Свекровь пыталась унизить меня перед друзьями. Она не знала, что я показала им видео с ее «ночными гостями»

Я смотрела, как Людмила Сергеевна расставляет тарелки на столе, и уже знала — сегодня будет плохо.

Она специально поставила себя во главе. На место хозяйки дома, хотя это мой дом.

— Верочка, салфетки принеси, — бросила она, даже не поворачивая головы. — И вино достань. То, что Олег привез из Италии в прошлом году.

Я сжала зубы.

Это было мое вино. Подарок мужа на годовщину.

Но промолчала. Как всегда.

Гости должны были прийти через полчаса — Олины друзья детства, Сергей с женой Таней, и еще Валера, холостяк, с которым они вместе в институте учились.

Три года я знала этих людей. Три года пыталась влиться в их компанию. Но для них я всегда оставалась «новой женой Олега», а не Верой.

— А ты что так оделась? — свекровь окинула меня взглядом, от которого захотелось провалиться сквозь землю. — У тебя что, ничего приличного нет? Олежек всегда любил, когда женщина при людях выглядит достойно.

Я посмотрела на свое черное платье. Простое, но элегантное.

— Людмила Сергеевна, это новое платье. Я специально…

— Ну да, новое, — она махнула рукой. — Только вот моя покойная невестка, Олина первая жена, она умела одеваться. Помню, на таких вечерах она всегда блистала.

Вот оно.

Она опять начала про первую жену.

Ирина. Та самая идеальная Ирина, которой не было уже пять лет. Олег пережил тяжелый развод, потом два года был один, потом мы познакомились, поженились три года назад.

Но для Людмилы Сергеевны я навсегда останусь «не той».

— Я переоденусь, — тихо сказала я и пошла в спальню.

В зеркале смотрела на себя уставшая женщина тридцати двух лет. Темные круги под глазами. Напряженные губы.

Когда это началось?

Год назад, когда свекровь осталась одна после смерти мужа и переехала в дом через дорогу от нас. Олег сказал — так будет лучше, мама не должна оставаться одна в той огромной квартире, где каждый угол напоминает об отце.

Я согласилась. Конечно согласилась.

Потому что я всегда соглашаюсь.

Ключ от нашего дома у нее появился «на всякий случай». Потом визиты стали ежедневными. Потом — замечания. Сначала мелкие, завуалированные.

«Верочка, ты не так моешь посуду, на ней разводы остаются».

«Верочка, зачем ты купила такую дешевую колбасу, Олежек привык к хорошей».

«Верочка, может, тебе к косметологу сходить? А то кожа какая-то уставшая».

А теперь вот так — в открытую, без прикрас.

Я надела темно-синее платье с v-образным вырезом. То самое, которое Олег называл моим «оружием массового поражения».

Когда вернулась на кухню, свекровь уже распоряжалась моими кастрюлями.

— Ты жаркое пересолила, — заявила она, не пробуя. — Я добавила сметаны. И вообще, надо было баранину брать, а не говядину. Олежек баранину любит.

Я глубоко вдохнула.

— Людмила Сергеевна, у Олега аллергия на баранину. С детства.

— Ерунда какая! — она отмахнулась. — Я его тридцать восемь лет растила, думаешь, не знаю, что он ест?

— Но он сам мне говорил…

— Да что он понимает! — она повернулась ко мне. — Мужчины вообще ничего не понимают в своем здоровье. Вот когда сама родишь и вырастишь, тогда поймешь.

Больная тема.

Мы с Олегом пытались. Два года. Обследования, врачи, анализы.

Пока полгода назад не выяснилось, что проблема в нем. Низкая подвижность. Лечение долгое, результат не гарантирован.

Олег тяжело это переживал. Просил никому не говорить. Даже матери.

Но свекровь постоянно намекала на мою «бездетность», как будто это была моя вина, мой выбор.

Дверной звонок спас меня от ответа.

Сергей и Таня пришли первыми, с букетом хризантем и бутылкой коньяка.

— Вера, привет! — Таня обняла меня. — Как дела?

— Нормально, — я выдавила улыбку.

Она посмотрела на меня внимательно, потом перевела взгляд на Людмилу Сергеевну, которая уже встречала их в прихожей, как хозяйка.

Таня поджала губы, но ничего не сказала.

Следом подтянулся Валера, шумный, с охапкой роз.

— Людмила Сергеевна! — он расцеловал свекровь в обе щеки. — Как всегда неотразимы! Вера, привет, конечно.

«Конечно». Как приложение. Как довесок.

Я улыбнулась натянуто.

Олег вышел из кабинета, где до последнего разбирал какие-то бумаги. Обнял друзей, чмокнул мать в макушку.

Меня даже не поцеловал.

Просто кивнул. «Привет».

Как соседке по лестничной площадке.

Мы расселись за столом. Свекровь, естественно, во главе. Олег справа от нее. Я — через два стула, между Таней и Валерой.

Как гостья в собственном доме.

— Ну что, друзья, — Людмила Сергеевна подняла бокал, — давайте выпьем за то, что мы все вместе! За семью! За дружбу!

Все выпили.

— А где ваш знаменитый медовик, Вера? — спросила Таня, пытаясь начать разговор. — Вы же обещали.

Я открыла рот, но свекровь опередила.

— Я посоветовала Верочке не выставлять его на стол, — она улыбнулась сладко. — Понимаете, она хорошо готовит, но вот с выпечкой… Ну, не всем дано. А гости дорогие, не хочется конфузов.

Валера хмыкнул.

Сергей уткнулся в тарелку.

Мое лицо горело.

— Мама, при чем тут… — начал Олег, но голос был вялый, без настоящего возмущения.

— Олежек, я же лучше знаю, — она похлопала его по руке. — Помнишь, как Ирина пекла? Вот это было искусство! Ее штрудель просто таял во рту.

Ирина. Первая жена. Опять.

— Людмила Сергеевна, — я попыталась улыбнуться, — может, все-таки достанем медовик? Пусть люди сами оценят.

— Не надо, Верочка, — она посмотрела на меня так, будто я предложила что-то неприличное. — Не надо ставить себя в неловкое положение.

Внутри что-то дрогнуло.

Но я снова промолчала. Взяла вилку. Начала есть.

Разговор крутился вокруг воспоминаний — институт, первые работы, поездки.

— А помнишь, Олег, — Валера налил себе еще, — как Ирина тебя в аэропорту встречала с плакатом «Мой герой вернулся»? Народ сфоткать просил!

Все засмеялись. Кроме меня.

— Ой, да, — Людмила Сергеевна всплеснула руками. — Она такая была! Яркая, живая, с фантазией! Жаль, что так вышло.

— Мама, давай не будем, — Олег дернул плечом, но опять без силы.

— Да что такого? — свекровь изобразила удивление. — Я просто вспоминаю хорошие времена. Или мне теперь и вспоминать нельзя?

Таня посмотрела на меня сочувственно.

Я взяла бокал, выпила залпом. Вино обожгло горло.

— Кстати, Вера, — свекровь повернулась ко мне, и я напряглась всем телом, — а что это у тебя с фигурой? Мне показалось, или ты поправилась?

Стол замолчал.

Только звон приборов о тарелки.

— Нет, я в порядке, — ответила я тихо.

— Да ну? — она прищурилась. — Мне показалось. Ну ничего, бывает. Возраст, гормоны. Хотя Ирина до последнего держала форму. Помню, Олег гордился, когда она в том красном платье…

— Мам, хватит, — оборвал ее Олег.

Но голос его был слабым. Без настоящего запрета. Без защиты.

Он никогда не защищал меня по-настоящему.

Я встала, начала убирать тарелки. Руки дрожали.

В кармане джинсов под передником лежал телефон. На нем — папка с видео.

Пятнадцать коротких записей, которые я собирала целый год.

Это началось случайно.

Полгода назад Олег установил камеру наблюдения у дома матери. «Для безопасности, — сказал он. — Она же одна живет, мало ли что».

И дал мне доступ к системе. «Если что-то случится, а я буду на работе, ты сможешь проверить».

Я пару раз заходила. Просто так, от нечего делать.

И однажды увидела.

Поздний вечер. К дому свекрови подходит мужчина. Высокий, в пальто. Она открывает дверь. Они обнимаются. Заходят внутрь.

Утром он уходит.

Я не придала значения. Может, родственник. Или старый друг.

Но потом был другой мужчина. Через неделю. Другой, но сценарий тот же.

Потом третий.

Потом четвертый.

Я начала сохранять записи. Не знала зачем. Просто сохраняла.

И вот теперь они были у меня.

Я не собиралась их использовать. Честное слово.

Мне было все равно, с кем и как живет Людмила Сергеевна. Она взрослая женщина. Вдова. Имеет право.

Но сейчас, стоя над раковиной и слушая, как она в гостиной опять рассказывает, какая замечательная была Ирина и какая неумеха я, я чувствовала, как внутри закипает что-то горячее и темное.

Телефон жег карман.

Я вернулась в гостиную с графином воды.

Людмила Сергеевна продолжала.

— А вы знаете, что Вера даже готовить толком не умела, когда они поженились? — она обратилась к Тане и Валере, как будто меня не было в комнате. — Олежек мне жаловался первые полгода. Макароны переваривает, мясо пересушивает.

— Мама, это было один раз, — Олег неловко засмеялся.

— Один раз? — свекровь всплеснула руками театрально. — Милый, ты просто деликатный. Я-то помню, как ты приезжал ко мне обедать каждые выходные первый год. Потому что дома есть было нечего.

Это была ложь.

Чистая, неприкрытая ложь.

Олег приезжал к матери, потому что она требовала. Звонила по три раза на дню, плакала в трубку, говорила, что умирает от одиночества после смерти мужа.

Я даже предлагала — давай вместе поедем, я приготовлю что-нибудь, поедим все вместе.

Но он отказывался. «Маме нужно побыть со мной наедине. Она скучает».

— Людмила Сергеевна, — я села на свое место, — может, не будем обсуждать это при гостях?

— А что такого? — она широко улыбнулась. — Мы же все свои. Друзьям можно рассказать. Тем более, ты же не обижаешься? Ты же понимаешь, что я от чистого сердца, по-матерински переживаю.

От чистого сердца. По-матерински.

Валера неловко откашлялся.

Сергей изучал узор на скатерти с таким видом, будто там был зашифрован код да Винчи.

— Знаете, — продолжила свекровь, наливая себе вина медленно, смакуя момент, — я вообще удивилась, когда Олег привел Веру. Ну то есть, она, конечно, милая девушка, но… после Ирины…

Она сделала паузу.

Все смотрели на нее.

— Это как с Мерседеса на Запорожец пересесть. Вроде и тот, и тот едут, но ощущения совсем другие.

Таня поперхнулась вином.

— Мама! — Олег повысил голос.

— Что мама? — она изобразила обиду. — Я правду говорю. Или правду теперь нельзя? Ирина была яркая, образованная, с кучей талантов. Рисовала, пела, танцевала. А эта… ну, простушка. Работает в какой-то конторе бухгалтером.

— Я главный бухгалтер компании с оборотом в полмиллиарда, — сказала я ровно. — И управляю отделом из двенадцати человек.

— Ну да, бумажки считаешь, — махнула она рукой. — А Ирина была дизайнером интерьеров. Творческая личность! У нее выставки были, публикации в журналах.

Олег молчал.

Он просто сидел и молчал.

Смотрел в тарелку, как будто там была самая интересная вещь на свете.

И тогда я поняла — он не остановит ее. Никогда.

Потому что для него мать важнее. Ее чувства, ее мнение, ее настроение.

А я — так, фон. Часть интерьера.

— Людмила Сергеевна, — я положила руки на стол, сцепив пальцы, чтобы не тряслись, — вы знаете, что мне интересно?

— Что, дорогая? — она повернулась ко мне с покровительственной улыбкой.

— Почему вы так рьяно защищаете память об Ирине, если именно вы разрушили их брак?

Воздух в комнате сгустился, стал густым, вязким.

— Что ты сказала? — свекровь побледнела.

— Я говорю о том, что Олег мне рассказывал, — я смотрела ей прямо в глаза. — О том, как вы приезжали к ним каждый день. Как контролировали каждый шаг Ирины. Как критиковали ее уборку, готовку, одежду, друзей. Как она ушла от Олега, потому что больше не могла это терпеть.

— Это неправда! — свекровь вскочила. — Это она сама ушла! Она бросила моего сына!

— Мам, сядь, — Олег попытался ее успокоить, но она стряхнула его руку.

— Неправда?! — я тоже встала. — Тогда почему Ирина при разводе сказала адвокату: «Я выхожу не из брака, а из тюрьмы»? Олег мне показывал документы.

Таня прикрыла рот рукой.

Валера замер с бокалом на полпути ко рту.

— Она была эгоисткой, — прошипела свекровь. — Не хотела заботиться о семье, о муже!

— Она хотела иметь собственную жизнь, — ответила я спокойнее, чем чувствовала. — Без ежедневного контроля и критики. Но вы не дали ей этого шанса.

— Олег! — завопила свекровь. — Ты слышишь, что она говорит?! Выгони ее! Немедленно!

Олег смотрел на меня растерянно, как школьник, которого застукали за списыванием.

— Вера, ты чего? — пробормотал он. — Это же мама…

Вот оно.

Это же мама. Главная отмазка для всего.

Для унижений, для контроля, для разрушенных жизней.

— Знаете что, друзья, — Людмила Сергеевна взяла бокал дрожащей рукой, — я вообще-то не хотела при всех говорить, но раз уж такая… такая неблагодарная особа решила устроить разборки…

Она сделала театральную паузу, оглядела всех за столом.

— Олег хочет развестись с Верой.

Мое сердце упало куда-то вниз.

— Он мне признался на прошлой неделе, — продолжила она, глядя мне в глаза с торжеством. — Сказал, что ошибся. Что она не та женщина, которая ему нужна. Что устал от ее серости, от ее скуки. Что хочет найти кого-то с огоньком, как Ирина.

Я повернулась к мужу, ища в его лице опровержение.

— Олег?

Он отвел взгляд, покраснел.

— Мам, я этого не говорил…

— Говорил! — она торжествующе смотрела на меня. — Говорил, что устал! Что больше не может! Что я была права насчет тебя с самого начала!

Валера и Сергей сидели, как истуканы.

Таня взяла меня за руку под столом, сжала.

— И знаешь, почему он не может тебе сказать? — свекровь наклонилась ко мне через стол. — Потому что ты прилипчивая. Жалкая. Он тебя жалеет, вот и все. Боится, что ты сделаешь глупость, если он скажет правду.

Она пыталась уничтожить меня.

Окончательно. Публично. При свидетелях.

Хотела, чтобы я убежала в слезах, сломленная, униженная.

Чтобы все увидели, какая я слабая, жалкая, недостойная их Олега.

Я медленно достала телефон из кармана.

Положила его на стол.

— Вы знаете, Людмила Сергеевна, — сказала я тихо, но каждый в комнате слышал каждое слово, — я тоже не хотела при всех говорить. Но раз уж вы решили устроить шоу…

Открыла галерею. Нашла нужную папку.

— Что ты делаешь? — свекровь нахмурилась, но в голосе появилась неуверенность.

— Показываю правду, — я встала, взяла пульт от телевизора. — Олег, у нас же есть Chromecast?

Он кивнул, не понимая.

Я за минуту подключила телефон к телевизору. Руки не дрожали. Внутри было странное спокойствие, холодное и ясное.

Точка невозврата.

— Смотрите, — я нажала на первое видео.

На большом экране появилось черно-белое изображение.

Дом свекрови. Входная дверь. Таймкод: 23:47, 15 марта.

К двери подходит мужчина лет пятидесяти, в кожаной куртке. Звонит.

Людмила Сергеевна открывает, одетая в шелковый халат, с распущенными волосами.

Они обнимаются.

Она берет его за руку, ведет внутрь.

Дверь закрывается.

— Что это?! — взвизгнула свекровь.

— Это камера наблюдения, — ответила я спокойно. — Та самая, которую Олег установил для вашей безопасности.

Я переключила на следующую запись.

Другой мужчина, моложе, в спортивной куртке. Другая дата — 28 марта. Тот же сценарий.

Затем еще одна. 12 апреля.

И еще. 3 мая.

— Выключи это немедленно! — свекровь бросилась к телевизору, но Валера встал, перехватил ее за локоть.

— Людмила Сергеевна, спокойнее, — сказал он негромко.

Пятая запись. Мужчина уходит рано утром, оглядывается по сторонам.

Олег сидел белый как стена.

— Мама? — выдавил он хрипло. — Что это такое?

— Это… это не то, что вы думаете! — она металась, пытаясь вырваться от Валеры. — Это… друзья! Просто старые друзья!

— Друзья, которые приходят в половине двенадцатого вечера и уходят в шесть утра? — уточнила я. — Пятеро разных друзей за последний год?

— Ты… ты за мной шпионила?! — свекровь ткнула в меня пальцем, лицо красное, в пятнах. — Ты больная! Ненормальная! Ты специально следила!

— Я не следила, — ответила я ровно. — Я просматривала архив камеры наблюдения. Той самой камеры, доступ к которой мне дал Олег. На случай, если с вами что-то случится, а его не будет рядом.

Таня прикрыла рот рукой, глаза широко раскрыты.

Сергей явно пытался не улыбаться, но уголки губ дергались.

— Знаете, что самое смешное? — я посмотрела на свекровь, и та попятилась. — Мне было абсолютно все равно. Совершенно. Вы овдовели два года назад, вам одиноко, вы ищете общения, отношений, любви — это ваше полное право.

Я сделала шаг к ней.

— Я никогда, слышите, никогда не собиралась об этом рассказывать. Ни Олегу, ни кому-либо еще.

Еще шаг.

— Но вы год унижали меня. Каждый день. Сравнивали с Ириной. Называли неумехой, серой мышью, недостойной вашего сына. Врали про меня друзьям.

Я остановилась в метре от нее.

— А сами прятали свою жизнь. Свое одиночество. Свои поиски любви и тепла. Прикрывались маской страдающей вдовы, хотя на самом деле давно живете дальше.

Она смотрела на меня с ненавистью и страхом.

— И сегодня вы решили окончательно меня добить, — продолжила я. — Соврать, что мой муж хочет от меня избавиться. При всех. Чтобы унизить до конца.

— Олег, — прошептала она, поворачиваясь к сыну, — сынок, это не…

— Мама, — он поднялся медленно, как старик, — иди домой.

— Что?

— Иди домой, — повторил он тверже, глядя ей в глаза. — Прямо сейчас.

— Ты встанешь на ее сторону? — голос свекрови задрожал, стал тонким, детским. — Против родной матери? Я тебя родила! Вырастила! Всю жизнь тебе посвятила!

— Мам, пожалуйста, — Олег провел рукой по лицу. — Уходи. Мне нужно… время. Чтобы все это переварить.

Он все еще не мог посмотреть мне в глаза.

Людмила Сергеевна схватила сумочку дрожащими руками, накинула платок.

Шла к двери, пошатываясь, как будто пьяная.

У порога обернулась, посмотрела на меня с такой ненавистью, что я невольно отшатнулась.

— Ты еще пожалеешь, — выдавила она сквозь стиснутые зубы. — Я была единственной, кто действительно любил Олега. По-настоящему. Бескорыстно. А ты… ты просто используешь его. Как все.

Дверь хлопнула.

Мы остались впятером — я, Олег, Сергей с Таней и Валера.

Повисла оглушающая тишина, которую нарушал только гул холодильника на кухне.

— Слушайте, — Валера первым пришел в себя, покашлял, — может, нам тоже пора? Дела там, знаете ли, завтра рано вставать…

— Сидите, — неожиданно резко сказал Олег. — Прошу вас. Не уходите.

Он налил себе полный бокал коньяка. Не разбавляя. Выпил залпом, поморщился.

— Я идиот, — произнес он в пустоту, глядя на стену.

Я молчала. Села обратно за стол. Руки наконец задрожали, адреналин начал отпускать.

— Вера, — Олег наконец посмотрел на меня, и в его глазах было что-то похожее на отчаяние, — почему ты не сказала мне раньше? Про маму? Про то, как она к тебе относится?

— Говорила, — ответила я тихо, устало. — Много раз. Первые полгода говорила почти каждую неделю.

— Но не про…

— Про видео? — я посмотрела на него. — Потому что это не мое дело. У твоей матери своя жизнь. Она взрослая женщина. Она имеет право искать счастье. Или хотя бы не быть одной.

— Тогда зачем показала?

Вот он, главный вопрос.

— Зачем я показала? — я медленно налила себе воды, отпила. — Потому что она пыталась уничтожить меня. Публично. При твоих друзьях. Сказала, что ты хочешь развестись. Что я жалкая и прилипчивая.

— Я никогда этого не говорил, — он покачал головой. — Клянусь, никогда.

— Знаю, — кивнула я. — Но ты и не защитил меня. Ты сидел и молчал, пока твоя мать называла меня пересадкой с Мерседеса на Запорожец.

Таня тихо ойкнула, прикрыв рот ладонью.

— Это было жестоко, Олег, — сказала она мягко. — Очень жестоко. И ты просто смотрел.

— Я не знал, что сказать, — он опустил голову, сжал кулаки на столе. — Это же мама. Она после смерти отца… она не в себе иногда. Я думал, просто переживет и все наладится.

— Это не оправдание, — произнес неожиданно Сергей твердо. — Братан, я тебя двадцать лет знаю и люблю. Но ты вел себя как маменькин сынок. Извини за прямоту.

Валера присвистнул тихо.

— Строго, но справедливо.

Олег сжал кулаки крепче, побелели костяшки пальцев. Но он не спорил.

— Я просто хотел, чтобы всем было хорошо, — сказал он глухо. — Чтобы мама не чувствовала себя брошенной после смерти отца. Чтобы Вера… чтобы вы обе как-то ужились. Я думал, со временем…

— Со временем что? — я перебила. — Я научусь молча терпеть унижения? Привыкну к тому, что в собственном доме меня третируют? Смирюсь с тем, что меня постоянно сравнивают с бывшей женой?

Он молчал.

— Я терпела год, Олег, — продолжила я, и голос начал дрожать. — Целый год я слушала, какая я плохая хозяйка. Какая плохая жена. Какая серая и скучная. Как ты, оказывается, ко мне каждую неделю ездил обедать, потому что дома есть было нечего.

— Это же бред! — вырвалось у него. — Я ездил, потому что она требовала! Плакала по телефону, что умирает от одиночества!

— А ты не мог ей отказать, — закончила я. — Не мог сказать: «Мама, у меня жена, своя семья, свои планы». Ты каждый раз бросал все и ехал к ней.

Таня кивнула.

— Ирина ушла по той же причине, — сказала она тихо. — Помнишь, Олег? Она мне говорила перед разводом. Что не может больше. Что чувствует себя не женой, а соперницей твоей матери.

Сергей тяжело вздохнул.

— Людмила Сергеевна… она хороший человек. Была. Но после смерти дяди Пети что-то сломалось. Она стала… собственницей. Всех вокруг контролирует.

— Что мне теперь делать? — спросил Олег, глядя на меня умоляюще.

— Для начала извиниться перед женой, — сказал Валера спокойно. — Нормально извиниться. На коленях, если надо.

— Потом поговорить с матерью, — продолжил Сергей. — Серьезный разговор. Без жалости к ней и жалости к себе. Установить четкие границы. Сказать, что так больше не будет.

— А потом, — Таня посмотрела на меня долгим взглядом, — спросить у Веры, готова ли она вообще дать тебе еще один шанс. Потому что после сегодняшнего…

Все посмотрели на меня.

Я сидела, медленно вращая бокал с водой в руках. Смотрела, как свет преломляется в гранях стекла.

Внутри было странное спокойствие. Не облегчение. Не радость. Не триумф.

Просто пустота после долгой битвы.

— Знаешь, Олег, — начала я медленно, подбирая слова, — я люблю тебя. Правда люблю. Иначе не вышла бы замуж. Не терпела бы этот год.

Он кивнул, не отрывая взгляда.

— Но я не могу жить так, как жила последний год, — продолжила я. — Я не могу быть в браке, где меня не защищают. Где приходится каждый день выбирать между собственным достоинством и миром в семье.

— Больше не будет…

— Дай мне закончить, — я подняла руку. — Твоя мать одинока. Она потеряла мужа, с которым прожила сорок лет. Она боится старости, боится остаться никому не нужной. Она ищет любовь или хотя бы тепло, компанию. И это абсолютно нормально. Это по-человечески.

— Но она не имела права вымещать свою боль на тебе, — сказала Таня твердо. — Выбирать тебя козлом отпущения.

— Именно, — я кивнула. — Она выбрала меня мишенью для своей злости на жизнь, на судьбу, на одиночество. Потому что я не сопротивлялась. Потому что ты, Олег, позволял ей это делать.

Олег закрыл лицо руками, плечи сгорбились.

— Прости, — сказал он глухо, сквозь ладони. — Господи, прости меня. Я такой идиот.

— Извинений недостаточно, — я покачала головой. — Мне нужны гарантии. Мне нужно время, чтобы подумать. Чтобы понять, верю ли я, что что-то изменится по-настоящему.

— Я изменюсь, — он опустил руки, схватил мою ладонь. — Клянусь тебе. Всем, чем хочешь. Я все исправлю.

Его глаза были красными, влажными, честными.

Но я слишком много раз за этот год слышала обещания. Которые таяли к утру.

— Докажи, — сказала я просто. — Не словами. Делами.

Валера негромко хлопнул в ладоши.

— Вот это правильно! Вера, ты большая молодец.

— Я серьезно, — я высвободила руку, посмотрела Олегу прямо в глаза. — Завтра ты поедешь к матери. Поговоришь с ней. Нормально поговоришь, без истерик и слез.

— Поеду.

— Скажешь ей, что так больше не будет. Что она не может приходить сюда без предварительного звонка и приглашения. Что ключи от нашего дома она должна вернуть.

Олег кивнул.

— Скажешь, что у нее есть своя жизнь. И пусть живет ею. Встречается с мужчинами, ходит на свидания, ищет любовь. Это ее право, и никто не будет ее осуждать.

— Скажу.

— Но она не должна больше лезть в нашу жизнь. Не должна контролировать, критиковать, унижать. Если она хочет общаться с нами — она должна научиться уважать границы.

— Я все ей скажу, — кивнул он. — Обещаю.

— И скажешь, что если она хочет, чтобы мы с ней общались нормально — она должна извиниться передо мной, — я сделала паузу. — Искренне. Без «но» и оправданий. Без «я волновалась» и «я хотела как лучше».

Олег кивал, соглашаясь с каждым словом.

— А если она откажется? — спросил он тихо. — Если скажет, что никогда не извинится?

Вот он, самый важный вопрос.

Я посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом.

— Тогда ты выберешь, — сказала я четко, медленно. — Либо она с ее контролем и манипуляциями. Либо я и наш брак. Третьего не дано, Олег. Больше никакого балансирования между двух огней.

Комната замерла.

Валера и Сергей переглянулись.

Таня сжала мою руку под столом.

— Я выберу тебя, — сказал Олег твердо. — Если дойдет до этого — я выберу тебя. Без колебаний.

— Посмотрим, — ответила я. — Посмотрим.

Прошло две недели.

Тяжелые, напряженные, странные две недели.

Первые три дня Олег ночевал у Сергея. Я настояла. Сказала, что мне нужно побыть одной, подумать, разобраться в себе.

Мы не виделись, только переписывались. Короткие сообщения — «как дела», «все нормально», «скучаю».

Он писал, что ездит к матери каждый день. Что они разговаривают. Долго, тяжело, со слезами и криками.

Она то плакала навзрыд, то впадала в ярость, то пыталась играть на жалости — «я умру скоро, и ты пожалеешь».

На четвертый день Олег вернулся домой.

Позвонил в дверной звонок, хотя у него были ключи. Стоял на пороге с огромным букетом белых роз и растерянным лицом.

— Можно? — спросил он тихо.

Я кивнула, отступила в сторону.

Мы сидели на кухне, пили кофе, молчали. Долго молчали.

Первый раз за три года брака по-настоящему молчали вдвоем. Не уткнувшись в телефоны. Не отвернувшись друг от друга.

Просто сидели и молчали, обдумывая слова.

— Я поговорил с мамой, — начал он наконец, вращая чашку в руках. — Очень долго. Часа три или четыре. Может, больше.

— И? — я отпила кофе, смотрела на него поверх края чашки.

— Сначала она все отрицала, — он потер лицо ладонями. — Говорила, что ты специально все подстроила. Что видео поддельные. Что ты меня против нее настраиваешь.

Я хмыкнула.

— Потом плакала, — продолжил он. — Говорила, что я ее предаю. Что она для меня всю жизнь положила, а я теперь от нее отворачиваюсь. Что она умрет в одиночестве, и я буду виноват.

— Классический сценарий манипуляции, — заметила я спокойно.

— Я знаю, — он кивнул. — Раньше бы я повелся. Извинился бы, обнял, успокоил. Но в этот раз… я просто сидел и молчал. Ждал, пока она выдохнется.

— Умно.

— А потом, — Олег поднял глаза на меня, — потом она сломалась. По-настоящему. Без театра. Села на диван, обхватила себя руками и… призналась.

Я молчала, ждала продолжения.

— Она сказала, что да, встречается с мужчинами. Через приложение для знакомств. Уже больше года. Разными. Потому что не может найти «того самого».

— Это нормально, — сказала я.

— Я ей то же самое сказал, — кивнул Олег. — Сказал, что она имеет полное право. Что папа бы не хотел, чтобы она провела остаток жизни в одиночестве.

— Как она отреагировала?

— Заплакала по-другому, — он сделал глоток кофе. — Тише. Не истерично. Сказала, что боялась осуждения. Моего, родственников, соседей. Что все скажут — не прошло и двух лет, а она уже мужиков по домам водит. Что она предает папину память.

Я вдруг почувствовала укол сочувствия к ней.

Неожиданный, но реальный.

— А про меня она что-то сказала? — спросила я. — Про то, как ко мне относилась?

Олег замолчал, смотрел в чашку.

— Сказала?

— Да, — он поднял глаза. — Сказала, что… завидовала тебе.

— Что?!

— Завидовала, — повторил он медленно. — Черной завистью. Потому что ты молодая, красивая, здоровая. У тебя вся жизнь впереди. Муж, работа, возможности. А она… она смотрит в зеркало и видит старую женщину. Которой никто не нужен.

Я молчала, переваривая услышанное.

— Она сказала, что когда видела нас вместе — счастливых, молодых — ее разрывало изнутри, — продолжил Олег. — Не от злобы к тебе конкретно. А от злости на жизнь, на судьбу, на время. И она вымещала это на тебе. Потому что ты была рядом. И потому что молчала, не огрызалась.

— То есть я сама виновата, что молчала? — я нахмурилась.

— Нет! — он быстро покачал головой. — Нет, она не так сказала. Она сказала… что ты была удобной мишенью. И что ей стыдно. Очень стыдно.

Я отставила чашку, скрестила руки на груди.

— Это не оправдывает ее, — быстро добавил Олег. — Я ей так и сказал. Сказал, что она вела себя отвратительно. Что унижала тебя каждый день. Что разрушала наш брак, как разрушила мой первый брак.

— Она согласилась?

— В итоге да, — он кивнул. — Не сразу. Сначала пыталась оправдываться. Но я не дал. Впервые в жизни, наверное, не дал ей манипулировать мной.

В его голосе звучала гордость.

И я поняла — он действительно изменился. Хотя бы немного.

— Что еще ты ей сказал?

— Все, что ты просила, — он перечислял на пальцах. — Что она не может приходить без звонка. Что ключи должна вернуть. Что у нее своя жизнь, пусть живет. Что если хочет общаться с нами — должна уважать границы.

— И?

— И сказал про извинения, — он помолчал. — Сказал, что если она хочет, чтобы мы с ней общались — должна извиниться перед тобой. По-человечески.

— Она согласилась?

— Не сразу, — Олег покачал головой. — Сначала отказывалась наотрез. Говорила, что не будет унижаться. Что это я должен извиняться за то, что женился не на той женщине.

Я сжала кулаки под столом.

— Но потом, — продолжил он, — я сказал ей то, что должен был сказать много лет назад.

— Что именно?

— Что если она не извинится, — он посмотрел мне в глаза, — то я выбираю тебя. И что она больше не сможет просто так приходить к нам. Что будем общаться на нейтральной территории, по праздникам, формально. Как дальние родственники.

Я почувствовала, как что-то внутри дрогнуло.

— Ты правда это сказал?

— Правда, — кивнул он. — И знаешь, что она ответила?

Я покачала головой.

— Она сказала: «Значит, я уже потеряла тебя». Вот так. Тихо. Без крика. И я понял, что да. Что старые отношения между нами умерли. И что-то новое должно родиться. Или не родиться вовсе.

Мы помолчали.

— Она хочет прийти, — сказал Олег. — Извиниться перед тобой. Я сказал, что спрошу, готова ли ты ее видеть.

Я смотрела в окно. Там светило солнце, первый по-настоящему теплый день после долгой весны.

— Хорошо, — сказала я наконец. — Пусть приходит. Но не сегодня. Завтра. Днем. В два часа.

Олег кивнул с облегчением.

На следующий день в дверь позвонили ровно в четырнадцать ноль-ноль.

Людмила Сергеевна стояла на пороге с букетом желтых тюльпанов и коробкой конфет. Без привычного яркого макияжа, в простом сером пальто, с непокрашенными корнями седых волос.

Она выглядела… старой.

Не в плохом смысле. Просто на свой возраст. Уставшей женщиной шестидесяти трех лет с морщинами и опущенными плечами.

— Вера, — сказала она тихо, хрипло. — Можно войти?

Я молча отступила в сторону.

Мы прошли в гостиную. Олег сидел на кухне — я попросила его не вмешиваться, пока мы не поговорим наедине.

Свекровь села на край дивана, положила сумку рядом. Теребила ручку сумки нервно, как школьница перед директором.

Я села напротив, в кресло. Молчала. Ждала.

— Я не умею извиняться, — начала она, глядя в пол. — Всю жизнь считала это слабостью. Унижением.

Я не отвечала.

— Но я вела себя ужасно, — она подняла глаза, и я увидела в них красные прожилки, мешки, слезы. — По отношению к тебе. Год. Целый год я говорила гадости, унижала, сравнивала с Ириной. Критиковала каждый твой шаг.

— Зачем? — спросила я просто.

Она помолчала долго.

— Потому что злилась, — сказала она наконец. — На себя. На жизнь. На то, что Петр умер, а я осталась. На то, что мне шестьдесят три, а я все еще одна. На то, что приходится через интернет искать мужчин, чувствовать себя жалкой.

В ее голосе была настоящая боль.

— Людмила Сергеевна, — сказала я мягче, — вам не за что стыдиться. Вы ищете любовь, тепло, компанию. Это абсолютно нормально. Естественно.

— Но Петр умер всего два года назад… — голос дрогнул.

— И что? — я наклонилась вперед. — Это значит, что вы должны до конца своих дней носить черное и вздыхать над его фотографией? Запретить себе радость, близость, надежду?

Слезы покатились по ее бледным щекам.

— Все осудят, — прошептала она. — Скажут, что я его не любила. Что предала память.

— А вы так боялись этого осуждения, — я откинулась на спинку кресла, — что начали нападать первой. Выбрали меня козлом отпущения. Чтобы все смотрели на меня, а не на вас.

Она кивнула, утирая слезы дрожащей рукой.

— Прости меня, — сказала она, глядя мне в глаза. — Пожалуйста. Я знаю, что не заслуживаю прощения. Знаю, что вела себя как… как чудовище. Но прости. Если сможешь.

Я смотрела на нее — на эту сломленную, потерянную женщину, которая год методично отравляла мне жизнь.

И поняла, что держать в себе злость больше нет сил.

Что мне нужно отпустить это, чтобы жить дальше.

— Я прощаю, — сказала я медленно. — Но с условиями.

— Какими? — она выпрямилась, вытерла лицо.

— Больше никаких сравнений с Ириной, — я считала на пальцах. — Никаких комментариев о моей готовке, фигуре, одежде, работе. Никаких визитов без предварительного звонка. Никаких ключей от нашего дома.

— Хорошо, — кивнула она. — Обещаю.

— И еще, — я посмотрела на нее серьезно. — Перестаньте прятать свою жизнь. Если встречаетесь с кем-то — расскажите Олегу. Не нужно стыдиться. Вы живой человек с живыми потребностями и чувствами.

Она моргнула, удивленно.

— Ты… не будешь осуждать?

— Нет, — покачала я головой. — Почему я должна? У вас есть право на личную жизнь. На поиски счастья. На ошибки, на разочарования, на новые попытки. Неважно, сколько вам лет.

Новые слезы хлынули из ее глаз, но теперь они были другими — благодарными, облегченными.

Олег вошел с подносом, на котором стояли три чашки чая и тарелка печенья.

— Мама, — сказал он, ставя поднос на столик, — у меня к тебе предложение.

— Какое? — она настороженно посмотрела на него, вытирая щеки.

— Удали это приложение для знакомств, — он сел рядом со мной, взял меня за руку. — Там одни проходимцы и временщики.

Есть нормальные клубы для людей твоего возраста. Танцы, экскурсии, походы в театр, путешествия. Сергей говорил, что его мама ходит в такой. Там она познакомилась со своим… ну, другом. У них уже год отношения.

Людмила Сергеевна моргнула, не веря ушам.

— Ты серьезно? Ты не против?

— Абсолютно серьезно, — он кивнул. — Мама, хватит сидеть дома одной и листать фотографии незнакомцев по ночам. Выходи в люди. Живи. Встречайся, ходи на свидания, влюбляйся. Ищи своего человека нормально.

Оцените статью
Добавить комментарии

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!:

Свекровь пыталась унизить меня перед друзьями. Она не знала, что я показала им видео с ее «ночными гостями»
Резник со своеобразным поздравление обратился к Пугачевой: «Могла бы остаться великой исполнительницей, а теперь…»