Тяжелая крышка чугунной кастрюли звякнула, опускаясь на место. Пар, вырвавшийся из-под нее, на мгновение осел влагой на кафельном фартуке, но тут же испарился, оставив после себя лишь ощущение липкой духоты.
Полина провела ладонью по лбу, стирая испарину, и посмотрела на свое отражение в темном окне: уставшая женщина с собранными в пучок волосами, которая совсем не напоминала владелицу процветающей сети салонов красоты.
Дома она превращалась в функцию. В удобный бытовой прибор, который готовит, стирает и молча кивает.
Три месяца назад Лариса Борисовна, мать Олега, въехала в их просторную трешку под предлогом затянувшегося ремонта труб. С тех пор пространство квартиры неумолимо сжималось, вытесняя саму Полину на периферию собственной жизни.
Она взяла телефон с тумбочки в прихожей, собираясь проверить рабочую почту, но замерла. Из гостиной, отделенной от коридора лишь тонкой декоративной перегородкой, доносились приглушенные голоса. Телевизор работал фоном, создавая шумовую завесу, но интонации свекрови, обычно сладкие до приторности, сейчас звучали жестко и сухо, как наждачная бумага.
— Терпи, Олежек, не будь тряпкой. Ты думаешь, мне легко на нее смотреть?
— Мам, она меня достала своими отчетами. — Голос мужа звучал капризно и жалобно, словно у обиженного подростка, а не у сорокалетнего мужчины. — Вчера опять спросила, куда я дел пять тысяч. Сказал, на бензин, так она начала высчитывать расход топлива. Жмот она, мам. Реальный жмот.
Полина почувствовала, как холодная волна прошла от затылка к пяткам, заставив мышцы напрячься. Она невольно прижалась спиной к прохладным обоям, превратившись в слух.
— Ничего, сынок, это временно. — Лариса Борисовна понизила голос, переходя на деловой шепот заговорщика. — Главное сейчас — не дергайся и изображай любовь. Пусть она дачу достроить закончит, там вложения огромные, одна крыша чего стоит. Как только оформит собственность, мы с тобой по-другому заговорим.
— Ты думаешь, она перепишет? Она же ушлая.
— Она не ушлая, она глупая и жалостливая. Ей семью подавай, уют. Мы ей сейчас про твое здоровье напоем, про слабые сосуды, про нервы. Пусть тебя в санаторий отправит, а я пока документы посмотрю, где у нее что лежит. Дои эту корову, пока доится, сынок. А как молоко кончится — на мясо пустим.
Слова упали в сознание тяжело и гулко, как камни в пустой колодец. «На мясо».
В груди не было боли, о которой пишут в романах, не было разбитого сердца. Была лишь ледяная, хирургическая ясность. Словно с глаз сорвали мутную пленку, через которую она смотрела на мир последние пять лет. Она видела не семью, а паразитов, присосавшихся к артерии.
Полина медленно выдохнула, глядя на свои руки. Эти руки сегодня сделали три сложные стрижки вип-клиентам, а потом два часа резали мясо для солянки, чтобы угодить «маме».
— Значит, ужин, — прошептала она одними губами, и в ее взгляде появилось что-то жесткое, стальное. — Будет вам ужин с последствиями.
Она вернулась на кухню бесшумно, как тень. Достала из верхнего шкафа парадный немецкий сервиз, который берегла для особых случаев. Тарелки с синим ободком, тяжелые, благородные. Сегодня был именно такой случай — поминки по ее слепоте.
— Полиночка, ты там скоро? — Голос Ларисы Борисовны мгновенно переключился на регистр «любящая бабушка», как только она услышала звон посуды. — Давай я помогу разлить, ты же устала, бедненькая. Весь день на ногах, пчелка наша.
Свекровь вплыла на кухню, шурша домашним велюровым халатом, который Полина подарила ей на прошлый день рождения. Ее маленькие, цепкие глазки быстро пробежались по столу, оценивая сервировку, проверяя наличие салфеток и хлеба.
— Иди, переоденься, милая. А то негоже такой красавице в фартуке за стол садиться. Я все сделаю, поухаживаю за вами.
Полина на секунду замерла, сжимая в руке половник. Обычно Лариса Борисовна не утруждала себя помощью, предпочитая роль почетной гостьи, которую нужно обслуживать.
— Хорошо, — кивнула Полина, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Спасибо, мама. Вы очень добры.
Она вышла в коридор, нарочито громко ступая пятками по паркету, чтобы продемонстрировать уход. Но до спальни не дошла. Она остановилась в темном углу коридора, откуда через приоткрытую дверь и отражение в зеркале шкафа-купе просматривалась кухня.
Лариса Борисовна выждала пару секунд, прислушиваясь. Убедившись, что невестка ушла, она преобразилась. Сутулая спина выпрямилась, лицо исказила гримаса брезгливости и злорадства.
Она подошла к столу. Перед местом Полины стояла тарелка с синим ободком — самая красивая, всегда принадлежавшая хозяйке.
Свекровь наклонилась над дымящейся солянкой. Она набрала в рот воздуха, с шумным, отвратительным хлюпаньем собрала слюну и смачно, с оттяжкой плюнула прямо в центр тарелки.
Густая слизь медленно расплывалась в жирном бульоне, смешиваясь с каплями сметаны и зеленью.
— Жри, буржуйка, — прошипела свекровь, хватая ложку и быстро размешивая варево, чтобы скрыть следы преступления. — Чтоб тебе поперек горла встало все твое богатство.
Полину передернуло от физического отвращения. Это было не просто мелкое хулиганство, это была концентрированная, животная ненависть неудачницы к той, кто ее кормит и одевает.
Лариса Борисовна вытерла ложку бумажной салфеткой и положила ее рядом с тарелкой, идеально ровно. На ее лице играла довольная, сытая улыбка человека, совершившего мелкую, но приятную пакость.
Полина закрыла глаза и сосчитала до трех. Вдох. Выдох. Ярость, холодная и расчетливая, заполнила ее целиком, вытесняя страх и сомнения.
Она не станет устраивать скандал. Она не станет плакать и спрашивать «за что?». Она поступит как бизнесмен, обнаруживший хищение: ликвидирует угрозу и минимизирует убытки.
Она вошла на кухню через минуту, сияя улыбкой, от которой у нормального человека свело бы скулы.
— Ой, какой аромат! Лариса Борисовна, вы просто волшебница, без вас я бы не справилась.
Они расселись. Олег уже нетерпеливо ломал кусок хлеба, кроша на скатерть. Перед Полиной стояла «заряженная» тарелка. Перед Олегом и свекровью — чистые.
Лариса Борисовна смотрела на невестку с жадным, почти маниакальным ожиданием. Ее ноздри раздувались, она предвкушала момент своего маленького триумфа, момент унижения, о котором будет знать только она.
Полина взяла ложку, повертела ее в руках, ловя блик от лампы. Поднесла ко рту, но замерла в сантиметре.
— Олег, — вдруг сказала она мягким, обволакивающим голосом.
Муж поднял глаза, уже набив рот хлебом.
— М?
— Ты сегодня такой бледный, — Полина наклонилась к нему через стол, внимательно вглядываясь в его лицо. — Прямо землистый цвет лица. У тебя опять печень шалит? Или давление?
— Да вроде нормально все… — пробурчал Олег, но тревожно потрогал себя за щеку. Он был ипохондриком, и любые разговоры о здоровье мгновенно выбивали его из колеи.
— Нет-нет, я же вижу. Глаза красные, вид уставший. Тебе нельзя сейчас такое острое и жирное. — Она покачала головой с наигранной озабоченностью. — А я себе специально погуще налила, с копченостями, поострее.
Она решительно, но плавно отодвинула свою тарелку. Ту самую. С плевком.
— Давай меняться. В твоей бульона больше, он легче, тебе сейчас щадящая диета нужна. А мою… — она сделала паузу, глядя прямо в расширившиеся от ужаса глаза свекрови. — Мою съешь ты. Тебе силы нужны. Мужчине нужно хорошо питаться, чтобы семью содержать.
Полина быстрым движением поменяла тарелки местами. Жидкость в них колыхнулась, но не пролилась.
Лицо Ларисы Борисовны дернулось, словно от удара током. Маска благодушия треснула, обнажив панику и животный страх.
— Нет! — вырвалось у нее сдавленным криком.
Олег удивленно уставился на мать, застыв с ложкой в руке.
— Ты чего, мам? Что случилось?
— Не надо… — пролепетала свекровь, покрываясь красными пятнами, которые расползались по шее. — Полина, ешь свою! Зачем… зачем менять? Это же твоя тарелка, ты себе выбирала!
— Мама, вы о чем? — Полина удивленно вскинула брови, изображая искреннее непонимание. — Какая разница, чья тарелка? Мы же семья, у нас все общее. Я о муже забочусь, ему вредно переедать.
Она повернулась к Олегу и ласково погладила его по руке.
— Ешь, дорогой. Это мамиными стараниями, она помогала, вкладывала душу. С любовью приготовлено.
Олег пожал плечами, довольный вниманием жены, и зачерпнул полную ложку густой, ароматной солянки из тарелки Полины.
Лариса Борисовна вцепилась в край стола так, что скатерть натянулась. Она смотрела, как ложка исчезает во рту ее драгоценного, любимого сыночка. Ее кадык дернулся.
— Ммм, вкусно! — промычал Олег, прожевывая. — Островато только немного, прям как я люблю. Что ты добавила?
— Это секретный ингредиент, — улыбнулась Полина, отправляя в рот ложку из чистой тарелки мужа. — Мамина забота. Самая искренняя, концентрированная.
Свекровь издала звук, похожий на сдавленную икоту. Она сидела, не притрагиваясь к своей еде, и с ужасом, смешанным с тошнотой, наблюдала, как ее сын с аппетитом поглощает ее собственный плевок.
Каждая ложка, отправляемая в рот Олега, отзывалась на лице матери гримасой физической боли. Ей казалось, что это она ест эту гадость.
— Что с вами, Лариса Борисовна? — участливо, с ноткой садизма спросила Полина. — Вам нехорошо? Может, водички? Или тоже супчика? Он лечебный. От всего помогает. От жадности, от зависти, от гнилого нутра…
— Мне… мне душно, — прохрипела свекровь, ослабляя ворот халата.
— Ешь, мам, реально вкусно, ты чего! — Олег, ничего не подозревая, выскребал дно тарелки хлебной коркой. — Поль, а добавка есть?
— Для тебя — все что угодно, милый, — ответила Полина, глядя на пустую тарелку мужа. — Но, боюсь, добавка будет стоить слишком дорого. Не по карману.
Ужин закончился в тягостном напряжении. Грязные тарелки остались на столе, словно немые свидетели произошедшего. Олег, сытый и довольный, откинулся на спинку стула, похлопывая себя по животу. Лариса Борисовна пила воду мелкими глотками, ее руки заметно тряслись, стукая стеклом о зубы.
— Оль… то есть Поль, — начал Олег, ковыряя в зубах зубочисткой. — Тут тема есть одна. Парни предлагают вложиться в крипту, новая монета вышла. Верняк стопроцентный, мне Серега сказал. Нужно-то всего двести тысяч для входа. Скинешь мне на карту? Я завтра верну, как только первый профит пойдет.
Полина смотрела на него. На этого взрослого, рыхлого мужчину сорока лет, который сидел в ее квартире, ел ее еду, носил одежду, купленную на ее деньги, и просил еще, чтобы спустить их в унитаз очередного «бизнес-проекта».
В голове снова всплыла фраза: «Дои эту корову».
— Двести тысяч? — переспросила она пугающе спокойным тоном.
— Ну да. Там рост бешеный! Через месяц будет миллион, вот увидишь! Мы тогда и крышу на даче закроем сразу.
— Отлично. — Полина встала, подошла к окну и дернула штору, открывая вид на мокрую улицу. Дождь барабанил по стеклу, смывая грязь. — Только денег нет, Олег.
— В смысле нет? — он напрягся, подавшись вперед. — У тебя вчера инкассация была, я видел смс от банка на твоем телефоне.
— Была. Но я все потратила. До копейки.
— На что?! — вскрикнула Лариса Борисовна, мгновенно забыв про тошноту и страх. Деньги были единственным, что могло ее оживить. — Ты же говорила, что на стройку откладываешь!
— На благотворительность, — Полина повернулась к ним лицом. Взгляд ее был тяжелым, как могильная плита. — В фонд поддержки рогатого скота.
Олег глупо моргнул, не понимая.
— Чего? Какой еще скот?
— Того самого. Вы же сами полчаса назад сказали, что я «корова». Что меня надо доить, пока доюсь. Вот я и решила помочь своим сородичам.
В кухне повисла плотная, звенящая пауза. Слышно было только, как монотонно гудит холодильник и как капает вода из крана, который Олег обещал починить еще месяц назад.
Олег медленно перевел взгляд на мать. Лариса Борисовна вжалась в стул, став визуально меньше раза в два, словно пытаясь слиться с обивкой.
— Ты… подслушивала? — прошептал Олег, и голос его дрогнул.
— Нет, дорогой. Я просто зашла за телефоном. И услышала правду. Единственную честную вещь, которую вы сказали за все эти годы. Про мясо, про молоко, про санаторий.
Полина подошла к столу, опираясь ладонями о столешницу. Теперь она нависала над ними, как судья при исполнении приговора.
— Значит так. План меняется кардинально. Дачу я не достраиваю. Я ее продаю в том виде, в каком есть.
— Как продаешь?! — взвизгнул Олег, вскакивая. — Мы же там баню хотели! Я уже пацанам пообещал!
— Ты хотел. А я хотела семью. Но у меня, оказывается, не семья, а ферма. Где я — ресурс, скот на убой.
— Полина, ты все не так поняла! — запричитала Лариса Борисовна, пытаясь включить привычную пластинку манипулятора. — Мы же любя… Это шутка была, фигура речи! Ты же знаешь, какой у нас юмор…
— Шутка? — перебила Полина, и голос ее резанул как хлыст. — А плевок в мой суп тоже был шуткой? Или это особый вид семейного юмора?
Олег замер. Его глаза начали медленно расширяться, осмысливая услышанное.
— Какой… плевок? О чем ты?
— Тот самый, который ты только что с таким аппетитом съел, до последней ложки, — Полина улыбнулась уголками губ, но глаза оставались холодными, как лед. — Твоя мама, эта святая женщина, плюнула в мою тарелку, пока я выходила. Думала, я не вижу. А я поменяла тарелки местами.
Олег позеленел. Краска отлила от его лица, сделав его похожим на несвежее тесто. Он посмотрел на пустую тарелку перед собой, на жирные разводы на дне, потом медленно перевел взгляд на мать.
— Мама? — голос его сорвался на фальцет. — Это правда?
Лариса Борисовна молчала. Она была пунцовой, как вареный рак. Ее выдавали бегающие глаза и дрожащие руки.
— Ты… ты кормила меня… этим?! — Олег отшатнулся, опрокинув стул с грохотом. Рука его рефлекторно потянулась к горлу, к кадыку.
— Я ей хотела! Ей! — заорала свекровь, тыча пальцем в Полину, брызгая слюной. — Она ведьма! Она все подстроила! Она специально!
— Я просто вернула вам ваше, — спокойно сказала Полина, скрестив руки на груди. — Все по справедливости. Закон сохранения энергии. Ты хотел маминой любви? Получи, распишись. Полная тарелка материнской заботы.
Олега рвало в туалете громко и мучительно. Звуки были красноречивее любых извинений и оправданий.
Лариса Борисовна металась по коридору, хватаясь то за сердце, то за голову, то за свою сумку, не зная, что спасать в первую очередь.
— Убийца! Ты отравила моего сына! Я в полицию пойду! Я тебя засужу!
Полина стояла у входной двери, как скала. Рядом с ней стояли два чемодана и спортивная сумка. Она собрала их еще до ужина, пока «переодевалась». Быстро, четко, профессионально, как собирала вещи в командировку.
— В полицию? — усмехнулась она. — И что вы там скажете в заявлении? «Я плюнула невестке в суп, а она накормила им моего сына»? Идите. Вместе посмеемся, участковый давно так не веселился.
Дверь туалета открылась. Выполз Олег. Бледный, мокрый, жалкий, с каплями воды на подбородке.
— Поль… ну зачем ты так? — проскулил он, глядя на нее побитой собакой. — Ну погорячились… Ну с кем не бывает… Мама старый человек… Прости…
— Простить? — Полина посмотрела на него как на пустое место, как на пятно на ковре, которое нужно вывести. — Олег, ты не понял. Это не ссора. Это финал. Титры.
Она открыла входную дверь настежь. Прохладный воздух с лестничной клетки ворвался в душную, пропитанную ложью квартиру, разбавляя этот яд.
— Вон.
— Куда?! Ночь на дворе! Дождь идет! — взвизгнула Лариса Борисовна, прижимая к груди косметичку.
— У вас есть ваша двушка. С трубами или без — мне плевать. Так же, как вам было плевать на меня все эти годы.
— Я никуда не пойду! — Олег попытался упереться рукой в дверной косяк, изображая решимость. — Это и мой дом! Я здесь живу! У меня права есть!
— Нет у тебя прав, — отрезала Полина ледяным тоном. — Квартира куплена мной за три года до брака. Ты здесь никто. Гость, который засиделся.
Она выставила чемоданы на лестничную площадку пинком ноги.
— Вещи там. Ключи на тумбочку. Считаю до трех. Если не выйдете — вызываю охрану, скажу, что посторонние проникли в жилище. Раз.
— Сынок, она ненормальная, у нее истерика! — шипела свекровь, торопливо натягивая сапоги, понимая, что Полина не шутит. — Пойдем, мы ей еще покажем! Мы адвоката наймем!
— Два.
Олег посмотрел на жену. Он искал в ее глазах привычную мягкость, жалость, страх остаться одной. Но не нашел ничего. Там была только брезгливость человека, который наконец-то решился выбросить гнилой мусор, отравлявший воздух.
Он молча положил связку ключей на тумбочку.
