Он много лет продавал стране образ тихого, собранного героя. Человека без нервных срывов, без тёмных сторон, без желания доминировать. А потом занавес отъехал, и под ним обнаружился совсем другой Владимир Конкин — обидчивый, агрессивный, самолюбивый и уверенный, что окружающие обязаны жить по его внутреннему уставу.
Самое страшное даже не в поступках, а в том, насколько спокойно он объяснял их: будто стрелять в сына — бытовая ошибка, требовать миллионы за гибель дочери — нормальный «диалог», унижать людей вокруг — естественная часть его ранга.
Та самая трещина между экранной сдержанностью и реальными манерами десятилетиями росла в тени. Но когда Конкин начал сам вытаскивать себя в медиапространство, стало очевидно: там, где раньше работал талант, теперь работает только эго.
Светлый герой, тёмная тень
Когда-то он казался воплощением правильного советского парня. Поздний ребёнок в семье, окружённый тревожной заботой взрослых, выношенный буквально как последнее спасение.
Пережитая в детстве болезнь только закрепила вокруг него ореол хрупкого, но особенного мальчика. Ему разрешали больше. Его хвалили чаще. Его мир вращался вокруг него самого.
Первая сцена, школьные бурные овации — и всё решилось. Сначала Саратовское училище, потом Харьковский ТЮЗ, затем Москва и роль, которая сделала его почти национальным талисманом. Павка Корчагин.
Потом Шарапов, который окончательно закрепил за Конкиным репутацию честного, прямого героя со стальными внутренними опорами.
Но за пределами съёмочной площадки этот «геройский» фундамент разваливался. Чем больше страна видела благородного Шарапова, тем меньше сходилось в поведении настоящего Конкина — резкого, замкнутого и всё менее способного терпеть человеческую неидеальность.
Семья на пороховой бочке
Дома атмосфера была противоположной тому, что он демонстрировал публике. Рассказы близких сродни холодному душу: раздражительность, вспышки ярости, унижения, грубость.
Алла тянула быт, детей, заботы, а он — порядок, только в том виде, каким видел его сам. Любовь в этой конструкции была роскошью. Контроль — нормой.
Пик семейного ужаса прозвучал уже позже — когда взрослый сын рассказал, что отец выстрелил в него девять раз. Не в темноте, не по силуэту, а в упор.
И ведь Конкин считал возможным объяснить это нелепым «перепутал с вором». Девять выстрелов. Ни одного крика узнавания. Ни одной попытки остановиться.
После такого общество ожидало хотя бы попытку примирения. Хотя бы намёк на раскаяние.
Но Конкин выбрал другой тон: если кто и должен извиняться, то сын. Логика, в которой даже не цинизм страшен — а абсолютная неспособность признать собственную ответственность.
Громкие рыдания — и холодный расчёт
Когда умерла его жена, страна увидела потрясённого вдовца, который ходил по студиям, пересказывал свою любовь, давал интервью на грани истерики.
Слёзы лились так обильно, что начинало казаться: перед публикой человек, которому впервые дали шанс сыграть свою собственную скорбь. И он играл жадно.
Но реальность, которую описывали знакомые семьи, совсем не совпадала с этим образцом душевности. И позже, когда в бассейне трагически погибла взрослая дочь, картина повторилась: ток-шоу, громкие обвинения клуба, обвинения сотрудников, публичный плач.
Шок усилился, когда выяснилось, что актёр готов «пойти навстречу» владельцам заведения — за 11 миллионов рублей.
Трагедия стала поводом для сделки. И эта деталь ударила по его репутации сильнее, чем любые старые скандалы. Получилось неприятно прямолинейно: слёзы — в эфир, расчёт — в карман.
Селфи-скорбь и желание аплодисментов
Но главный разрыв произошёл тогда, когда Конкин стал на всех углах говорить о собственной «породе», «утончённости» и «особости».
На интервью у Меньшовой он играл уже не героя и не вдовца — а персонажа исторического романа, который всерьёз верит, что стоит выше остальных.
Преклоненное колено. Поцелованная рука ведущей. Словесные украшательства, которые звучали как реплики из прошлого века, только без благородства.
Одновременно в сети гуляли ролики, где этот «утончённый человек» матом разносил целый вагон поезда, «выстраивая» пассажиров и требуя почтения.
В других интервью он язвил в адрес Высоцкого, критиковал его игру, называл его «специалистом по подворотне». О партнёрах тоже отзывался свысока: будто любой сыгранный другим артист образ он сделал бы лучше.
И всё это — при том, что его собственная фильмография держится в памяти зрителей на трёх ключевых ролях.
Контраст становился гротескным. Публика видела не сложный характер, а человека, который отчаянно требует аплодисментов, хотя давно перестал давать повод для восхищения.
Когда образ трескается
Сегодня в отношении Владимира Конкина всё чаще звучит один и тот же вопрос: что происходит в голове человека, который способен на такие поступки — и при этом искренне не видит в них проблемы?
Он когда-то был символом правильного героя. Правильного мужчины. Человека, который держит себя в руках. Но чем дальше отходит время, тем заметнее трещины: стрельба, публичные истерики, унижения коллег, заявления о собственной гениальности, странные требования, театральность, доходящая до абсурда.
Если раньше это казалось серией случайных всплесков, то теперь складывается в цельную картину — болезненную, неприятную и пугающе логичную.
Публика всё чаще воспринимает Конкина не как актёра своего времени, а как пример того, как слава и самолюбие могут превратиться в опасную смесь.
И вот здесь возникает вопрос уже не к актёру, а к читателю: где проходит граница между экранным героем и настоящим человеком? И почему мы так долго не замечали, что за образцовым Шараповым стоял совсем другой Конкин — резкий, требовательный и всё более оторванный от реальности?
Комментарии к таким историям рождаются сами. И, кажется, чем дальше, тем меньше людей видят перед собой «легенду». Всё больше — человека, от которого хочется держаться подальше.
