и подобию твоей мамы. Но ты не твой отец. А я, к твоему огромному сожалению, не она.
Каждая фраза Алёны была точным, выверенным ударом. Она не кричала, не обвиняла — она препарировала его жизнь, его убеждения, его мужское эго, с холодным спокойствием патологоанатома. Денис стоял посреди комнаты, пойманный в ловушку её логики. Носки, кружка, игровая приставка — это были не просто предметы, это были неопровержимые доказательства её правоты. Он чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Весь его мир, построенный на простых и понятных правилах, где мужчина — добытчик, а женщина — хранительница уюта, рассыпался в прах под её ледяным взглядом. Аргументы закончились. Осталась только ярость — глухая, животная, бессильная.
— Хватит! — взревел он, и звук его голоса, казалось, заставил задребезжать стекло в серванте. Он сжал кулаки так, что побелели костяшки. Ему хотелось что-то разбить, сломать, сделать что-то непоправимое, чтобы выплеснуть это унижение. — Ты просто невыносима! Ты всё перевернула, всё извратила! Моя мать — святая женщина, а ты… ты просто язва! Да лучше бы я жил один, как король, и чтобы мне прислуживали! Или вообще уехал к матери, там хотя бы покой и порядок!
Он выпалил это на одном дыхании, вложив в слова всю свою злость и обиду. Это был его ультиматум, его финальный выстрел. Он ожидал чего угодно: ответного крика, упрёков, может быть, даже капитуляции. Он был готов к продолжению битвы. Но вместо этого в комнате воцарилась абсолютная, мёртвая тишина.
Алёна замерла. Буря в её глазах, бушевавшая весь вечер, внезапно стихла. Лицо её стало непроницаемым, как маска. Ушла хищная ухмылка, ушло презрение. Осталась только пугающая пустота и холодная решимость. Она молча смотрела на него несколько секунд, и в этом взгляде он впервые увидел нечто окончательное. Это был взгляд человека, который только что принял бесповоротное решение.
Не говоря ни слова, она подошла к журнальному столику, взяла свой телефон. Её движения были до странного медленными и плавными. Денис смотрел на неё, не понимая. Что она делает? Хочет позвонить подруге, пожаловаться? Он уже приготовился к новой волне скандала. Но Алёна разблокировала экран, провела пальцем по списку контактов и остановилась. На её лице не дрогнул ни один мускул. Она нажала на вызов.
Денис увидел на экране до боли знакомое имя: «Нина Петровна». Его мать. Холодная струйка пота пробежала у него по спине. Он хотел что-то сказать, остановить её, но слова застряли в горле. Он мог только смотреть, как она подносит телефон к уху.
— Здравствуйте, Нина Петровна, — голос Алёны был совершенно ровным, почти вежливым, как будто она звонила спросить рецепт пирога. В трубке послышался удивлённый голос матери. — Да, всё в порядке, не волнуйтесь. Я по делу. Просто Денис принял решение. Он хочет пожить у вас. Нет-нет, ничего не случилось. Это его взвешенное решение, он хочет покоя и порядка. Да, сегодня. Он скоро соберётся и приедет. Ждите его.
Она нажала на отбой. Положила телефон на столик с тихим щелчком, который прозвучал в оглушительной тишине как выстрел. И только после этого она снова подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни ненависти. Только ледяное, безразличное спокойствие победителя.
— Собирай вещи, — сказала она тихо. — Мама ждёт.
— Что?! Никуда я не поеду! Это мой дом! А ты моя жена, которая обязана мне…
— Милый, я тебе ничего не обязана! Запомни это, пожалуйста! И теперь, иди собирайся, потому что если я начну собирать твои вещи, то ты их найдёшь в лучшем случае в помойке! Больше я терпеть это потребительское отношения к себе не буду! А теперь, марш на сборы!
Денис много чего хотел сказать ещё, накричать, закатить скандал, устроить истерику великовозрастную. Но посмотрев на холодное и отстранённое лицо жены понял, что всё это бесполезно и только усугубит ситуацию.
А это значит, как он понял, что его брак подошёл к концу. А значит, ему срочно надо искать новую рабыню для своего быта. И Алёна это тоже понимала, поэтому на следующий же день перед работой, она первым же делом подала на развод, потому что знала, что Денис никогда в жизни не исправится, а ждать чуда она не хотела, она в него больше не верила…
