— Ну как всегда. Йогурта моего нет, я так и думал.
Лика замерла на пороге, не успев даже стянуть с плеча тяжёлую сумку. Ключи в руке казались маленькими свинцовыми гирями. Десять часов на ногах, в душном офисе, где гудел кондиционер и пахло дешёвым кофе и чужим стрессом. Десять часов цифр, отчётов и недовольных клиентов. И вот она дома. В её собственной, купленной в ипотеку однушке, где на её диване, в её пледе, распластался Денис.
Он не повернул головы. Его лицо, освещённое синеватым светом смартфона, выражало вселенскую скорбь, будто отсутствие персикового йогурта в холодильнике было личной трагедией, сопоставимой с мировым кризисом. На его футболке виднелись крошки от чипсов.
Лика молча прошла в комнату. Сумка с глухим стуком упала на пол. Она стянула с ног туфли, которые за день превратились в изящные орудия пытки, и почувствовала, как ноющие ступни благодарно распластываются по прохладному ламинату. Она ничего не сказала. Не было сил ни на упрёки, ни на оправдания. Просто усталость. Густая, вязкая, как патока.
— Я же просил тебя вчера, — продолжил он своим ровным, бархатистым голосом, который он сам считал своим главным достоинством. Палец его лениво скользил по экрану, пролистывая ленту чужой красивой жизни. — Купи, говорю, пару штук, с запасом. Ты же знаешь, я другие не люблю. А там опять этот твой, диетический. Его есть невозможно, он как… как замазка.
Он вздохнул, переворачиваясь на другой бок, словно совершил непосильный труд. Плед сполз, обнажив его тощие, белые ноги.
— И вообще, Лик, я тут подумал… — начал он издалека, с покровительственной интонацией ментора, который вот-вот осчастливит неразумное дитя гениальной идеей. — Нам надо что-то делать с финансами. Я понимаю, ты стараешься, но этого же не хватает. Элементарно, на базовые потребности. Ты сама видишь.
Лика застыла на полпути к кухне. Она обернулась. Денис всё так же не смотрел на неё, его внимание было полностью поглощено смартфоном. Он вещал в пространство, в потолок, в стену.
— Может, тебе стоит найти какую-нибудь подработку? На выходные, например. Или удалённо, вечером. Сейчас же столько возможностей. Копирайтинг там, или транскрибация какая-нибудь. Пару вечеров посидишь, и вот уже прибавка к бюджету. И мне будет спокойнее, что ты не надрываешься на своей этой работе, а можешь позволить себе… ну, расслабиться. И мы сможем улучшить качество жизни. Начнём хотя бы с нормальных продуктов.
Туман усталости, который окутывал Лику, начал рассеиваться. Вместо него внутри появилось что-то иное. Холодное, острое и абсолютно ясное. Она смотрела на его затылок, на его расслабленную позу, на то, с какой будничной лёгкостью он предлагал ей взвалить на себя ещё один груз, чтобы обеспечить ему наличие персикового йогурта. Вся абсурдность последних двух месяцев, с тех пор как он «ушёл с бесперспективной работы в творческий поиск» и перебрался к ней, сконцентрировалась в этой одной фразе.
Она ничего не ответила. Она молча развернулась, но пошла не на кухню. Её шаги стали твёрдыми, выверенными. Она подошла к небольшому столику у стены, на котором мигали зелёными огоньками маленькие коробочки, раздающие по квартире невидимое благо цивилизации. Она наклонилась. Её пальцы нащупали тонкий чёрный шнур питания роутера. Она не выдернула его сгоряча. Она взялась за пластиковый штекер и с методичным, холодным усилием вытащила его из гнезда.
Зелёные огоньки погасли. Внезапно стало слышно, как гудит холодильник и как настенные часы отсчитывают секунды. Наступила другая реальность. Аналоговая.
Тишину разорвал возмущённый вопль.
— Ты что творишь?! У меня катка почти закончилась!
Денис рывком сел на диване, отбросив смартфон в сторону. Его лицо, только что бывшее расслабленно-презрительным, исказилось от неподдельного гнева. Он смотрел на Лику так, будто она совершила акт вандализма, как если бы она плеснула кислотой на полотно великого мастера. Для него, в его мире, это было примерно равнозначно. Связь с цифровой вселенной, его единственное настоящее место обитания, была грубо прервана.
Лика медленно выпрямилась, держа в руке бесполезный теперь штекер. Она посмотрела на него в ответ — не зло, не обиженно, а с холодной, изучающей прямотой. Так смотрят на незнакомого человека, который вдруг начал вести себя неадекватно в общественном месте.
— Экономлю, — отрезала она. Голос был ровным, без малейшего намёка на эмоции. Просто констатация факта. — Ты же сам только что сказал, что у нас туго с деньгами. Вот, начинаю оптимизировать расходы. Интернет — это не предмет первой необходимости.
Она бросила штекер на столик. Тот ударился о лакированную поверхность с тихим пластмассовым стуком. Затем она, не обращая больше внимания на его застывшее от изумления лицо, прошла к комоду, выдвинула верхний ящик и достала оттуда блокнот в твёрдой обложке и шариковую ручку. С этими предметами в руках она вернулась к журнальному столику и села в кресло напротив него.
Денис наблюдал за её действиями с нарастающим недоумением. Он ожидал чего угодно: криков, слёз, хлопанья дверью. Но эта методичная, спокойная последовательность действий выбивала его из колеи. Она не скандалила. Она работала.
Лика открыла блокнот на чистой странице. Щелчок выдвигаемого стержня ручки прозвучал в комнате оглушительно громко. Она неторопливо, с аккуратным бухгалтерским нажимом, начала выводить на листе строки. Звук, с которым ручка царапала бумагу, стал единственным звуком в квартире, не считая гудения холодильника. Он был сухим, деловым и абсолютно безжалостным.
Денис приподнялся на локте, пытаясь заглянуть, что она пишет. Его лицо выражало смесь раздражения и презрительного любопытства. Он всё ещё не верил в серьёзность происходящего, полагая, что это какой-то нелепый женский спектакль, призванный привлечь внимание.
Лика же, казалось, была полностью поглощена процессом. Она вывела заголовок: «Счёт». Ниже пошли пункты:
Проживание (койко-место)
Коммунальные услуги (вода, электричество)
Питание (базовый набор)
Интернет (тариф «Игровой»)
Напротив каждого пункта она проставила цифры. Она не брала их с потолка. Она, человек, который вёл бюджет до копейки, знала эти цифры наизусть. Затем она провела черту. Несколько секунд она что-то подсчитывала в уме, её губы беззвучно шевелились. Наконец, под чертой она вывела итоговую сумму. Чёткую, круглую, неоспоримую. И дважды обвела её жирным кругом.
Закончив, она с силой вырвала лист из блокнота. Резкий звук рвущейся бумаги заставил Дениса вздрогнуть. Она аккуратно положила этот листок на столик перед ним, ровно посередине, чтобы он не мог его не заметить.
— Это твой долг за последнюю неделю. Пока он не будет оплачен, все услуги, включая койко-место, для тебя недоступны. Можешь начинать зарабатывать прямо сейчас. На улице.
Денис смотрел на листок бумаги несколько долгих секунд. Потом его губы дрогнули и изогнулись в презрительной усмешке. Он издал короткий, лающий смешок, лишённый всякого веселья.
— Ты сейчас серьёзно? Решила в монополию поиграть?
Он взял листок двумя пальцами, брезгливо, словно это была грязная салфетка, и поднёс к лицу, театрально щурясь. Его тон сочился снисхождением.
— Лика, Ликочка, давай не будем устраивать этот детский сад. Я понимаю, ты устала, тяжёлый день. Но эти… эти бумажки, это же просто смешно. Ты же не думаешь, что я восприму это всерьёз?
Он бросил листок обратно на стол. Тот, планируя, опустился рядом с его опустевшей пачкой чипсов. Денис сменил тактику. Его поза изменилась: он подался вперёд, сложил руки на коленях, а в голосе появились вкрадчивые, доверительные нотки. Он заговорил как мудрый, терпеливый взрослый, объясняющий ребёнку прописные истины.
— Я думал, мы — команда. Что мы поддерживаем друг друга, особенно в трудные моменты. Я ведь не просто так бездельничаю, ты же знаешь. Я в поиске. В творческом поиске. Я ищу проект, который будет мне по душе, который позволит мне раскрыться. Я не могу размениваться на первую попавшуюся офисную каторгу, как… некоторые. Это убьёт во мне всё живое. Настоящая женщина, она ведь это понимает. Она вдохновляет мужчину. Создаёт ему тыл, даёт ему уверенность, чтобы он мог творить, достигать, завоёвывать мир. Она — его муза, его тихая гавань. А ты… ты мне выставляешь счета. За еду. За крышу над головой. Это так мелко, Лик. Так приземлённо. Ты рушишь всё своей этой бытовой бухгалтерией.
Лика молчала. Она сидела в кресле, скрестив руки на груди, и просто смотрела на него. Её лицо было непроницаемым, как маска. Она не перебивала, не возражала. Она дала ему выговориться, вылить весь этот поток липкой, слащавой манипуляции до последней капли. Она наблюдала за его жестами, за тем, как он трагически заламывал брови, как его голос вибрировал от показной обиды. Он разыгрывал спектакль, и она была единственным, но очень внимательным зрителем.
Когда его патетическая тирада иссякла и он выжидающе посмотрел на неё, ожидая раскаяния или хотя бы смущения, она медленно расцепила руки. Пауза, которую она выдержала, была короткой, но такой плотной, что, казалось, её можно было потрогать.
— Творческий поиск, говоришь? — её голос был тихим, но в нём не осталось и следа усталости. Только холодный, как сталь, металл. — Давай вспомним твой «поиск» за последние две недели. Собеседование в «Логистик-Прайм», на которое ты не пошёл, потому что «не выспался». Встреча в «Арт-Дизайне», куда ты опоздал на сорок минут, потому что «не та фаза луны была для деловых переговоров». Я правильно цитирую?
Каждое её слово было точным, выверенным ударом. Она не угадывала, она знала.
— А как поживает твой гениальный стартап по доставке крафтового воздуха? Он, кажется, закончился на стадии придумывания смешного названия в заметках телефона, верно? Твой «поиск», Денис, — она чуть подалась вперёд, и её глаза впились в него, — это двенадцать часов в день, проведённых вот на этом самом диване, который я ещё выплачиваю. Он заключается в просмотре сериалов, которые я уже видела, и в онлайн-играх, где ты кричишь на незнакомых подростков. Ты не ищешь. Ты ждёшь. Ждёшь, что всё как-нибудь само устроится. Что я буду твоим «тылом», твоим спонсором и твоей прислугой. Так вот, — она сделала последнюю микроскопическую паузу, — спонсорский контракт закончился.
Лицо Дениса изменилось. Ушла маска обиженного гения, исчезла снисходительная покровительственность. Проступило что-то другое — злое, уродливое и неприкрытое. Его губы скривились в кривой ухмылке, а в глазах появился грязный, колючий блеск. Он был загнан в угол фактами, и, как любое загнанное в угол существо, решил атаковать.
— Да ты просто завидуешь! — выплюнул он. — Завидуешь, что я могу себе позволить жить свободно, дышать полной грудью, а ты вынуждена пахать, как ломовая лошадь, с утра до ночи. Твоя жизнь — это график, ипотека и дешёвые макароны по акции. Скука смертная. Я привношу в неё хоть какой-то элемент непредсказуемости, элемент жизни! А ты пытаешься засунуть меня в свои убогие рамки и посчитать в своей тетрадке.
Он встал с дивана. Теперь они были почти на одном уровне, и он почувствовал себя увереннее.
— Ты должна быть благодарна, что я вообще с тобой. Что я скрашиваю твоё одиночество. Кому ты ещё нужна со своим характером и вечно кислым лицом? Думаешь, за тобой очередь стоит? Я оказываю тебе услугу, живу здесь, позволяю о себе заботиться, даю тебе почувствовать себя нужной. А ты, вместо благодарности, выкатываешь мне какие-то счета, как будто я у тебя угол снимаю!
Это было последней каплей. Не оскорбление, нет. А сама суть его слов — наглая, перевёрнутая с ног на голову реальность, в которой он был благодетелем, а она — неблагодарной содержанкой.
Что-то внутри Лики, что до этого момента было просто холодным и твёрдым, раскалилось добела и взорвалось. Она сделала шаг к нему. Не отступила, не сжалась, а именно шагнула навстречу, сокращая дистанцию. Её глаза потемнели, и вся усталость, скопившаяся за день, за неделю, за последние два месяца, превратилась в чистую, концентрированную энергию.
— Услугу? — переспросила она. Голос её не дрожал. Он звенел, как натянутая струна. — Ты, потребитель, паразит, чёрная дыра, в которую утекают мои деньги, моё время и мои силы, говоришь мне об услуге? Ты съел мой ужин, потому что тебе было лень готовить. Ты использовал мой шампунь, потому что твой «слишком дорогой, чтобы тратить его каждый день». Ты спишь на моей кровати, в моём постельном белье, которое я стираю и глажу! Твоё «присутствие» — это грязные чашки у дивана, это крошки на пледе, это необходимость обходить твои разбросанные вещи! Ты не привносишь в мою жизнь ничего, кроме расходов и раздражения!
Она наступала, и Денис инстинктивно попятился назад, пока не упёрся коленями в диван. Впервые за всё время он увидел её такой. Не уставшей, не раздражённой, а по-настоящему яростной. И эта ярость была пугающе спокойной и сфокусированной.
— Тебе вечно всего мало. Мало денег, мало еды, мало комфорта. Ты лежишь здесь сутками, как личинка в коконе, и ждёшь, что мир сам принесёт тебе всё на блюдечке. Но мир тебе ничего не должен! И я — тоже! Моя квартира — не благотворительный фонд для ленивых «творческих личностей»! Моя зарплата — не спонсорская помощь для твоего «поиска себя»!
Её голос поднялся на октаву, достигая крещендо. Вся горечь, всё презрение, вся накопившаяся злость вырвались наружу в одной, последней, сокрушительной фразе.
— Так вали отсюда, если тебе так всё не нравится! Ты и так живёшь в моей квартире на халяву, но тебе постоянно всего мало! Ищи, значит, себе новое место для существования! Нахлебник!
И после этого крика она резко развернулась. Прошла в коридор. Её рука нашла холодную ручку входной двери. Щёлкнул замок. Ещё один щелчок. Она распахнула дверь настежь. Прохладный, сырой воздух подъезда ворвался в тёплую квартиру. Лика встала у открытой двери, обернулась и молча, непреклонно указала рукой на выход.
Денис сидел на диване, ошарашенный. Он смотрел на неё, на её неподвижную фигуру в дверном проёме, на её ледяное лицо, на её палец, указывающий в темноту лестничной клетки. И в этом жесте, в её молчании, которое наступило после бури, было больше окончательности, чем в любом крике. Он понял. Это не спектакль. Это не угроза. Это приговор. Игра была окончена…
