— Всё. Наконец-то, — выдохнула Аня в телефонную трубку, глядя на пустой коридор. — Да, Лен, уехала. Сама. Собрала два чемодана и уехала.
На том конце провода подруга сочувственно вздохнула.
— Совсем? Или к Клавдии Петровне на пару дней, душу отвести?
— Не знаю. И знать не хочу, — Аня провела рукой по волосам, ощущая, как спадает многолетнее напряжение. — Я просто больше не могу. Это был не дом, а… поле для тихой войны.
Она попрощалась и положила телефон на комод. В квартире стояла непривычная, звенящая тишина. Не слышно было шаркающих шагов по паркету, тихого бормотания у телевизора, вздохов за спиной, когда она готовила ужин. Пять лет. Пять лет они жили втроем в этой просторной, когда-то казавшейся им с Игорем идеальной, трехкомнатной квартире. Пять лет Аня училась не дышать слишком громко, не ставить чашку на стол со стуком и не смеяться от души, потому что у Тамары Игоревны «опять давление».
Она прошла на кухню. На идеально чистой столешнице не было ни крошки. Полотенце висело ровно так, как его повесила свекровь утром — идеально сложенное втрое. Тамара Игоревна не устраивала скандалов. Она не двигала мебель и не критиковала Анину стряпню. Она действовала тоньше. Она просто создавала атмосферу. Атмосферу вины, неловкости и постоянного тихого укора.
Последней каплей стала вчерашняя сцена с фикусом. Обычный фикус, который Аня купила год назад. Тамара Игоревна подошла к нему, пока Аня поливала цветы, и с сокрушенным видом покачала головой.
— Засыхает, бедный, — произнесла она с трагической ноткой в голосе. — Ему бы землю поменять, удобрить… Я в твои годы, Анечка, целый зимний сад на подоконнике держала. Алоэ, герань, «декабрист»… Всё цвело. Душа вложена была.
И в этом было всё. Не прямое обвинение, нет. Просто намёк. Тонкий, как иголка, укол в самое сердце. Намёк на то, что Аня — плохая хозяйка. Что у неё нет «души». Что она не способна даже о цветке позаботиться. И так было во всём. В том, как она гладила рубашки Игоря («немного жестковаты получаются, ему, наверное, некомфортно»), как она выбирала шторы («симпатичный цвет, но пыли на таком, наверное, не видно, это негигиенично»), как она разговаривала с мужем («ты бы ему давала отдохнуть после работы, а не новостями грузила»).
Аня вчера не выдержала. Она молча поставила лейку, посмотрела свекрови прямо в глаза и тихо, но отчётливо сказала:
— Тамара Игоревна, если вам так не нравится, как я ухаживаю за цветами, вы можете не смотреть на них.
Свекровь замерла. Её лицо, обычно подёрнутое маской скорбного всепрощения, на секунду обнажило истинные чувства — холодное негодование. А потом она снова надела маску.
— Что ты, деточка, — её голос задрожал. — Я же из лучших побуждений. Я же вам добра желаю…
Весь вечер она молчала, демонстративно пила таблетки от сердца и вздыхала. А сегодня утром, когда Игорь ушёл на работу, собрала вещи. На пороге она обернулась и с тихими слезами в глазах произнесла:
— Я не могу жить там, где меня не ценят. Прости, Анечка. Видимо, я стала для вас обузой.
И ушла, оставив за собой шлейф вины и недосказанности.
Когда вечером вернулся Игорь, он сразу почувствовал перемену.
— Тихо как-то, — он снял ботинки и прошёл в комнату. — Мама спит?
— Мама уехала, — спокойно ответила Аня, помешивая суп на плите.
Игорь замер. Он посмотрел на жену, пытаясь прочитать что-то на её лице. Она была невозмутима.
— Как уехала? Куда? Вы поссорились?
— Я бы не назвала это ссорой. Она сказала, что ей здесь не рады, собрала вещи и ушла.
Игорь провёл рукой по лицу. Он выглядел уставшим. Работа в строительной компании выматывала его, а домашняя атмосфера последних лет не давала расслабиться. Он был буфером, дипломатом, громоотводом между двумя самыми важными женщинами в его жизни. И он смертельно от этого устал.
— Ань, ну что опять случилось?
— Ничего нового, Игорь. Просто моя чаша терпения переполнилась.
В этот момент зазвонил его телефон. На экране высветилось «Мама». Игорь глубоко вздохнул и ответил.
— Сынок! — зарыдала в трубку Тамара Игоревна, даже не поздоровавшись. — Сынок, твоя жена выгнала меня из собственной квартиры! Сделай что-нибудь! Я на улице, совсем одна!
Игорь поморщился. Он бросил взгляд на Аню. Она смотрела на него, и в её глазах не было ни злости, ни торжества. Только бесконечная усталость и твёрдая решимость.
— Мама, успокойся. Где ты? Ты не на улице.
— Я у Клавдии! — всхлипывала она. — Она приютила меня, несчастную! Родной сын вырастил, квартиру ей купил, а она мать на порог не пускает!
Слова «из собственной квартиры» резанули слух. Игорь знал, что это не так. И Тамара Игоревна знала. Но эта фраза была её главным козырем все эти годы. Десять лет назад, когда они с Аней только поженились и ютились в съёмной однушке, мать предложила гениальный, как ей казалось, план. Продать её старую, убитую «двушку» в спальном районе, добавить их с Аней скромные накопления и взять ипотеку на большую, новую «трёшку» в хорошем доме. И жить всем вместе.
— Мне одной много не надо, — говорила она тогда. — А вам с детьми потом бегать по съёмным углам? Я помогу. Буду с внуками сидеть, по хозяйству… Вместе мы сила!
Игорь и Аня, молодые и наивные, согласились. Они были безмерно благодарны. Деньги от продажи материнской квартиры действительно стали хорошим подспорьем — они составили первый взнос. Остальную, львиную долю стоимости, они взяли в ипотеку на двадцать лет. Квартиру оформили на Игоря и Аню. Но с того самого дня Тамара Игоревна вела себя так, будто это она подарила им это жильё, а они лишь временные жильцы, обязанные ей по гроб жизни.
— Мам, мы поговорим завтра, — твёрдо сказал Игорь. — Сейчас уже поздно. Успокойся и ложись спать.
Он сбросил вызов и посмотрел на Аню.
— Она говорит, ты её выгнала.
— Я сказала ей, что мне не нравится, как она ухаживает за фикусом, — бесцветным голосом ответила Аня. — Этого оказалось достаточно. Игорь, я больше так не могу. Я люблю тебя, и я уважаю твою мать. Но я не могу жить с ней в одном доме. Больше ни дня. Это наш дом. Наш. А я чувствую себя в нём гостьей, которая всё делает не так. Поэтому тебе придётся выбрать.
Она сказала это без надрыва, без истерики. Это был не ультиматум. Это был факт. Констатация предела.
Игорь молчал. Он любил Аню. Он знал, что она права. Он видел, как она угасала все эти годы, превращаясь из весёлой, лёгкой девушки в напряжённую, дёрганную женщину. Но мать… она была матерью.
На следующий день Игорь поехал к Клавдии Петровне. Тамара Игоревна встретила его в чёрном платье, с красными от слёз глазами. Клавдия Петровна, её боевая подруга, подливала масла в огонь, цокая языком и качая головой.
— Дожили! Чтобы родную мать из дома… И за что? За то, что добра желала!
— Мама, давай поговорим наедине, — попросил Игорь.
В маленькой кухне Тамара Игоревна продолжила свою партию. Она рассказывала, как Аня её унижала, как смотрела на неё «волком», как специально всё делала наперекор. История обрастала невероятными подробностями, в которых фикус уже был лишь незначительным эпизодом.
— Она всегда меня ненавидела! — заламывала руки мать. — За то, что я тебя слишком люблю! Она хочет, чтобы ты был только её!
— Мам, это неправда, и ты это знаешь, — устало сказал Игорь. — Аня пять лет терпела. Она ни разу слова грубого тебе не сказала.
— А молчание бывает хуже слова! — парировала Тамара Игоревна. — Она меня своим молчанием изводила! Ты должен поставить её на место! Ты — хозяин в доме! Скажи ей, чтобы просила прощения и звала меня обратно!
Игорь смотрел на мать и впервые видел в ней не просто несчастную женщину, а умелого манипулятора. Она не хотела мира. Она хотела капитуляции Ани. Безоговорочной.
— Я не буду этого делать, — ответил он ровно. — Аня права. Мы не можем жить вместе.
Лицо матери исказилось. Маска страдалицы спала.
— Что?! Ты на её стороне? Ты против родной матери? Я, которая всё для тебя сделала, квартиру тебе…
— Мама, — перебил её Игорь, стараясь сохранять спокойствие. — Мы тебе очень благодарны за помощь. Очень. Но квартира не твоя. Мы платим за неё ипотеку уже десять лет, и платить ещё столько же. Ты живёшь с нами. И этот формат, к сожалению, себя исчерпал.
Тамара Игоревна задохнулась от возмущения.
— Ах вот как! Значит, я больше не нужна? Вышвырнули, как старую вещь?
Игорь понимал, что логика здесь бессильна. Он решил действовать иначе.
— Мы с Аней подумали, — начал он. — Мы снимем тебе хорошую однокомнатную квартиру. Рядом с нами. Оплачивать будем мы. Ты будешь жить отдельно, сама себе хозяйка. Мы будем приходить в гости, помогать.
Он ожидал чего угодно: слёз, упрёков, новой волны жалоб. Но реакция матери его поразила. Она рассмеялась. Холодным, злым смехом.
— Снять мне квартиру? Откупиться от меня, как от назойливой мухи? Нет, сынок. Так не пойдёт. Я не хочу жить в чужой квартире. Я хочу жить в своей.
— Но у тебя нет своей квартиры, мама.
— Есть! — её голос звенел от ярости. — Та, в которой вы живёте! Я вложила в неё свои кровные! Я продала всё, что у меня было! Не хотите жить со мной — отлично! Тогда верните мне мою квартиру! Продавайте свою и отдайте мне деньги на такую же «двушку», какая у меня была! И тогда я от вас отстану!
Игорь смотрел на неё и чувствовал, как внутри него что-то обрывается. Последняя ниточка сыновней жалости и вины. Он понял, что это был её план с самого начала. Она не верила, что он согласится. Это был шах и мат, как ей казалось. Ультиматум, который они не смогут выполнить.
Он вернулся домой опустошённый. Пересказал разговор Ане. Она слушала молча, её лицо становилось всё более строгим.
— Она хочет денег, — констатировала Аня. — Она думает, что мы не сможем их ей отдать.
— Мы и не сможем, — вздохнул Игорь. — Продавать квартиру, которая в ипотеке, — это безумие. Да и где нам потом жить?
— Подожди, — Аня вдруг встала и подошла к шкафу, где у них хранились все документы. Она начала перебирать старые папки. — Я хочу кое-что проверить.
Они сидели до поздней ночи, изучая договор купли-продажи материнской квартиры десятилетней давности, ипотечный договор, банковские выписки. Цифры говорили сами за себя. Сумма, вырученная за квартиру Тамары Игоревны, на тот момент покрыла всего лишь восемнадцать процентов от стоимости их новой «трёшки». Восемнадцать. Не половину. Не большую часть. Меньше одной пятой. Все эти годы они жили под гнётом благодарности за услугу, масштаб которой был сильно преувеличен в их сознании самой Тамарой Игоревной.
— Вот оно что, — тихо сказал Игорь. Он чувствовал не злость, а горькое разочарование. — Вот цена её «жертвы».
— Она рассчитывает, что мы отдадим ей стоимость двухкомнатной квартиры по нынешним ценам, — сказала Аня. — А это почти половина стоимости нашей.
— Но это же нечестно.
— Она играет не по-честному, Игорь. Она играет на наших чувствах. Может, пора и нам начать играть по правилам? По юридическим правилам.
Через неделю, в течение которой Тамара Игоревна обзванивала всех родственников и знакомых, рассказывая о чёрствости сына и невестки-чудовища, Игорь позвонил ей сам.
— Мама, мы согласны, — сказал он в трубку ровным, деловым тоном.
На том конце провода повисла удивлённая тишина.
— Что… что вы согласны? — растерянно переспросила она.
— Мы вернём тебе деньги. Твою долю. Приезжай завтра к нам, всё обсудим.
На следующий день Тамара Игоревна явилась, полная сдержанного триумфа. Она была уверена, что победила. Что сейчас они будут умолять её, просить, торговаться. Она села в кресло, которое всегда считала «своим», и приготовилась слушать.
Игорь и Аня сели напротив. На журнальном столике лежала папка с документами.
— Мама, мы всё посчитали, — начал Игорь. — Десять лет назад твоя квартира была продана вот за эту сумму. — Он показал ей копию старого договора. — Эта сумма составила восемнадцать процентов от стоимости нашей квартиры. Мы готовы вернуть тебе эти восемнадцать процентов. По текущей рыночной стоимости нашего жилья.
Он протянул ей лист бумаги с расчётами, заверенными у независимого оценщика. Сумма была приличной. Но она была почти в три раза меньше той, на которую рассчитывала Тамара Игоревна. Этой суммы едва хватило бы на покупку крохотной студии в новостройке на самой окраине города.
Тамара Игоревна смотрела на цифры, и её лицо медленно меняло цвет. Краска триумфа сбежала, оставив после себя сероватую бледность растерянности и гнева.
— Это… это грабёж! — прошептала она. — Вы меня обманываете!
— Это не обман, мама. Это факты, — спокойно ответила Аня, впервые за всё время вступая в разговор. — Это точная, документально подтверждённая сумма вашего вклада. Мы не учитываем десять лет вашего бесплатного проживания, коммунальные платежи, продукты. Мы просто возвращаем ваш капитал. С процентами, которые он принёс за счёт роста цен на недвижимость. Всё честно.
— Я на вас в суд подам! — взвизгнула Тамара Игоревна, понимая, что её загнали в угол.
— Подавайте, — пожал плечами Игорь. — Суд будет оперировать теми же документами. Мы готовы заключить соглашение у нотариуса. Мы берём потребительский кредит на эту сумму и выплачиваем её вам в течение месяца. После этого вы подписываете бумагу, что не имеете к нам никаких материальных претензий.
Тамара Игоревна молчала. Она смотрела то на сына, то на невестку, и в её глазах больше не было ни слёз, ни страдания. Только холодная, бессильная злоба. Её игра была окончена. Её блеф был вскрыт. Она привыкла давить на чувства, на совесть, на вину. Но она оказалась совершенно не готова к тому, что с ней заговорят на языке цифр и фактов.
Она взяла деньги.
Через два месяца она купила себе маленькую студию в новом, ещё пахнущем краской доме далеко за кольцевой дорогой. На новоселье она никого не позвала. Игорь звонил ей раз в неделю. Разговоры были короткими и натянутыми. Она отвечала односложно, не жаловалась, но в каждом её слове сквозила обида вселенского масштаба. Она получила то, что требовала, — независимость. Но эта независимость оказалась пугающе похожей на одиночество.
В квартире Игоря и Ани снова воцарилась тишина. Но теперь она была другой. Спокойной, умиротворяющей. Однажды вечером, сидя в обнимку на диване, Аня положила голову мужу на плечо.
— Мне жаль её, — тихо сказала она.
— Мне тоже, — ответил Игорь, глядя в окно. — Но мне больше жаль нас. Тех нас, какими мы могли бы быть все эти годы.
Он поцеловал жену в макушку. Впереди у них был ещё один кредит и десять лет ипотеки. Но впервые за долгое время они чувствовали, что квартира, за которую они платят, по-настоящему их. И это чувство стоило всех денег.
