Всё началось с мелочей. Совсем незаметно, как-то по-родственному.
— Лена, солнышко, ты не могла бы мне помочь? — Галина Петровна звонила всегда в самый неподходящий момент, будто чувствовала, когда я только-только присела после работы. — У меня тут коммуналка пришла, а пенсии до конца месяца не хватит. Ты же знаешь, как сейчас всё дорого…
Я перевела ей три тысячи. Потом ещё пять — на лекарства. Потом десять — холодильник сломался. Андрей, мой муж, только плечами пожимал:
— Ну мама попросила, ну помоги. Она же одна живёт.
Одна. Это было ключевое слово, которым Галина Петровна размахивала как индульгенцией. Одинокая пенсионерка, вдова, мать единственного сына. Как тут откажешь?
А я и не отказывала. Я работала старшим финансовым аналитиком в крупной компании, зарплата была хорошая, бонусы регулярные. Мы с Андреем жили комфортно: трёхкомнатная квартира в новостройке, две машины, отпуска за границей. Свекрови помогать было не жалко. Поначалу.
Но мелочи имеют свойство накапливаться, как снег перед лавиной.
Через полгода Галина Петровна уже звонила дважды в неделю. То туфли нужны — «а то я как нищенка хожу, Леночка, неудобно перед соседками». То в театр хочется — «я же всю жизнь культурный человек была, нельзя же совсем опускаться». То подругу на день рождения надо подарком поздравить — «что я, с пустыми руками приду? Ты же понимаешь…»
Я понимала. Я всегда понимала. И переводила деньги.
К концу первого года нашей финансовой помощи Галина Петровна фактически жила на моё содержание. Её пенсия, как я случайно выяснила, была вполне приличной — как зарплата среднестатистического кассира. Но она целиком уходила на случайные прихоти, а все бытовые расходы покрывала я. Коммуналка, продукты, одежда, лекарства, такси, салоны красоты — список рос, как снежный ком.
— Может, хватит уже? — однажды вечером я попыталась поговорить с Андреем. — Твоя мама на пенсии получает больше, чем многие работающие люди. Почему мы должны её содержать?
Андрей посмотрел на меня так, будто я предложила выбросить его мать на помойку.
— Лен, это моя мама. Единственная. Неужели тебе жалко?
— Дело не в этом. Дело в принципе. Она нами пользуется.
— Пользуется? — он поднял голос. — Она вырастила меня одна, после смерти отца! Работала на двух работах! И теперь, когда я наконец могу ей помочь, ты…
Я не стала продолжать. Разговор зашёл в тупик, как всегда, когда речь заходила о Галине Петровне.
А тем временем я начала замечать другое. Детали, которые сначала казались незначительными.
Мы пришли к свекрови на чай, и она, провожая нас, говорила соседке на лестничной площадке:
— Да, Андрюша молодец, помогает матери. Вот сын настоящий, не то что некоторые…
Про меня — ни слова. Будто переводы приходили от непорочного зачатия.
Или как-то я услышала её телефонный разговор с подругой:
— Хозяйка из неё никакая, Валь. Всё готовое покупает, в квартире у них беспорядок. Андрюша что ни говори, а женился неудачно. Я бы ему другую подобрала — и красивее, и руки золотые… Ну да ладно, что выросло, то выросло.
Я стояла в коридоре с пакетами продуктов — специально заехала после работы, чтобы свекрови передать. В руках холодел творог из фермерской лавки, которую она так любила. Двенадцать сотен за килограмм.
— Бабушка, мама красивая! — это был голос нашей восьмилетней Маши, которая тоже слышала разговор.
— Тише, деточка, взрослые разговаривают, — отмахнулась Галина Петровна.
Я развернулась и ушла. Продукты оставила на тумбочке в прихожей, ничего не сказав.
Вечером Андрей получил от матери сообщение: «Спасибо за продукты. Передай Лене, что творог отличный». Передай Лене. Как будто я была курьером, а не человеком, который оплатил эти продукты.
Я промолчала. Опять.
Но что-то внутри начало меняться. Я стала обращать внимание на детали. Как Галина Петровна в компании родственников рассказывает, какой Андрей заботливый сын, какие подарки дарит, как помогает — и снова ни слова обо мне. Как она жалуется подругам, что невестка вечно на работе, дома не бывает, внуков запустила. Как она вздыхает, глядя на семейные фотографии: «Эх, Андрюша, мог бы жену покрасивее выбрать…»
А я продолжала переводить деньги. Тридцать тысяч в месяц. Сорок. Пятьдесят. Иногда больше.
И вот однажды, в начале сентября, Галина Петровна объявила:
— В ноябре мне шестьдесят. Круглая дата, серьёзная. Хочу достойно отметить.
Мы сидели у неё на кухне — я, Андрей и дети. Галина Петровна разливала чай по чашкам, и в её голосе звучала непоколебимая уверенность человека, который привык получать желаемое.
— Я хочу ресторан. Человек на тридцать. Чтобы всё красиво было — и стол, и музыка, и фотограф. Чтобы люди запомнили. Вы ведь поможете, правда?
Андрей сразу закивал:
— Конечно, мам. Обязательно.
Я молча допивала чай. Внутри всё похолодело.
— Посмотри, Лен, какой-нибудь хороший ресторан, — попросил Андрей по дороге домой. — Ты же в этом лучше разбираешься.
— Тридцать человек в нормальном ресторане — это примерно триста тысяч, — сказала я. — С учётом напитков, музыки, декора.
— Ну и что? У нас же есть сбережения.
— Наши сбережения, — уточнила я.
— Лена, это день рождения моей матери. Ей шестьдесят. Это важно.
Я посмотрела на него — на этого человека, с которым прожила десять лет, родила двоих детей, построила дом и карьеру. И вдруг поняла, что он просто не видит. Совсем. Не видит, как его мать пользуется нами. Не видит моих чувств. Не видит элементарной несправедливости.
— Хорошо, — сказала я. — Я займусь.
Я нашла ресторан. Забронировала лучший банкетный зал. Согласовала меню — по желанию Галины Петровны, которая прислала список из тридцати пунктов. Заказала цветочные композиции, наняла ведущего и музыкантов, договорилась с фотографом.
Каждый вечер Галина Петровна звонила с новыми требованиями:
— Леночка, а можно торт в три яруса? А шампанское подороже возьми, а то люди привередливые придут. А официанты будут в бабочках? А можно фейерверк заказать?
Я соглашалась на всё. Счёт рос, как на дрожжах.
— Может, стоит как-то попроще? — робко предложил Андрей, когда я показала ему финальную смету.
— Теперь уже поздно, — ответила я. — Всё оплачено, договоры подписаны.
Он вздохнул и больше не возражал.
День юбилея выдался тёплым для ноября — почти плюс пять, без снега. Я надела чёрное платье, неяркое, скромное. Не хотелось затмевать виновницу торжества. Галина Петровна встретила нас в ресторане уже при полном параде: бордовое платье, свежая укладка, маникюр, макияж. Выглядела она действительно празднично и довольно.
— Ой, как всё красиво! — она оглядывала зал, сияя. — Андрюша, ты молодец, сынок!
Я стояла рядом. Меня будто не существовало.
Гости начали подтягиваться — родственники, соседи, подруги Галины Петровны, бывшие коллеги. Человек тридцать пять набралось, даже больше, чем планировали. Зал наполнился голосами, смехом, поздравлениями.
Галина Петровна принимала подарки, как королева — милостиво, с лёгким снисхождением. Когда наша очередь подошла, Андрей вручил ей конверт:
— С днём рождения, мама.
Там было сто тысяч. Мои сто тысяч — из моей премии.
— Спасибо, сыночек, — она расцеловала Андрея. На меня даже не взглянула.
Вечер катился по накатанной: тосты, песни, танцы. Галина Петровна расцветала с каждым бокалом, становилась всё громче, веселее, увереннее. Она танцевала, смеялась, принимала комплименты.
А я сидела за столом и считала. Стейки по две тысячи. Устрицы по восемьсот. Игристое креман — шесть тысяч за бутылку. Флорист — двадцать семь тысяч. Музыканты — пятьдесят тысяч. Фотограф — тридцать…
Ближе к десяти Галина Петровна попросила микрофон. Ведущий галантно передал ей, и она, покачиваясь — видимо, шампанское давало эффект — встала в центре зала.
— Дорогие мои! — она обвела взглядом гостей. — Я хочу сказать тост. За самого главного человека в моей жизни. За моего сына, Андрея!
Андрей смущённо улыбнулся. Гости заулыбались.
— Я вырастила его одна, — продолжала Галина Петровна, и голос её стал дрожащим, сентиментальным. — Одна! После смерти мужа. И он вырос настоящим мужчиной. Заботливым, добрым, щедрым. Спасибо тебе, сынок, за всё!
Она подняла бокал. Гости зааплодировали.
— Правда, — Галина Петровна хихикнула, — я, конечно, хотела для тебя невестку посимпатичнее и более хозяйственную. Ну да ладно…
Она махнула рукой, будто отмахивалась от мухи.
— Та, что есть, тоже сойдёт!
Зал замер. Кто-то неловко рассмеялся. Кто-то уставился в тарелку. Андрей побледнел.
А я почувствовала, как что-то внутри меня рвётся. Тихо, почти беззвучно. Как лопается перетянутая струна.
Я встала. Медленно, не спеша. Все взгляды обратились ко мне.
— Можно мне тоже сказать тост? — мой голос прозвучал удивительно спокойно.
Галина Петровна моргнула, явно не ожидая. Протянула мне микрофон — неуверенно, настороженно.
Я взяла его и повернулась к гостям.
— Я тоже хочу поднять бокал. За нашу дорогую юбиляршу, Галину Петровну.
Она расплылась в улыбке.
— Которая, к сожалению, меня тоже совершенно не устраивает, — продолжила я. — Совсем. Как свекровь. Как человек. И поэтому…
Я сделала паузу, глядя прямо в её глаза.
— Поэтому я больше не буду оплачивать её счета. Никакие. Коммуналку — не буду. Продукты — не буду. Одежду, лекарства, такси, салоны красоты — не буду. И этот вечер, кстати, тоже оплачивать не буду.
Тишина была такой плотной, что слышалось, как в углу зала капает из кондиционера.
— Лена, ты что… — начал Андрей, но я подняла руку.
— Я закончила. Счёт за сегодняшний вечер, как я и ожидала, в районе трёхсот тысяч. Я оплатила бронь, половину стоимости. Пусть это будет вам моим подарком. Остальное — оплатите сами. Или попросите гостей скинуться.
Я поставила микрофон на стол, взяла сумку и направилась к выходу.
— Лена! Стой! — Андрей вскочил, но я не оборачивалась.
За спиной взорвался гул голосов — возмущённых, шокированных, растерянных. Кто-то ругался. Кто-то смеялся нервно. Галина Петровна кричала что-то про неблагодарность и хамство.
Я вышла на улицу. Дышать стало легче.
Телефон начал разрываться от звонков минут через пять. Андрей. Свекровь. Снова Андрей. Какая-то тётя Люся, сестра свекрови. Я отключила звук и вызвала такси.
Дома было тихо — детей мы оставили у моей мамы. Я сняла платье, смыла макияж, заварила ромашку. Села у окна и смотрела на ночной город.
Андрей вернулся около полуночи. Вошёл в квартиру тихо, будто боялся разбудить кого-то. Прошёл на кухню, где я всё ещё сидела с остывшим чаем.
— Ты в своём уме? — голос его дрожал. — Ты понимаешь, что ты устроила?
— Вполне, — ответила я.
— Моя мать в истерике! Гости были в шоке! Ей пришлось просить людей скинуться, чтобы оплатить счёт! Ты представляешь, как ей было стыдно?
— Представляю, — я посмотрела на него. — А ты представляешь, как мне было стыдно все эти годы? Когда я содержала твою мать, а она рассказывала всем, какой ты заботливый сын? Когда я переводила ей деньги, а она говорила за моей спиной, что ты женился неудачно?
— Она не…
— Говорила. Я слышала. Не раз. И ты знал. Просто тебе было удобно не замечать.
Андрей опустился на стул.
— Лен, она старый человек. У неё свои причуды.
— Старый человек, который уютно расположился на моей шее? На мои деньги одевается, ест, развлекается? И при этом считает меня недостойной своего сына?
— Ну она же не со зла…
— Со зла или нет — мне всё равно. Я больше не банкомат.
Он молчал, глядя в пол.
— Ты понимаешь, что она теперь нас ненавидит? — наконец сказал он.
— Возможно. Но это её проблема, а не моя.
— Она моя мать!
— И я твоя жена! — я повысила голос впервые за вечер. — Десять лет твоя жена! Мать твоих детей! Я работаю наравне с тобой, зарабатываю хорошие деньги и имею право решать, на что их тратить! И я не обязана содержать взрослую здоровую женщину, которая меня презирает!
Он вздрогнул от моего тона.
— Она не презирает…
— «Посимпатичнее и более хозяйственную». Ты слышал? Перед тридцатью людьми. На юбилее, который я организовала и оплатила.
Андрей закрыл лицо руками.
— Господи, какой кошмар…
Мы просидели в молчании минут пять. Потом он поднялся и пошёл в спальню. Я осталась на кухне.
Утром он ушёл на работу молча. Вечером вернулся тоже молча. Мы ходили по квартире, как чужие люди, избегая разговоров.
Галина Петровна звонила каждый день. Я не отвечала. Андрей разговаривал с ней за закрытой дверью — долго, напряжённо. Я не слушала и не спрашивала.
Через неделю он сказал:
— Мама хочет извиниться.
— Не надо.
— Лен, ну пожалуйста. Она понимает, что была неправа.
— Андрей, — я посмотрела на него устало, — твоя мать не понимает, что была неправа. Она понимает, что денег больше не будет. Это разные вещи.
— Ты несправедлива.
— Может быть. Но я больше не хочу играть в эту игру.
Он не настаивал.
Прошёл месяц. Галина Петровна больше не звонила с просьбами о деньгах. Зато стала звонить Андрею — жаловаться на жизнь, на здоровье, на одиночество. Он мрачнел после каждого разговора, но помогать ей финансово начал из своей зарплаты. Я не возражала — его деньги, его мать, его выбор.
Мы с ней виделись только на семейных праздниках. Она была подчёркнуто вежлива, холодна, отстранённа. Я отвечала тем же. Андрей метался между нами, пытаясь сгладить углы, но получалось плохо.
— Может, пора уже помириться? — спросил он как-то вечером. — Дети спрашивают, почему бабушка грустная.
— Я не ссорилась, — ответила я. — Я просто перестала быть спонсором. Если твоя мать считает это поводом для вечной обиды — её право.
— Лен, ну сколько можно…
— Андрей, — я перебила его, — я люблю тебя. Очень. Но я больше не позволю никому — даже твоей матери — относиться ко мне как к человеку второго сорта. Если она хочет отношений — пусть научится уважать. Если нет — пусть живёт, как хочет. На свою пенсию.
Он больше не поднимал эту тему.
А я научилась жить без чувства вины. Без попыток оправдаться. Я поняла простую вещь: уважение нельзя купить. Ни за какие деньги. Да и близость, построенная на деньгах, — это не близость вовсе.
Иногда я вспоминаю тот вечер в ресторане. Тишину после моих слов. Лицо Галины Петровны — растерянное, опустошённое, внезапно постаревшее. И мне не стыдно. Совсем.
Потому что свекровь унизила меня перед гостями и я при всех урезала ей содержание — и это было самое честное, что я могла сделать. Для себя. Для своего достоинства. Для своих детей, которые должны видеть мать, умеющую постоять за себя.
А всё остальное — пусть остаётся на совести тех, кто считает, что им все должны
