— Оль, прикинь, пятая «плойка» вышла! Наконец-то! Графика — огонь, я обзоры посмотрел. Нам срочно надо брать!
Оля медленно повернула ключ в замке. Щелчок механизма показался ей непомерно громким в гулкой тишине подъезда. Она толкнула дверь, входя в квартиру, и на мгновение замерла на пороге. Воздух в квартире показался ей спертым, застоявшимся, пропитанным запахом вчерашнего чая и ничегонеделания. Её плечо ныло от ремня тяжёлой сумки, в которой лежали рабочий ноутбук и контейнер из-под съеденного на бегу обеда. Двенадцать часов на ногах, два часа в душном транспорте, и всё это ради того, чтобы услышать вот это — «нам срочно надо брать».
Саша, развалившись на диване, не отрывал взгляда от светящегося экрана смартфона. Ноги в домашних шортах были закинуты на подлокотник, поза выражала абсолютное, незыблемое спокойствие человека, чья вселенная ограничена мягкими подушками и скоростью Wi-Fi. Он даже не повернул головы, просто бросил свою реплику в сторону прихожей, будучи абсолютно уверенным в её эффекте.
— С твоей следующей зарплаты отложим, хорошо? Там как раз акция какая-то будет, — добавил он, смахнув что-то на экране пальцем.
Оля молча сняла ботинки. Каждый её сустав гудел от усталости. Она поставила сумку на пол и прошла в комнату. Она не смотрела на него, её взгляд скользил по поверхности вещей: по стопке журналов на кофейном столике, по одинокой чашке с засохшим пакетиком на подоконнике, по пыли, которая тонким слоем покрывала тёмный экран телевизора. Четвёртый месяц. Сто двадцать дней. Целая вечность, за которую их квартира превратилась из уютного гнезда в зал ожидания для одного человека.
— Нам? — переспросила она, и это короткое слово прозвучало, как щелчок металла. — Саша, нам надо платить за квартиру. И покупать еду.
Он наконец оторвался от телефона и посмотрел на неё. Во взгляде его было искреннее, детское недоумение. Будто она только что ляпнула какую-то несусветную глупость, противоречащую законам физики.
— Ну вот опять ты начинаешь, — надулся он, и уголки его губ обиженно поползли вниз. — Я же не сижу сложа руки, я ищу. Просто не могу найти ничего достойного. Везде предлагают копейки, это же унизительно. Ты что, не можешь поддержать мужа в трудный период? Приставка — это же мелочь, отдушина. Мне тоже нужно как-то расслабляться.
Он говорил это так, будто рассказывал прописные истины. Будто это она была неразумной и чёрствой, неспособной понять тонкую душевную организацию творческой личности в поиске. Оля медленно повернулась к нему.
— Поддержать? — усмехнулась она. Это был не смех, а сухой, короткий звук, лишённый всякого веселья. Она сделала шаг к дивану, и он инстинктивно немного подобрался, убрав ноги с подлокотника. — Я поддерживаю тебя уже четыре месяца. Я оплачиваю эту квартиру. Я покупаю еду, которую ты ешь. Я плачу за интернет, чтобы ты мог «искать достойную работу» и смотреть обзоры на игровые приставки. Что ещё я должна сделать для твоей поддержки?
Она выпрямилась и посмотрела на него в упор. Не на мужчину, с которым делила постель и жизнь, а на какое-то большое, чужое, неподвижное тело, занимавшее её пространство и поглощавшее её ресурсы. В её голосе не было ни крика, ни истерики. Только холодный, как сталь, ровный тон человека, который дошёл до последней черты.
— Так, может, ты сам будешь зарабатывать на свою приставку, а не с меня деньги требовать на её покупку? Саша, ты вообще помнишь о том, что ты мужчина и ты сам должен заботиться о материальном положении себя самого и нашей семьи?
Он сел на диване, окончательно растеряв всю свою вальяжность. Его лицо вытянулось. Он привык к её упрёкам, к её вздохам, к её усталым просьбам помочь по дому. Но такого тона он не слышал никогда. Это было не приглашение к спору. Это был приговор.
— Ты… ты чего такая злая? День не задался на твоей работе? Зачем на мне срываешься? Я же ничего такого не предложил, — пробормотал он, пытаясь вернуть разговор в привычное русло обид и взаимных обвинений, где он всегда выходил правым.
Но Оля уже не слушала. Она развернулась и прошла на кухню, оставив его одного посреди гостиной с его неозвученными аргументами. Она открыла холодильник. Пусто. Кроме засохшего куска сыра и половины луковицы, там не было ничего. И в этот момент она поняла, что именно нужно делать. План созрел мгновенно — простой, жестокий и единственно верный.
На следующий день ритуал повторился, но с одним существенным отличием. Когда Оля вошла в квартиру, в её руках не было привычных, набитых до отказа пакетов, шуршащих и обещающих сытный ужин. Она несла лишь один маленький, почти невесомый бумажный пакет из ближайшего супермаркета. Саша, который провёл день в привычной полудрёме на диване, перемещаясь лишь между ним, кухней и туалетом, услышал звук открывающейся двери и насторожился. Отсутствие знакомого шума покупок было первым тревожным звонком.
Он приподнялся на локтях, когда она прошла в комнату. Она не выглядела злой или обиженной, как вчера. На её лице застыло выражение сосредоточенного, почти делового спокойствия. Она молча переоделась в домашнюю одежду, собрала волосы в тугой пучок и, не проронив ни слова, проследовала на кухню. Саша встал и пошёл за ней, ведомый смутным беспокойством и вполне конкретным чувством голода. Он замер в дверном проёме, наблюдая.
Оля поставила свой скромный пакет на стол. Извлекла из него пластиковый контейнер с готовым салатом, маленькую бутылочку питьевого йогурта и одно яблоко. Она достала из ящика вилку и тарелку. Одну. Села за стол и с деловитым видом открыла контейнер. Запах свежей зелени, огурцов и заправки тонкой струйкой поплыл по кухне, щекоча ноздри и вызывая предательское урчание в желудке Саши. Он сглотнул.
— А… это всё? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал небрежно, но нотки недоумения всё равно прорвались наружу.
Оля медленно прожевала лист салата, посмотрела на него так, будто увидела впервые, и спокойно ответила:
— Мне хватит.
Она продолжила есть. Методично, не торопясь. Каждый звук — лёгкий хруст зелени, едва слышный стук вилки о пластик — отдавался в ушах Саши с оглушительной громкостью. Он перевёл взгляд на холодильник, потом снова на неё. В его сознании никак не укладывалась эта картина. Это был какой-то абсурдный спектакль. Он ждал, что она сейчас рассмеётся, скажет, что это шутка, и достанет из какого-нибудь тайника припрятанную для него еду. Но она не смеялась.
— А где еда? — наконец не выдержал он, и в его голосе уже явно слышалось раздражение. — В холодильнике мышь повесилась. Ты ничего не купила?
Оля допила свой йогурт, аккуратно поставила пустую бутылочку на стол и только после этого снова подняла на него глаза. Её взгляд был пустым, как экран выключенного телевизора.
— Я поела на работе, — произнесла она ровным тоном, в котором не было ни капли сочувствия. — А это так, перекусить. Зарабатывай себе на ужин сам. Это отличная мотивация.
Она сказала это и отвернулась, взявшись за яблоко. Для Саши её слова прозвучали как выстрел. Он застыл, чувствуя, как по лицу расползается багровое пятно. Это было не просто унизительно. Это было объявление войны. Войны, к которой он был совершенно не готов. Его мир, состоявший из мягкого дивана, быстрого интернета и гарантированного ужина, рушился на глазах.
— Ты это серьёзно? — прошипел он. — Ты решила меня голодом морить?
Оля откусила яблоко. Хруст раздался на всю кухню. Она не ответила, и это молчание было красноречивее любых слов. Она просто исключила его из своего уравнения. Он больше не был частью её забот. Он был проблемой, которую она решала своим, радикальным способом.
Она закончила с яблоком, выбросила огрызок и контейнер в мусорное ведро. Спокойно вымыла свою тарелку и вилку, вытерла их и поставила на место. Затем, так же молча, она вышла из кухни, оставив его одного. Одного, посреди его голодной вселенной, наполненной запахом её салата и оглушительным урчанием собственного живота. Он рывком открыл дверцу холодильника и уставился в его белую, девственно чистую пустоту. Внутри что-то заклокотало — смесь ярости, обиды и паники. Это был не просто пустой холодильник. Это был её ответ. Жёсткий, беспощадный и абсолютно ясный.
На второй день голод стал физическим. Это была уже не просто досадная пустота в желудке, а тупой, ноющий гвоздь, вбитый где-то под рёбрами. Ночью Саша плохо спал, ворочался, и ему снились не новые игровые миры, а горы еды: шипящие на сковороде котлеты, дымящаяся картошка, огромные, сочные бургеры. Он проснулся разбитым и злым. Вчерашняя уверенность в том, что это лишь глупая шутка, испарилась, оставив после себя липкий, неприятный осадок тревоги.
Он вышел на кухню в надежде на чудо. Может, она одумалась ночью? Может, на столе его ждёт завтрак и записка с извинениями? Но кухня была стерильно чистой и пустой. Оля уже собиралась на работу. На столе перед ней стояла чашка кофе и два сырника на блюдце. Свои два сырника она уже съела.
— Доброе утро, — бросила она, не глядя на него.
Саша промолчал. Он демонстративно открыл холодильник, заглянул в его белое нутро, затем с шумом захлопнул дверцу. Он обшарил все кухонные шкафы, выдвинул ящики. Он делал это не столько в поиске еды, сколько в поиске доказательства её неправоты, её жестокости. Но находил лишь пачки с крупами, макаронами и банку старого томатного соуса. Готовить он не умел и, что важнее, не собирался. Это было ниже его достоинства.
Когда вечером она вернулась, сценарий повторился с пугающей точностью. Один маленький пакет. На этот раз в нём была порция гречки с куриной котлетой из кулинарии. Запах горячей еды ударил ему в нос, как кувалдой. Он не выдержал. Он вскочил с дивана, когда она села за стол.
— Оля, это уже не смешно! — его голос дрогнул от смеси гнева и отчаяния. — Ты что творишь? Мы же семья! Ты не можешь так со мной поступать!
Она подняла на него взгляд, медленно прожевав кусок курицы.
— Я поступаю с тобой ровно так, как ты поступаешь со мной, Саша. Ты отрезал меня от финансового и бытового партнёрства. Ты решил, что мои ресурсы — общие, а твоё время и твои желания — только твои. Я просто вернула баланс. Моя еда — это моя еда. Заработай на свою.
Её логика была убийственной, непробиваемой. Он не нашёлся, что ответить на это. Он мог только злиться. Он ходил по кухне взад-вперёд, как тигр в клетке, пока она спокойно доедала свой ужин.
Третий день стал пыткой. Слабость разливалась по телу, мысли путались. Диван больше не казался уютным убежищем, он превратился в лежбище униженного, голодного зверя. Каждый звук с лестничной клетки — шаги соседей, несущих пакеты с продуктами, — отдавался в его голове болезненным эхом. Он чувствовал себя в ловушке. Он был слишком горд, чтобы позвонить друзьям и попросить в долг, ведь пришлось бы объяснять причину. И он всё ещё не верил до конца, что она способна довести дело до конца.
Вечером третьего дня Оля пришла домой и молча поставила на кухонный стол небольшой бумажный свёрток. Из него поплыл густой, сводящий с ума аромат горячего хачапури с сыром. Этот запах был последней каплей. Это было уже не просто пренебрежение, это была изощрённая, садистская пытка.
Саша ворвался на кухню. Его лицо было бледным, под глазами залегли тени, но сами глаза горели лихорадочным, злым огнём.
— Ты меня совсем не ценишь! — закричал он, и голос сорвался. — Я для тебя никто! Просто мебель, которая перестала приносить пользу! Ты наслаждаешься этим, да? Тебе нравится смотреть, как я мучаюсь!
Она отломила кусочек хачапури, потянув за собой длинную нитку расплавленного сыра. Она даже не посмотрела на него. Её полное, тотальное игнорирование выводило из себя больше, чем любой крик или упрёк.
— Я четыре месяца выслушивал твои вздохи! Четыре месяца терпел твоё недовольство! Искал, старался! А ты… ты просто решила меня уничтожить!
Он понял, что слова бесполезны. Он развернулся и вихрем пронёсся в спальню. Распахнул шкаф, выдернул с антресолей старый походный рюкзак и начал лихорадочно швырять в него вещи. Пара футболок, джинсы, ноутбук, зарядные устройства. Его движения были резкими, демонстративными. Он создавал как можно больше шума, ожидая её реакции. Он ждал, что она прибежит, начнёт останавливать, извиняться. Но из кухни доносилось лишь её спокойное чавканье.
Закинув рюкзак на плечо, он вышел в коридор. Она стояла в дверях кухни, доедая последний кусок. На её лице не было ни сожаления, ни страха. Ничего. Только спокойствие сытого человека.
— Довольна? — выплюнул он, тяжело дыша. — Ты победила. Можешь праздновать.
Он ждал ответа. Упрёка. Оскорбления. Хоть чего-то. Но она просто молча смотрела на него. И в этом молчании он окончательно проиграл. Он дёрнул ручку двери, шагнул за порог и с силой потянул дверь на себя. Замок щёлкнул с оглушительной финальной точкой, отрезая его от всего, что ещё минуту назад было его домом.
Когда дверь за ним захлопнулась, звук замка не принёс Оле ни удовлетворения, ни радости. Он прозвучал в оглушительной тишине квартиры как выстрел, после которого наступает абсолютная, звенящая пустота. Она стояла посреди кухни, сжимая в руке липкий от сыра огрызок хачапури, и смотрела на пустой дверной проём. Адреналин, который держал её в тонусе последние три дня, схлынул, оставив после себя лишь глухую, всепоглощающую усталость. Она вдруг почувствовала, как дрожат её колени, и медленно опустилась на табурет.
Тишина была не такой, как раньше. Это была не тишина ожидания, не тишина обиды, а тишина завершённости. Тишина пустого дома. Она обвела взглядом кухню, потом прошла в гостиную. На диване, на том самом месте, где он провёл последние четыре месяца, осталась вмятина. Рядом на кофейном столике лежал его телефон, который он в спешке забыл. Экран был тёмным, но она знала, что за ним — бесконечная лента новостей, обзоров и чужих жизней. Она взяла телефон в руки. Холодный, гладкий прямоугольник. Она не стала его включать. Просто положила на полку в коридоре, как вещь, оставленную случайным гостем.
Она не плакала. Слёзы высохли где-то внутри за эти долгие месяцы. Вместо этого она почувствовала странное, почти болезненное облегчение, будто с плеч сняли неподъёмный груз, который она так долго тащила, что уже сроднилась с его тяжестью. Она прошла в спальню. Дверцы шкафа были распахнуты настежь, на полу валялись вещи, которые не поместились в рюкзак. Беспорядок, который он оставил после себя, был материальным воплощением того хаоса, что он внёс в её жизнь. И тогда она начала убирать. Методично, без суеты. Она подняла с пола его футболку, вдохнула знакомый, но уже будто чужой запах, и без колебаний бросила её в мусорный мешок. Она вычищала его присутствие из каждого уголка. Она открыла настежь окна, впуская в квартиру холодный ночной воздух, который пах озоном и близким дождём. Этот воздух вытеснял застоявшийся запах его лени и её отчаяния.
Саша сидел на лавочке в холодном, гулком подъезде. Вес рюкзака давил на плечи, но ещё сильнее давило унижение. Он прокручивал в голове последнюю сцену, её спокойное лицо, её молчание. Он достал телефон… и понял, что его нет. Чёртов телефон остался там, в квартире. Паника смешалась с яростью. В итоге он набрал номер Димы, старого институтского приятеля, с телефона-автомата на углу. Дима жил один в небольшой однушке на другом конце города. Он выслушал скомканный рассказ Саши и без лишних вопросов сказал приезжать.
Квартира Димы пахла холостяцкой жизнью — смесью кофе, пыли и чего-то неопределённо-мужского. Он молча поставил перед Сашей тарелку с жареной картошкой и сосисками. Саша ел жадно, обжигаясь, почти не жуя. Это была самая вкусная еда в его жизни.
— Поругались? — спросил Дима, наблюдая за ним. — Саня, ты выглядишь так, будто тебя не просто из дома выгнали, а вместе с холодильником.
— Она с ума сошла, — пробормотал Саша с набитым ртом. — Просто перестала меня кормить. Представляешь?
Дима хмыкнул, отхлебнул пива из бутылки.
— А ты работаешь?
Вопрос был простой, прямой и обезоруживающий. Саша замер с вилкой в руке.
— Я в поиске. Активном.
— Понятно, — кивнул Дима, и в этом «понятно» слышалось всё: и понимание, и лёгкое презрение. — Ладно, диван в твоём распоряжении. Но, сам понимаешь, я не Оля. Кормить тебя три раза в день не смогу.
Следующие дни превратились в тягучий кошмар. Неудобный диван, от которого ломило спину. Отсутствие привычных ритуалов. Но самое страшное — это пустота. Без компьютера и телефона он оказался в вакууме. Ему нечем было занять ни руки, ни мозг. Он слонялся по чужой квартире, смотрел в окно, слушал, как за стеной живут своей жизнью чужие люди. Голод снова стал его постоянным спутником. Дима уходил на работу рано, оставляя на столе пару бутербродов. Этого едва хватало до обеда, а потом начиналось томительное ожидание вечера, когда можно было рассчитывать на ужин.
Через три дня Дима, вернувшись с работы, молча положил перед ним газету с объявлениями.
— Вот, Саня. Курьеры нужны, грузчики, мойщики посуды. Не бог весть что, но на еду и съёмную комнату хватит. Пора начинать.
Саша смотрел на расчерченные колонки с вакансиями как на смертный приговор. Курьер? Он, с его неоконченным высшим, с его амбициями? Но урчание в животе было красноречивее любых амбиций. На следующий день, переступив через свою гордость, он пошёл на собеседование в службу доставки пиццы. Его взяли.
Первая неделя была адом. Ноги гудели от бесконечной ходьбы по лестницам. Тяжёлая сумка натирала плечо. Он мёрз под дождём, мок под снегом и выслушивал недовольство клиентов. Каждый вечер он возвращался в квартиру Димы, выжатый как лимон, и падал на диван. Однажды, доставив заказ в один из домов в их старом районе, он на секунду замер у знакомого подъезда. Он посмотрел на их окна на четвёртом этаже. В них горел тёплый, уютный свет. И в этот момент его накрыло. Он понял, что потерял не просто бесплатную еду и крышу над головой. Он потерял дом. Он потерял человека, который этот дом создавал. Он вспомнил её уставшее лицо после работы, её попытки поговорить с ним, её надежду в глазах, которую он день за днём методично убивал своим безразличием. Голод физический, который он испытывал эти дни, был ничем по сравнению с тем голодом по теплу, заботе и близости, который он ощутил в эту минуту.
А Оля в этот вечер сидела в их квартире и читала книгу. На столике рядом с ней стояла чашка ароматного чая и вазочка с печеньем. Тишину нарушил звонок его телефона, который так и лежал на полке. Она увидела на экране надпись «Мама» и после недолгого колебания ответила.
— Олечка, здравствуй, дорогая! А где Саша? Не могу до него дозвониться, волнуюсь!
Оля сделала глубокий вдох.
— Здравствуйте, Анна Петровна. С Сашей всё в порядке, не переживайте. Просто он больше здесь не живёт.
В трубке повисла оглушительная тишина.
— Как… как не живёт? Что случилось?
— Он решил начать самостоятельную жизнь, — спокойно ответила Оля, подбирая слова. — Телефон свой он забыл. Он может забрать его в любое удобное время.
Она не стала ничего объяснять, не стала жаловаться. Она просто констатировала факт. Это была его история, и пусть он сам её рассказывает. Повесив трубку, она отложила телефон и вернулась к книге. За окном падал снег. В квартире было тихо и тепло. И впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему дома…
