— Ты когда-нибудь чувствовала, что твоя жизнь попала в капкан? — спросила я Лену, размешивая остывший чай. — Словно каждый день просыпаешься с камнем на душе?
Подруга подняла взгляд от телефона. В её глазах мелькнуло понимание – она знала, о чём я.
Всё началось три года назад. Мы с Максимом только отпраздновали первую годовщину свадьбы.
Золотая осень, прогулки под шуршащими листьями, планы на большую семью. Пять детей – так мы мечтали. Трое мальчиков и две девочки. Даже имена придумали.
А потом был тот холодный, пронизывающий до костей февральский день. Я сидела перед врачом, вцепившись в подлокотники кресла. Сердце колотилось так, что, казалось, его стук слышен в коридоре.
— К сожалению, Дарья Андреевна, у вас сложная форма. Шансы на зачатие крайне малы.
Мир рухнул в одно мгновение. Помню, как брела по улице, не замечая ни людей, ни машин. Снег падал на волосы, таял на щеках, смешиваясь со слезами.
Той ночью я приняла решение – не говорить Максиму. По крайней мере, пока. Я видела, как он светился, когда говорил о наших будущих детях.
Каждый раз, проходя мимо детских магазинов, он останавливался у витрин. «Представляешь, скоро будем выбирать коляску», — говорил он. И я улыбалась, чувствуя, как внутри всё сжимается.
Я цеплялась за надежду. Ходила по врачам, пила горсти таблеток, молилась каждый вечер. Шептала в темноту: «Пожалуйста, дай мне ребёнка. Хотя бы одного».
Кто-то скажет – глупо. Но когда очень хочешь во что-то верить, цепляешься за любую соломинку.
Это случилось в день рождения свекрови. Я приехала к ней пораньше, чтобы помочь с приготовлениями. Мы с Людмилой Викторовной не были близки, но я старалась. Очень старалась.
Зазвонил телефон – Лена. Я вышла на балкон, прикрыв дверь.
— Нет, не помогает тот препарат, — говорила я тихо. — Врач говорит, нужно готовиться к другим вариантам, но шансы и там невысокие.
Закончив разговор, я повернулась и застыла. Свекровь стояла в дверном проёме. Её глаза сузились, в них читалось что-то новое – власть.
— Значит, не можешь подарить моему сыну ребёнка? — произнесла она с холодной, режущей интонацией. — И Максим не знает?
Я почувствовала, как по спине пробежал озноб. Что-то в её взгляде заставило меня сжаться.
— Людмила Викторовна, я…
— Я все поняла, — отрезала она. — Знаешь, мой сын всегда мечтал о детях. Он бросит тебя, когда узнает.
Я смотрела на неё, не в силах вымолвить ни слова. А она подошла ближе, почти касаясь моего лица.
— Или… мы можем договориться, — её губы растянулись в улыбке, которая не коснулась глаз. — Я не скажу Максиму. Пока. А ты будешь хорошей невесткой. Очень хорошей.
Так начался мой персональный ад. Еженедельная уборка её дома. Покупка продуктов. Готовка. Работа на даче. Когда я пыталась возразить, она доставала телефон: «Может, позвоним Максиму? Расскажем правду?»
И я подчинялась. Каждый раз, натирая до блеска её кухонный стол или пропалывая грядки под палящим солнцем, я ненавидела себя за трусость.
За то, что не могла набраться смелости и рассказать мужу правду.
Каждый вечер он спрашивал, почему я такая усталая. А я лгала. Говорила про работу, про стресс. И он верил.
Три года я жила в страхе, что однажды он узнает. Что уйдёт. Что я останусь одна. Три года я смотрела, как мои подруги рожают детей, и плакала в подушку по ночам.
Но всему приходит конец.
В тот вечер я вернулась домой поздно. Пальцы саднило от дачных работ у свекрови. Максим ждал меня с ужином — запеканка остывала на столе, в воздухе витал аромат приправ.
— Даша, мы можем поговорить? — он отложил книгу, которую читал.
Что-то в его голосе заставило меня насторожиться. Я села напротив, нервно сцепив пальцы на коленях. Сердце заколотилось где-то в горле.
— Звонила мама сегодня, — Максим отпил воды, не отрывая от меня взгляда. — Хвасталась, как ты у неё весь огород перекопала. Опять.
Я кивнула, стараясь выглядеть непринужденно.
— Третий раз за месяц, Даш. Последние три года ты проводишь у неё почти всё свободное время. Помнишь, мы хотели съездить на море? Ты отказалась, потому что маме нужно было помочь с ремонтом.
Он взял мою руку — мозоли и царапины выдавали тяжёлую работу. Глаза у Максима стали печальными.
— Что происходит? Почему ты всё это делаешь? Она что, заставляет тебя?
Я смотрела на его лицо — родное, любимое — и понимала, что больше не могу. Не могу жить во лжи. Не могу просыпаться каждое утро, гадая, не станет ли этот день последним днём нашего брака.
Горячие слёзы покатились по щекам. Голос дрогнул.
— Я должна тебе кое-что рассказать.
И я рассказала. Всё — от первого посещения врача до последнего унизительного поручения свекрови. С каждым словом груз на душе становился легче, но страх не отпускал. Я боялась поднять глаза.
— Прости, — прошептала я, когда закончила. — Прости, что не могу подарить тебе детей. Прости, что скрывала. Я боялась, что ты уйдёшь.
Между нами повисло молчание. Секунды растягивались как резина. За окном гудели автомобили, сквозь стену долетали басы соседской музыки, а мы застыли друг напротив друга, будто время вокруг остановилось.
Потом Максим медленно поднялся. Я внутренне сжалась, готовясь к его гневу, к разочарованию, к прощанию.
Но он опустился передо мной на колени и крепко обнял.
— Дура, — прошептал он, и я почувствовала, как его плечи дрожат. — Какая же ты дура, Дашка.
Он отстранился, взял моё лицо в ладони. В его глазах блестели слёзы.
— Ты — моя жена. Ты — моя семья. Не мама, не будущие дети — ты.
Он притянул меня к себе и поцеловал так нежно, как не целовал уже давно.
— Мы справимся. Есть врачи, есть усыновление. А если ничего не получится — мы есть друг у друга. И этого достаточно.
Я плакала, прижимаясь к его груди, не веря своему счастью. Три года страха, три года унижений — и всё напрасно.
На следующий день Максим сходил к матери и сухо сообщил, что знает всё.
— Это было последней каплей, — сказал он. — Год мы с тобой не общаемся. Решишь извиниться перед Дашей — можем поговорить. Пока — нет.
Людмила Викторовна пыталась оправдаться, кричала, что я манипулирую им, что я обманщица. Но Максим был непреклонен.
— И ещё, мама, — добавил он перед тем, как закончить разговор. — Я прекращаю ежемесячные переводы.
Раз уж ты решила, что можешь использовать мою жену как бесплатную рабочую силу — значит, в деньгах не нуждаешься.
После этого разговора телефон разрывался от сообщений и звонков. Свекровь то угрожала, то умоляла, то обещала исправиться.
— Давай сменим номера, — предложил Максим через неделю бесконечных звонков. — Начнём с чистого листа.
Мы так и сделали. Переехали в новую квартиру в другом районе. Сменили номера телефонов. Удалили страницы в социальных сетях. Моя маленькая месть.
И впервые за три года я почувствовала, что могу дышать полной грудью. Будто тяжёлый камень, давивший на сердце, исчез.
Мы с Максимом снова смеялись, путешествовали, строили планы.
Жизнь начала налаживаться.
Шесть месяцев пролетели незаметно. Мы с Максимом словно вернулись в первые дни нашего знакомства — те же нежные взгляды, те же долгие разговоры до рассвета.
Только теперь между нами не было тайн и недомолвок.
Мы посетили нескольких специалистов. Одни давали надежду, другие разводили руками.
Максим держал меня за руку на каждом приёме, внимательно слушал каждого врача.
Мы составили план, но решили не торопиться и не зацикливаться.
— Будь что будет, — говорил он, целуя меня по утрам. — Главное, что мы вместе.
В тот день я проснулась с непривычным ощущением. Что-то было не так. Лёгкое головокружение, тошнота. «Наверное, вчерашний ужин», — подумала я, но на всякий случай решила заглянуть в календарь.
И замерла. Задержка. Две недели. Я совсем потерялась в датах.
«Не может быть», — билась в голове единственная мысль. Я боялась поверить, боялась надеяться.
В аптеку я бежала, словно в тумане. Купила сразу три теста. Вернувшись домой, заперлась в ванной, дрожащими руками разрывая упаковку.
Три минуты ожидания превратились в вечность. Я сидела на краю ванны, глядя на белую полоску, которая медленно, но верно превращалась в две чётких линии.
Положительный.
Я не поверила. Сделала второй тест. Снова положительный. Третий — то же самое.
Я обхватила живот руками и разрыдалась, не сдерживаясь. Сколько раз я видела этот момент во сне? Сколько раз просыпалась с мокрой от слёз подушкой, когда сон обрывался на самом важном?
Максим вернулся с работы поздно. Я ждала его, сидя на кухне с букетом ромашек — первых весенних цветов — и маленькой коробочкой, перевязанной лентой.
— Что празднуем? — улыбнулся он, заметив накрытый стол.
— У меня для тебя подарок, — я протянула ему коробочку, чувствуя, как сердце колотится о рёбра.
Он развязал ленту, открыл крышку и застыл. Внутри лежали три теста и крошечные вязаные пинетки, которые я купила по дороге домой, не в силах пройти мимо детского магазина.
Максим поднял на меня потрясённый взгляд.
— Это… правда?
Я кивнула. Горло перехватило, не выдавить ни звука.
Максим рухнул передо мной на колени. Обхватил руками талию, уткнулся лицом в живот.
— Господи, — его голос дрожал, плечи тряслись. — Спасибо… просто спасибо…
Спустя время мы записались на приём. И вот датчик УЗИ скользил по моему животу, а на экране мерцала крошечная точка. Всё в норме.
— В моей практике такое бывает, — врач сняла перчатки. Жизнь берёт своё. Особенно после того, как отступают стрессы.
Выходя из клиники, я поймала себя на мысли о свекрови. Что бы она сказала, узнав новость? Впрочем, какая разница. Людмила Викторовна больше не диктовала правила в нашей жизни.
Беременность текла в странной смеси эйфории и страха. Каждое новое ощущение, каждый поход к врачу — всё заставляло сердце замирать. Но недели сменяли друг друга, а малыш внутри крепчал и рос.
А потом был тот день, когда я впервые почувствовала толчок. Крошечное движение внутри — как будто кто-то коснулся меня изнутри перышком. Я замерла посреди комнаты, положив руку на живот.
— Макс, — позвала я. — Иди сюда.
Он прибежал из кухни с полотенцем в руках, испуганный моим голосом.
— Что случилось?
— Дай руку.
Я положила его ладонь на то место, где секунду назад чувствовала движение. Мы стояли так несколько минут. И вдруг — снова. Толчок. Сильнее, чем первый.
Глаза Максима расширились.
— Это…
— Да, — я улыбнулась, смаргивая слёзы. — Это она, наша малышка.
Теперь, сидя на полу новенькой детской, разбираю стопку крошечных вещей. Мы с Максимом закончили ремонт всего неделю назад.
Вот распашонки с милыми мишками. Вот пелёнки. А вот — моя особая гордость — игрушка-зайчик, которую я сшила сама, вкладывая в каждый стежок свою любовь и благодарность.
До родов осталось две недели. Маленькая девочка — скоро появится на свет. Мы назовём её Надеждой. Потому что она и есть воплощение нашей надежды.
Иногда нужно отпустить страх и выбрать любовь. Когда любовь настоящая — она творит чудеса. Даже если весь мир говорит, что это невозможно.
А что же свекровь? Недавно Максим получил от неё письмо — не электронное, а настоящее, бумажное. Несколько страниц извинений и просьб о встрече. Он дал мне прочитать.
— Решай сама, — сказал он. — Это наша семья. Наш ребёнок. Тебе решать.
Я долго думала. И решила, что когда-нибудь позже, когда наша дочь подрастёт, мы, возможно, позволим Людмиле Викторовне увидеть внучку. Под нашим присмотром. Ненадолго. Ведь обиды не должны жить вечно.
Но сейчас… Сейчас у нас есть только мы и наше маленькое чудо. И этого более чем достаточно.
***
Но что же думала Свекровь все это время? Почему она так поступила? Давайте посмотрим на ситуацию с ее стороны.
Мой Максим всегда был смышлёным. С самого детства. «Людочка, да у вас вундеркинд!» — говорили в детском саду. Я знала. Я гордилась. А как же иначе?
Когда муж ушёл от нас, оставив только алименты и редкие звонки по праздникам, я поклялась, что мой сын получит всё.
Лучшую школу, лучший институт, лучшую жену. Особенно жену. Она должна была быть под стать ему — умная, амбициозная, с хорошей родословной. А главное — способная родить здоровых детей. Продолжить род.
Господи, каким разочарованием стала для меня эта его Дарья! Простенькая, тихая, из семьи медсестры и сантехника. Какие гены?
О чём он думал? Но Максим светился рядом с ней, и я молчала. Только зубы стискивала на их свадьбе, когда мать невесты, лепетала о будущих внуках.
«Не меньше трёх!» — смеялась она, опрокидывая очередную рюмку. И все кивали, и все улыбались. А я чувствовала, как внутри всё холодеет. Мой сын, мой умница, мой медалист и отличник — и гены этой… посредственности.
Я терпела. Привыкала. И даже почти смирилась, пока не услышала тот разговор.
День рождения. Мой день, между прочим. Дарья приехала помогать — вот уж спасибо, обойдусь. Но я позволила: пусть думает, что я её принимаю.
И тут звонок, и она выходит на балкон. Я собиралась пройти мимо, но услышала её голос. Все в этот момент поняла.
Я замерла. Внутри всё перевернулось. Не может иметь детей. И скрывает это от сына.
В тот момент что-то щёлкнуло. Ярость и какое-то странное облегчение. Вот оно! Вот причина, по которой нужно её убрать из жизни Максима. Объективная, неоспоримая.
Не потому что я не люблю её. А потому что она лгунья, потому что она не даст ему детей, не продолжит род.
Я вошла на балкон. Она обернулась — лицо белое, глаза огромные. Жалко? Было на секунду. Но я задавила это чувство.
— Значит, не можешь подарить моему сыну ребёнка? И Максим не знает?
Её губы задрожали. И я увидела в её глазах то, что искала — страх. Животный страх потерять моего сына. Она его любила. Это я признаю. Но разве любовь искупает неспособность выполнить главную функцию женщины?
— Или… мы можем договориться, — сказала я. И эти слова сами вырвались наружу, словно кто-то другой говорил моим ртом.
Следующие три года стали испытанием — для неё. И для меня, хотя я не признавалась себе в этом. Я решила, что она сама уйдет от него, а перед этим облегчит мне жизнь.
Каждый раз, когда она покорно мыла полы или таскала сумки с продуктами, внутри меня росло что-то тёмное и неприятное. Это называется вина? Нет, я просто восстанавливала справедливость.
Она обманывала моего сына — я давала ей шанс искупить вину служением.
Бывало, я смотрела на её глаза, когда она, уставшая, заканчивала работу у меня дома. В них стояли невыплаканные слёзы. И я отводила взгляд. Но не останавливалась.
«Я делаю это для Максима, — говорила я себе. — Рано или поздно она сломается и уйдёт. И он найдёт настоящую женщину. Здоровую. Достойную продолжить наш род».
А Дарья терпела. Год. Два. Три. И с каждым месяцем моё раздражение росло. Почему она не сдаётся? Почему просто не уйдёт? Какое она имеет право так сильно любить моего сына?
Я не знала, что этому придёт конец. Что конец будет таким.
***
Звонок в дверь раздался ближе к вечеру. Я открыла и замерла. Максим. Глаза холодные, лицо застывшее.
— Можно войти? — спросил он так, словно был в чужом доме.
Я посторонилась. Он прошёл на кухню, не снимая куртку.
— Я знаю всё, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Про проблему Даши. Про то, как ты её шантажировала три года. Про все унижения, на которые она шла, потому что боялась меня потерять.
Я попыталась улыбнуться. Машинально поставила чайник.
— Максимушка, это всё не так. Она не понимает…
— Это ты не понимаешь, — перебил он. И я впервые увидела в его глазах настоящую ненависть. — Я любил тебя. Уважал. Терпел твои выходки. Но это… Это я тебе не прощу.
Чайник засвистел. Я не двигалась.
— Год, — отрезал он. — Год мы с тобой не общаемся. Если решишь извиниться перед Дашей — поговорим. А пока — нет.
— Она не сможет родить тебе детей! — вырвалось у меня. — Ты этого хочешь? Бездетной жизни?
Он усмехнулся. Как-то горько и по-взрослому.
— А если бы это я не мог иметь детей? Тоже бы шантажировала? Или родную кровь пожалела бы?
Я открыла рот, но слова не шли.
— И кстати, — добавил он, направляясь к выходу. — Я прекращаю ежемесячные переводы. Раз уж моя жена работала у тебя бесплатной домработницей — значит, ты не нуждаешься.
Дверь захлопнулась. Я осталась стоять с пустой чашкой в руках.
Первые дни я была в ярости. Звонила ему, писала сообщения. Кричала в пустоту, что она настроила его против родной матери, что заморочила ему голову, что я имела право знать правду.
Потом стала умолять. Потом — угрожать. Ничего не помогало. Телефон Максима был недоступен. На работе мне сказали, что он перевелся.
Соседи по его старой квартире сообщили, что молодая пара съехала и не оставила адреса.
Месяц. Два. Полгода. Пустота вокруг и внутри.
Особенно по выходным, когда раньше Максим заезжал «на чай». Особенно вечерами, когда звонил убедиться, что у меня всё в порядке.
Я всегда считала эти звонки чем-то должным, само собой разумеющимся. А теперь поняла — это был подарок. Который я не ценила.
Как иронично всё обернулось. Я боялась, что у меня не будет внуков — и именно из-за моих действий их теперь, скорее всего, не будет. По крайней мере, я их не увижу. Никогда.
Кто стучится в дверь моего дома теперь? Только почтальон. Кто спрашивает, как моё здоровье? Никто.
Я старалась заполнить пустоту. Ходила в церковь. В женский клуб. Подружилась с соседкой по даче. Но это всё не то. Ведь главное украшение жизни пожилой женщины — дети и внуки.
— Людмила Викторовна, а ваш-то сынок как? — спросила соседка, заглянувшая «на огонёк».
— У него всё хорошо, — ответила я машинально, наливая ей чай.
— Я его жену на днях видела в поликлинике. Беременная уже, приличный срок. Говорят, девочка будет.
Чашка выскользнула из рук. Разбилась о пол, забрызгав мои тапочки горячим чаем.
Беременная? Дарья? Но как?.. Врачи ведь говорили…
— Вы не знали? — осеклась соседка. — Ой, извините меня. Может, я что-то путаю…
Но я знала, что она не путает. Максим и Дарья ждут ребёнка. Моего внука. Или внучку. Которых я никогда не увижу.
В тот вечер я достала фотоальбом. Старый, потрёпанный. Макс в три года — смеётся, демонстрируя только что выпавший молочный зуб.
Макс-первоклассник с букетом, больше его самого. Макс-выпускник. Макс со своей Дарьей, счастливый и влюблённый.
Я сама сделала этот снимок. Сморщила нос тогда, мысленно критикуя её простенькое платье. А сейчас смотрю — и вижу только их глаза. Полные любви и доверия.
Что я наделала? Что я разрушила своими руками?
Той ночью я писала письмо. Первый черновик порвала — слишком много оправданий. Второй — тоже. Третий был коротким:
«Дорогой Максим, дорогая Дарья.
Я была неправа. Жестока. Бесчеловечна.
Не прошу прощения — его не заслуживаю.
Просто хочу, чтобы вы знали — я сожалею.
И поздравляю с малышом.
Мама.»
Отправила письмо по адресу, что пару месяцев назад, все же, прислал сын . Потом села на веранде, глядя на пустую дачу. Раньше здесь всегда был слышен смех. Теперь — только шелест листьев да стрекот сверчков.
Я думала, что боролась за семью. За продолжение рода. А на самом деле — за свою гордыню, за свой эгоизм, за свои представления о «правильной» невестке.
И проиграла самое главное — любовь сына. Возможно, навсегда.
Так глупо. Так непростительно глупо.
