— …И я хочу поднять этот бокал за моего сына! За Всеволода! Мужчину, который всего добился сам!
Голос Инессы Эдуардовны Смольниковой, моей свекрови, звенел натянутой струной в густом воздухе дорогого ресторана. Гости, чуть захмелевшие и расслабленные, послушно зааплодировали.
Мой муж, Сева, смущенно улыбнулся. Его щеки тронул легкий румянец от вина и материнской похвалы. Он сидел во главе стола — именинник, центр этой маленькой вселенной. Его теплая рука лежала на моем колене.
— Он всегда был таким, — продолжала Инесса Эдуардовна, обводя собравшихся властным взглядом хозяйки положения. — Целеустремленным. Сильным. Настоящим. Таким, рядом с которым любая женщина расцветет.
Она сделала эффектную паузу, и ее взгляд, холодный и острый, как скальпель хирурга, остановился на мне.
— Но главное, чтобы рядом с таким мужчиной было нечто настоящее. Опора. А не просто красивая картинка, за которой, по сути, ничего нет.
По столу пронесся едва уловимый сквозняк неловкости. Кто-то кашлянул. Рука Севы на моем колене напряглась, пальцы чуть сжались.
Он хотел что-то сказать, вмешаться, но я едва заметно качнула головой. Нет. Не надо. Хватит сцен.
Все эти годы я пыталась. Боже, как же отчаянно я пыталась ей понравиться. Быть «настоящей». Быть достойной ее сына.
Я бросила свою аспирантуру по истории искусств, потому что «это несерьезно».
Я научилась готовить его любимый, немыслимо сложный веллингтон. Я молчала, когда она критиковала мой выбор платья, моих подруг, мои книги.
А оказалось, что я — просто фон. Приложение. Красивая картинка.
Слова свекрови не ранили. Они произвели хирургически точную операцию, удалив последнюю каплю наивной надежды, что однажды она меня примет.
Инесса Эдуардовна с довольной улыбкой отпила из своего бокала. Она праздновала победу в битве, о которой знала только она.
Я медленно встала. Все взгляды тут же обратились ко мне.
— Простите, — мой голос прозвучал удивительно ровно и спокойно. — Я буквально на минуту. Хочу добавить к подарку небольшой сюрприз.
Сева посмотрел на меня с тревогой, но я лишь ободряюще улыбнулась ему.
Я не пошла в сторону уборной. Я направилась к большому экрану проектора в углу зала, где до этого беззвучно крутили слайд-шоу с детскими фотографиями мужа.
В моей сумочке, среди помады и телефона, лежала маленькая флешка. Совсем неприметная. Мой «страховой полис». Он появился полгода назад, когда мне позвонила из Канады тетя Севы, Клавдия, родная сестра Инессы. Они не общались уже лет двадцать.
Клавдия попросила оцифровать старые семейные видеокассеты, которые она чудом сохранила. «Там вся наша молодость, Варюша, — сказала она. — И вся правда о том, почему мы стали чужими».
Я сделала работу и, прежде чем отправить оригиналы, создала одну копию. Для себя. На всякий случай.
И вот этот случай настал.
Я спокойно вставила флешку в ноутбук. На экране сменилась заставка.
Вернувшись к столу, я не села. Я осталась стоять за своим стулом, взяв в руки пульт.
Инесса Эдуардовна смотрела на меня свысока, с немым вопросом в глазах: «Что ты еще удумала, девочка?»
Я встретила ее взгляд. Без страха. Без ненависти. С холодным, ясным пониманием.
А потом просто включила на проекторе старое видео. С ее выпускного.
На экране появилось зернистое, выцветшее изображение. Актовый зал советской школы, шары, бумажные цветы. Звук был глухим, с шипением.
Молоденькая, тоненькая девушка с горящими глазами и высокой прической поправляет ленту «Выпускник». Это была Инесса. Совсем другая. Живая. Настоящая.
— Варвара, что это за цирк? — голос свекрови был тихим, но в нем уже закипало раздражение. — Немедленно выключи.
Сева растерянно посмотрел то на мать, то на меня.
— Варь, правда, давай не сейчас? Что это?
— Это подарок, — спокойно ответила я, не сводя глаз с экрана. — Для всех нас. А особенно для Инессы Эдуардовны. Чтобы вспомнить, с чего все начиналось.
На видео какой-то усатый мужчина с микрофоном брал интервью у выпускников. Вот он подошел к юной Инессе.
— Инесса Смольникова! Отличница, комсомолка! Кем мечтаешь стать? Куда поступать будешь?
Девушка на экране рассмеялась, и этот смех был таким чистым, таким заразительным. Совсем не похожим на тот сухой, саркастичный смешок, который я знала.
— На геологический! — без тени сомнения выпалила она. — Поеду на север! Искать нефть, алмазы! Хочу увидеть настоящую тайгу, вулканы!
Инесса Эдуардовна за столом окаменела. Ее лицо превратилось в маску.
— Какая глупость, — процедила она, обращаясь к соседке по столу. — Детские фантазии. Кто из нас не мечтал о подобном?
Но ее руки вцепились в скатерть так, что побелели костяшки.
— А как же семья, дети? — не унимался интервьюер на пленке. — Не страшно одной в тайгу?
— Семья потом, обязательно будет большая! — отмахнулась юная Инесса. — Главное — не сидеть на месте! Не превратиться в мещанку с дачей и хрусталем в серванте. Главное — жить по-настояшему!
Я видела, как по залу пробежал шепоток. Гости, большинство из которых были ровесниками свекрови, ее друзья, смотрели на экран, а потом на нее. И в их глазах было что-то новое. Не только уважение к жене большого начальника, но и… любопытство. И даже жалость.
— Сева, скажи своей жене, чтобы она прекратила этот балаган! — потребовала Инесса Эдуардовна, повысив голос.
Муж встал. Он подошел ко мне, его лицо выражало целую гамму чувств — от злости до мольбы.
— Варвара. Хватит. Выключи. Маме неприятно.
Я посмотрела на него. Потом перевела взгляд на свекровь, которая прожигала меня взглядом, полным яда.
И я поняла, что она боится. Впервые за все годы я видела ее страх. Страх, что все увидят не величественную Инессу Эдуардовну, а ту девочку, которая променяла вулканы на хрусталь в серванте.
— Почему же? — я чуть улыбнулась. — Ведь самое интересное только начинается.
— Я сказала, выключи! — Инесса Эдуардовна резко вскочила, опрокинув бокал. Красное вино растеклось по белоснежной скатерти, как кровь.
Она двинулась ко мне, не глядя, обогнув стол. Ее лицо исказилось. Это была уже не светская львица, а хищница, готовая к прыжку.
Сева шагнул мне наперерез, загораживая от матери.
— Мама, сядь! Успокойся!
Потом он обернулся ко мне. Его глаза умоляли.
— Варь, пожалуйста. Я прошу тебя. Прекрати это. Ради меня.
И в этот момент что-то изменилось. Его «ради меня» прозвучало не как просьба, а как приказ. Тот самый приказ, которому я следовала все эти годы. Быть удобной. Быть тихой. Быть никем.
Я посмотрела на мужа. На его дорогой костюм, на растерянность в глазах. Он защищал не меня. Он защищал привычный уклад. Миф о своей идеальной семье.
А потом я посмотрела на его мать. На женщину, которая всю жизнь строила свой мир на подавлении чужой воли. Моей воли. И, как оказалось, своей собственной.
Все. Хватит.
— Нет, Сева, — я спокойно убрала его руку со своего плеча. — Это не ради тебя. И не ради нее. Это ради меня.
Я нажала на пульте следующую кнопку.
Выпускной на экране исчез. Вместо него появилась комната в обычной квартире. Ковер на стене, полированная «стенка». За столом, спиной к камере, сидит мужчина.
А напротив — Инесса. Лет на десять старше, чем на выпускном. Уставшая, с потухшим взглядом. Голос за кадром принадлежал ее сестре, Клавдии.
— …ты же понимал, что я не смогу, — говорит она тихим, надломленным голосом. — Я не создана для палаток и комаров. Я хочу… стабильности.
— Стабильности или просто удобства? — мягко отвечает Клавдия за кадром.
— А что в этом плохого?! — Инесса на видео почти срывается на крик. — Да, я испугалась! Испугалась трудностей, испугалась, что не справлюсь! Я выбрала надежность! Выбрала Юрия Петровича! И ни о чем не жалею!
Но все ее лицо кричало об обратном.
— А геология? А вулканы? — спрашивает сестра.
— Это все пустое! — отрезает Инесса. — Все это было не по-настояшему. Детские мечты. Пустое место, которое я заполнила реальной жизнью!
В этот момент в кадр вбегает маленький мальчик лет пяти с игрушечным самосвалом. Это Сева. Он подбегает к маме, тянет ее за платье.
— Мам, поиграй со мной.
Инесса на экране смотрит на него так, словно он — досадная помеха.
— Не мешай, Всеволод. Иди. Мама занята.
Она даже не прикоснулась к нему.
Сева, стоящий рядом со мной, вздрогнул. Я увидела, как его лицо на мгновение исказилось от боли — боли не взрослого мужчины, а того самого пятилетнего мальчика.
Я выключила проектор. Экран погас. В зале повисла такая густая, вязкая атмосфера, что, казалось, ее можно резать ножом.
Никто не проронил ни слова. Гости смотрели на Инессу Эдуардовну. На ее пепельное лицо.
Сева стоял рядом со мной, не шевелясь. Он смотрел на свою мать так, как будто видел ее впервые в жизни. Он смотрел на женщину, которая только что на весь свой ближний круг, призналась в предательстве самой себя.
А я просто стояла. И впервые за долгие годы чувствовала под ногами твердую почву.
Первым нарушил оцепенение какой-то пожилой мужчина, друг семьи. Он неловко поднялся, пробормотал что-то о позднем времени и, не глядя ни на кого, поспешил к выходу.
Его примеру последовали другие. Без тостов. Без прощаний. Юбилей сжался и умер за считанные минуты. Гости просто испарились, оставив после себя недоеденные салаты и разлитое вино на скатерти.
Инесса Эдуардовна медленно, очень медленно опустилась на свой стул. Ее спина, всегда такая прямая, ссутулилась. Вся ее властность, вся ее сила стекли с нее, как вода.
Она смотрела в одну точку невидящими глазами.
Сева наконец-то повернулся ко мне. В его взгляде не было злости. Только боль и непонимание.
— Зачем, Варь? Зачем так жестоко?
— Жестоко? — я не повысила голоса. — А назвать меня пустым местом при всех — это не жестоко? Унижать меня годами, критиковать все, что мне дорого, — это не жестоко?
— Но это… это же моя мама. Можно было просто поговорить.
Я горько усмехнулась.
— Я пыталась. Тысячу раз. Ты просто не замечал. Или не хотел замечать. Ты всегда говорил: «Ну ты же знаешь маму», «Она просто волнуется», «Не обращай внимания». Сева, ты сам делал вид, что ничего не происходит.
Я сделала шаг к столу и посмотрела на свою свекровь.
— Вы сами сказали, Инесса Эдуардовна. Что ваши мечты — это пустое место. Вы сами отказались от себя настоящей. А потом всю жизнь пытались сделать пустым местом меня. Потому что моя жизнь, мои увлечения, мои желания напоминали вам о том, что вы предали.
Свекровь вздрогнула и подняла на меня глаза. В них плескалось отчаяние.
— Ты… ты ничего не понимаешь… — прошептала она.
— Я понимаю только одно, — твердо сказала я. — Я не вы. И я не позволю превратить себя в красивую картинку, за которой ничего нет. Я люблю семью, мечтаю о семье, детях. Но я также и буду идти к своим мечтам. А вы от них отказались.
Я взяла свою сумочку со стула.
— Куда ты? — Сева схватил меня за руку.
— Домой, — я аккуратно высвободила свою ладонь. — Но не в наш общий. А в свой.
Он смотрел на меня, и я видела, как в его голове рушится привычный мир. Мир, где мама всегда права, а жена всегда поймет и простит.
— А как же… мы?
Это был главный вопрос. И ответ на него определял все.
— А «мы», Сева, зависит от того, кого ты выберешь, — я посмотрела на его сгорбленную мать. — Женщину, которая всю жизнь бежала от себя и ломала других. Или женщину, которая наконец-то решила стать собой. Выбор за тобой.
Я развернулась и пошла к выходу, не оборачиваясь. Я слышала за спиной только оглушающий звук рухнувшей иллюзии.
И я знала, что впереди будет сложно. Но впервые в жизни я шла не по чужому сценарию. Я шла писать свой собственный. И в нем точно не было места для пустоты.
Эпилог. Шесть месяцев спустя.
Сева позвонил в субботу утром. Я как раз паковала рюкзак, и в моей маленькой съемной квартире пахло свежесваренным кофе и озоном после короткого весеннего дождя.
— Привет, — его голос в трубке был незнакомо тихим. — Я не вовремя?
— Смотря для чего, — ответила я, затягивая ремни на рюкзаке. — Если хочешь снова предложить мне вернуться, чтобы «начать все с чистого листа», то не вовремя.
Он помолчал. Я знала, что задел его. Раньше я бы испугалась этого молчания. Теперь — нет.
— Я по поводу мамы, — сказал он наконец. — Она… она продает дом.
Я замерла. Огромный загородный дом, который был для Инессы Эдуардовны не просто жильем, а крепостью, символом ее статуса.
— Зачем?
— Она говорит, что он слишком большой для нее одной. Что в нем слишком много эха. Она переезжает в городскую квартиру. Ту самую, что осталась от бабушки.
Я представила эту квартиру. С полированной «стенкой» и ковром на стене. Место, где она когда-то похоронила свои мечты о вулканах. Круг замкнулся.
— Она почти ни с кем не общается, — продолжал Сева. — Старые подруги звонят все реже. Их пугает ее… тишина. Она больше не раздает советов и не судит. Просто сидит у окна и смотрит на деревья.
Жалости не было. Была какая-то странная, холодная грусть. Грусть по той девочке с горящими глазами с выпускного видео.
— А ты как? — спросила я.
— Я хожу к психологу, — признался он. — Учусь видеть людей. Не роли, которые они играют. Не маму, не жену. А просто людей. Тебя, ее. Себя. Он сказал, что я всю жизнь жил с «синдромом хорошего сына».
Пытался заслужить любовь, которую, как оказалось, мне никогда и не давали. По крайней мере, не в том виде, в котором она была мне нужна.
Это было самое честное, что я слышала от него за все годы.
— Это хорошо, Сева. Это очень смелый шаг.
— Я знаю, что наделал ошибок, Варь. Я был слеп. Я позволял ей… делать из тебя пустое место, потому что боялся увидеть пустоту в ней. И в себе.
— Мы оба позволяли, — поправила я. — Но теперь все по-другому.
Я посмотрела на свой рюкзак. На нем болтался брелок — маленький кусочек обсидиана, вулканического стекла.
— Я улетаю сегодня, — сказала я.
— Куда? — в его голосе проскользнула надежда.
— На Камчатку.
Он снова замолчал. Но в этот раз молчание было другим. Не обиженным, а понимающим.
— Вулканы, значит, — тихо произнес он.
— Да. Вулканы. Я решила, что кто-то должен их все-таки увидеть.
Мы попрощались. Я положила трубку и подошла к окну. Город внизу жил своей жизнью. И я была его частью. Не чьим-то приложением или фоном, а самостоятельной, живой частью.
Я не знала, что будет дальше с Севой. Сможет ли он построить свой мир заново, без материнского сценария.
Я не знала, найдет ли Инесса Эдуардовна покой в своей тишине. Это были их истории.
Моя история только начиналась. И я знала одно. Самое страшное пустое место — не то, где ты один. А то, где ты рядом с кем-то, но все равно чувствуешь себя никем.
И я из этого места ушла навсегда.
