— Мне все равно, что она думает, ты ее муж, а значит, имеешь полное право решать, — мать сделала паузу, окинув сына взглядом, полным фальшивой заботы. — Продави эту гадину. Эта квартира должна быть нашей.
Максим смотрел, как мать помешивает чай. Серебряная ложечка звенела о фарфор — мелодично, но раздражающе, как и ее слова.
Он сидел на кухне родительской квартиры, куда приехал один, без Алины, потому что «мама просто соскучилась». И вот уже час слушал про свою «мягкотелость» и «жену-манипуляторшу».
— Мам, это ее наследство, — он говорил тихо, но мать бросила ложечку в чашку с глухим стуком.
— А что, интересно, она в этот брак принесла? — в дверном проеме появился отец, Виктор Павлович, с неизменной самокруткой. — Свои носки и горелые блины? Пока ты этими своими кодами баловался, она тебя окрутила.
Максим почувствовал, как в желудке образуется привычный ледяной ком. Всегда так было — стоило родителям заговорить о его выборе, и тело реагировало раньше разума.
— У нас хорошие отношения, — попытался он, но мать отмахнулась, словно от мухи.
— Сыночка, ты слишком доверчивый. Она тебя использует, — Марина Викторовна подалась вперед. — Я всю жизнь спину гнула, твой отец на трех работах вкалывал. Теснимся в этой конуре, пока эта выскочка сразу получает трешку в центре. Дети должны о родителях заботиться — мы тебе жизнь дали.
— Алина никогда…
— А помнишь, как в прошлом месяце ты хотел к нам на дачу приехать, а она тебя отговорила? Сказала, что планы какие-то. А раньше ты бы никогда так с нами не поступил.
Максим нахмурился. Все было не так. Они с Алиной ездили на свадьбу ее подруги. Он сам этого хотел. Но сейчас память почему-то перекраивала события под материнские слова.
Он смотрел на кухонные часы, считая секунды до момента, когда сможет уйти. Сквозь окно пробивался серый свет ноябрьского дня, такой же блеклый, как он сам чувствовал себя под этим словесным градом.
Алина расставляла тарелки, когда услышала, как щелкнул дверной замок. Она улыбнулась, но сразу заметила — что-то не так. Максим вошел с опущенными плечами, избегая взгляда. Снял куртку медленно, словно каждое движение требовало усилий.
— Как родители? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно.
— Нормально, — ответил он бесцветно, — как обычно.
Дома — в их доме, в квартире, которая перешла Алине от бабушки, вырастившей ее после смерти родителей — они создали свой мир. Книжные полки, которые Максим собирал сам, светильники, выбранные вместе, их общая коллекция фильмов.
Он вспомнил, как они спорили о цвете стен, пока не нашли «дымчатый туман», как назвала его Алина. Как она уступила ему в выборе дивана, хотя предпочитала другой.
Но сейчас Максим осматривался так, словно видел все впервые. Или не своими глазами.
Он прошел на кухню, где Алина готовила его любимое блюдо.
— Пахнет вкусно, — сказал он, но в его голосе не было радости.
Она подошла, обняла его сзади, положив подбородок на плечо.
— Что случилось?
Он вздрогнул, отстранился мягко, но решительно.
— Ничего. Просто устал.
Вечер тянулся, как остывающая карамель — сладкий на вид, но вязкий и тягучий по сути. Они смотрели сериал, сидя на диване, но между ними теперь пролегла невидимая трещина.
Алина чувствовала, как Максим отодвигается всякий раз, когда она пытается к нему прикоснуться.
— «Она тебя использует,» — мамины слова звенели в его голове. — «Ты в ее квартире никто, просто гость. Она может выставить тебя в любой момент.»
Он украдкой посмотрел на жену. Красивый профиль, чуть нахмуренные брови, сосредоточенный взгляд. Может, мама права? Может, он действительно позволил себя использовать? Максим ощутил, как внутри что-то дрогнуло — не то стыд, не то обида. Даже не на жену — на себя. За то, что позволил.
Ночью, лежа в постели, Алина почувствовала его напряжение. Он притворялся спящим, но дыхание выдавало — слишком ровное, слишком контролируемое.
— Макс, — шепнула она, — я же чувствую, что что-то не так. Поговори со мной.
Он молчал, закрыв глаза. В темноте спальни плавали тени от проезжающих машин. Наконец он повернулся.
— Скажи, — голос его звучал странно, будто чужой, — ты никогда не думала, что нам жирно быть вдвоем в трехкомнатной квартире?
Алина приподнялась на локте.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, просто… мы могли бы и родителей сюда пустить. Они же в однушке ютятся.
Она замерла, глядя на него в полумраке. Эти слова были не его. Они звучали чужеродно, как голос после простуды.
— Твои родители? Сюда? — она старалась говорить спокойно. — После того, как твоя мать назвала меня…
— Она просто волновалась, — перебил он. — Это же мои родители, Алина.
Она молчала, чувствуя, как внутри нарастает тревога, липкая и густая, как предгрозовой воздух.
— И потом, — добавил он тише, как будто пробуя слова на вкус, — эта квартира досталась тебе просто так, а они всю жизнь работали…
Алина резко села на кровать.
— Просто так? — ее голос дрогнул. — Моя бабушка умерла у меня на руках в этой самой квартире. Я ухаживала за ней четыре года, каждый день, не бросила институт и работу только потому, что спала по три часа. «Просто так»?
Их взгляды встретились, и Максим впервые увидел в глазах жены то, чего не замечал раньше — не обиду, не злость, а настоящую боль.
***
Следующие дни выдались напряженными. Они почти не разговаривали — обменивались бытовыми фразами, избегали прикосновений. Алина погрузилась в работу, задерживаясь допоздна, а Максим все чаще проверял телефон, где мать бомбардировала его сообщениями.
«Сыночка, ты должен быть настойчивее. Ты мужчина в конце концов». «Она тебя не уважает, потому что ты позволяешь ей командовать». «Мы с отцом только о тебе и думаем. Это же твое будущее!»
Марина Викторовна звонила каждый вечер, и Максим выходил на балкон, чтобы Алина не слышала разговора. Но она слышала — не слова, но интонации. Видела, как меняется его лицо после этих звонков — словно кто-то медленно выкручивал невидимые винты, крепящие его личность.
Однажды, когда Алина задержалась на работе, сомнения одолели его. Он открыл ее ноутбук — знал пароль, она не скрывала. Искал сам не зная что.
Переписку с адвокатом? Жалобы подругам? Но нашел лишь поиски рецептов его любимых блюд и идеи для подарка на годовщину. Совесть кольнула его иглой.
Алина распахнула дверь в пятницу вечером и замерла: на полу прихожей, будто чужеродные предметы, темнели дорожная сумка и рюкзак Максима.
— И что всё это значит? — выдохнула она, ощущая, как что-то холодное проваливается из груди в живот.
Он появился из кухни с той самой кружкой в руках — с отбитой ручкой, которую сам же склеил после того, как подарил ей просто так.
Глаза его смотрели почти решительно, но Алина видела за этой решимостью что-то беспомощное, словно он разучивал этот момент перед зеркалом, но всё равно боялся сбиться.
— Нам нужно серьезно поговорить, — сказал он, и в его голосе она услышала отголоски свекрови. — Об этой квартире и о нашем будущем.
Она прошла мимо него на кухню, скинула сумку, расстегнула пальто. Руки слегка дрожали, и она спрятала их в карманы.
— Ты собрался уходить?
— Это зависит от нашего разговора, — он опустился на стул напротив, нервно постукивая пальцами по столу. — Алина, мы женаты почти год. У нас должны быть общие цели и планы. Мои родители…
— Твои родители здесь при чем? — она старалась говорить ровно, но в горле пульсировал комок. — Это наша семья, Макс. Ты и я.
— Но они тоже моя семья! — он почти выкрикнул это. — Ты думаешь только о себе! Они стареют, им нужна поддержка. А эта квартира…
— Что с этой квартирой?
— Ты могла бы ее продать, — он выпалил это на одном дыхании, словно прыгнул с обрыва. — Мы бы нашли что-то поменьше для нас, а им помогли бы…
Алина смотрела на него так, словно видела впервые. Этот человек, с которым она засыпала и просыпалась, с которым делила свои мечты, для которого готовила его любимый жюльен, несмотря на свою нелюбовь к грибам — этот человек сейчас был ей чужим.
— Ты приходишь в дом, который я тебе открыла, ставишь ультиматум и требуешь продать память о самом близком мне человеке? — она говорила тихо, но каждое слово падало как камень. — Ради женщины, которая называла меня «подстилкой» за твоей спиной? Которая отказалась прийти на нашу свадьбу?
Максим вздрогнул.
— Она никогда…
— Не лги мне, — Алина покачала головой. — Я слышала, как она говорила это твоей тете на парковке после помолвки. Думала, я не знаю русского? Или что я глухая?
Он отвел взгляд. Конечно, он знал. Просто предпочитал не замечать.
— Это был эмоциональный момент, — пробормотал он. — Они просто беспокоятся…
— О твоих деньгах? Или о трешке в центре города?
Лицо Максима исказилось.
— Ты считаешь их корыстными? А ты, значит, бескорыстная? — его голос дрожал. — Может, ты вышла за меня из любви к моей сияющей лысине и великолепной фигуре? Или тебе тоже что-то было нужно?
Алина встала. Ее трясло, но она держалась прямо.
— Уходи, — сказала она. — Иди к тем, кто так беспокоится о твоем будущем. Может, они лучше знают, что тебе нужно.
Он колебался, словно не этого ожидал. Словно представлял, что она будет умолять остаться, обещать подумать о продаже. Но Алина молча прошла в спальню и закрыла дверь.
Через полчаса она услышала, как щелкнул замок. А потом телефон завибрировал от сообщения. От свекрови.
«Надеюсь, ты понимаешь, что разрушила семью. Сын уже едет к нам. Тебе должно быть стыдно».
Алина заблокировала номер и впервые за весь вечер позволила себе заплакать.
Родительская квартира встретила Максима запахом маминых чебуреков и торжествующими улыбками.
— Сыночка вернулся домой, — пропела Марина Викторовна, целуя его в щеку. — Я знала, что ты все поймешь правильно.
— Давно пора было бросить эту профурсетку, — буркнул отец, хлопая его по плечу. — Завтра вас с Толиком познакомлю — он юрист толковый, подскажет, как ей гайки закрутить.
Раз бабок на квартиру не дала, значит, пусть другим компенсирует.
Максим смотрел на них словно сквозь туман. Старая комната, неудобная кровать, запах табака отца, въевшийся в шторы.
Мать, хлопочущая с чаем, рассказывающая о какой-то троюродной тете с дочкой на выданье — «только институт окончила, и ни один мужик еще не успел испортить».
Его телефон молчал. Алина не звонила, не писала. Она просто отпустила его.
Ночью, лежа без сна, он начал перелистывать их фотографии. Вот они в аэропорту, уставшие после долгого перелета, но счастливые. Вот Алина с мукой на щеке делает ему торт на день рождения. Вот они на балконе, завернувшись в один плед, смотрят на первый снег.
Последняя фотография была сделана месяц назад — обычное селфи в парке. Но его взгляд зацепился за что-то странное.
На заднем плане через дорогу виднелось знакомое здание. Риэлторский офис, куда они заходили узнать о продаже бабушкиного дачного участка.
И вдруг его осенило. Осознание ударило с такой силой, что он резко сел в кровати.
***
Утро выдалось серым, словно разбавленный водой кофе. А потом пришло смс от жены.
Максим смотрел в окно на унылый двор, пока мать суетилась с завтраком, не переставая говорить.
— …и Клавдия Петровна сказала, что ее племянница работает в юридической конторе, где очень хорошо умеют решать такие вопросы, — она поставила перед ним тарелку с яичницей. — Даже если квартира оформлена на нее, всегда можно найти лазейку.
А если что, и припугнуть не грех. Не зря же говорят: муж и жена — одна сатана, имущество, значит, тоже общее…
Максим отодвинул тарелку. Он любил свою жену, а сейчас он сидит здесь и слушает, как мать планирует «припугнуть» ее.
— Мам, — он прервал ее на полуслове, — а зачем вам эта квартира?
Марина Викторовна замерла, ложка с вареньем застыла в воздухе.
— Как зачем? Тебе же нужно где-то жить! Мы с отцом о тебе беспокоимся!
— Я живу с женой, — тихо сказал он. — И я люблю ее больше жизни. Сегодня она мне написала, что у нас будет ребенок.
Лицо матери дрогнуло, но она быстро взяла себя в руки.
— Ребенка? — она фальшиво рассмеялась. — Ты в этом уверен? Ты сам видел тест? А УЗИ? Вот хитрая тварь! Понятно, чем она тебя привязать решила! Любой гинеколог за деньги выпишет…
— Достаточно, — Максим встал, чувствуя, как внутри что-то ломается.
Сердце стучало в висках, руки сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони. Ноги вдруг стали ватными.
Он физически ощущал, как рушится образ родителей, как исчезает последняя иллюзия. Женщина перед ним, его родная мать, не могла даже представить, что кто-то способен просто любить его.
— Вы манипулировали мной.
В кухню вошел отец, морщась от похмелья.
— Чего разорались с утра? — буркнул он, но заметив выражение лица сына, осекся.
— Виктор, ты представляешь? — всплеснула руками Марина. — Эта его подцепила его на ребенка! Сын у нас совсем дурак, всему верит!
Максим смотрел на этих людей — седеющую женщину с плотно сжатыми губами и грузного мужчину с красным лицом — и понимал, что всю жизнь носил стеклянные шоры.
Они не беспокоились о нем. Им нужна была квартира. А его счастье, его выбор, его жизнь — лишь разменная монета.
— Алина никогда не говорила о вас плохо, — произнес он, удивляясь своему спокойствию. — Даже когда вы отказались прийти на нашу свадьбу. Даже когда ты, мам, назвала ее подстилкой.
Даже когда вы не поздравили нас с годовщиной. Она всегда говорила: «Это твои родители, Макс, я уважаю твой выбор».
— Ха! — выпалила мать. — Хорошо прикидывалась! А сама небось радовалась, что охомутала…
— Вы хоть знаете, чем я зарабатываю на жизнь? — перебил ее Максим. — Чем именно я занимаюсь? Что я люблю? Что ненавижу? О чем мечтаю?
Родители переглянулись.
— Ты программист какой-то, — неуверенно сказал отец. — В компьютерах ковыряешься…
— Я ведущий архитектор мобильных приложений, — покачал головой Максим. — А Алина знает, что я люблю рисовать, хотя никому не показываю свои работы. Что ненавижу аромат лаванды, потому что у меня от него болит голова.
Что я мечтал стать астрономом, когда был ребенком. Она знает меня. А вы — нет. Даже про астронавта забыли.
Он прошел мимо них в комнату, сложил вещи и вернулся с сумкой.
— Сынок, — мать попыталась взять его за руку, но он отстранился, — ты не понимаешь! Мы с отцом всю жизнь…
— Всю жизнь считали меня своей собственностью, — закончил он. — Но я — человек. Живой. Настоящий. И моя семья — Алина и наш будущий ребенок.
— Ты нас бросаешь? — отец загородил дверь. — После всего, что мы для тебя сделали? Мы тебя растили, кормили!
— Вы меня не растили, — тихо ответил Максим. — Вы держали меня на поводке. Разница огромная.
— Ты пожалеешь! — крикнула мать ему вслед. — Ты еще приползешь к нам на коленях, когда она выбросит тебя на улицу!
Максим обернулся в дверях.
— Ты ошибаешься, мама. И всегда ошибалась. Прощайте.
Дверь квартиры открылась не сразу. Он звонил долго, упорно, готовый провести на площадке хоть весь день. Наконец послышались шаги.
— Кто там? — голос Алины звучал настороженно.
— Это я, — прошептал он, прислонившись лбом к двери. — Пожалуйста, открой. Я все понял. Все осознал.
Пауза длилась вечность. Потом щелкнул замок.
Алина стояла в проеме — осунувшаяся, с тенями под покрасневшими глазами. Она куталась в его старую футболку с логотипом той самой рок-группы, кислотно-яркую, которую всегда критиковала, но неизменно надевала в моменты тоски или одиночества.
— Все осознал? — спросила она, голосом тихим, но не сломленным.
— Да, дорогая, я был не прав, — он сглотнул комок в горле. — Потому что вы моя семья. Вы двое.
Он опустился перед ней, обхватил руками её талию и прижался щекой к животу, где зарождалась новая жизнь. Что-то внутри него наконец надломилось.
— Алина, — прошептал он, не в силах поднять взгляд, — прости, что позволил им залезть мне в голову. Что усомнился в единственном настоящем, что у меня было. Что перестал быть… собой.
Алина не двигалась, и он поднял голову, встречаясь с ней взглядом.
— Я все осознал. И я понял, что они всегда пытались управлять мной. Это была не забота. Это была… манипуляция. Все, что они говорили про тебя — это неправда. Я знаю тебя. И я люблю тебя.
По ее лицу текли слезы, но она отступила на шаг назад.
— Ты думаешь, одного «прости» достаточно? — голос ее дрожал. — Ты ведь не просто ушел, Макс. Ты усомнился во мне. В нас. Что, если завтра твоя мать снова начнет тебе что-то внушать?
— Я разорвал с ними отношения, — он медленно поднялся с колен. — Полностью. Но ты права — одного «прости» мало. Я не прошу тебя сразу мне поверить.
Я понимаю, если ты не можешь простить меня прямо сейчас. Позволь мне доказывать тебе каждый день, что я выбираю тебя — тебя и нашего ребенка — каждую минуту, каждый день.
Алина смотрела на него долгим взглядом. Он видел, как внутри нее борются боль, надежда, страх, любовь.
— Ты даже не спрашиваешь, настоящая ли беременность, — она произнесла это почти шепотом.
— Потому что я знаю ответ, — он осторожно протянул руку, касаясь ее щеки. — Я всегда знал. Просто позволил им запудрить мне мозги. Этого больше не повторится.
Она медленно опустилась рядом с ним.
— Я так боялась, что потеряла тебя, — прошептала она.
— Никогда, — он взял ее лицо в ладони. — Я больше никогда не позволю им вмешиваться в нашу жизнь. Я разорвал с ними отношения. Может быть, когда-нибудь они поймут, но даже если нет — мой выбор сделан. Вы — моя настоящая семья.
Они сидели на полу в прихожей, держась друг за друга, как после кораблекрушения. За окном начался первый снег — мягкий, легкий, стирающий острые углы мира.
Через шесть месяцев их квартира преобразилась. Светлая детская с нарисованными Максимом созвездиями на потолке. Новая система хранения в прихожей. Удобное кресло-качалка для кормления.
Марина Викторовна звонила и писала еще пару месяцев, но потом затихла. Отец однажды прислал сообщение: «Мать болеет. Переживает за тебя». Максим ответил коротко: «Выздоравливай», но после приехал проверить ее. Мама просто подхватила грипп.
Их жизнь выстраивалась заново — спокойная, счастливая, настоящая. Маленькая дочь появилась на свет спустя 9 месяцев — с глазами Алины и ямочками на щеках, как у Максима.
Однажды, укачивая малышку, Алина тихо спросила:
— Ты не жалеешь? О родителях?
Максим покачал головой.
— Я жалею только о тех годах, когда позволял им решать, кто я такой. И я рад, что нашел в себе силы выбрать любовь, а не манипуляцию. Выбрать настоящую семью.
Он стоял у окна с дочерью на руках, глядя на вечернее небо, где одна за другой загорались звезды. Его мир обрел равновесие. Его семья была рядом. И за стенами этой квартиры начиналась совершенно новая жизнь, где он наконец стал собой.
