— Оль, милая моя, садись! У меня для тебя новость — просто бомба!
Станислав ворвался в квартиру не как человек, а как стихийное явление — порыв тёплого, шумного ветра, пахнущего выхлопами, успехом и дорогим парфюмом. Он не снял пальто, а сбросил его на спинку кресла, не поставил портфель, а бросил его на пол с глухим стуком дорогой кожи. Потирая руки, он прошествовал в центр гостиной, и его лицо сияло той особенной, почти детской улыбкой человека, который несёт благую весть и уже предвкушает всеобщий восторг. Ольга, сидевшая в своём углу дивана, медленно, словно нехотя, оторвала взгляд от книги. Она не сказала ни слова, лишь наблюдала за его суетливой эйфорией, и её неподвижность была таким же мощным заявлением, как и его бурная жестикуляция.
— Какая ещё бомба, Стас? У нас в доме и без них не бывает тихо, когда ты возвращаешься, — её голос был ровным, без малейшей интонации, просто констатация факта.
Он отмахнулся от её слов, как от чего-то совершенно незначительного, не стоящего его драгоценного внимания. Он был слишком поглощён масштабом своего сюрприза.
— Не то! Совсем не то! Лучше! Помнишь, я говорил, что мои давно к нам не заглядывали? Так вот, свершилось! На следующей неделе! Все! Мамуля с папулей, и тётя Вера с дядей Колей! Представляешь? На целую неделю! Решили отпуск у нас провести, отдохнуть. Соскучились, говорят, до невозможности. Наконец-то соберёмся, как в старые добрые времена! Посидим, поговорим, смеяться будем до утра!
Он расхаживал по комнате, рисуя в воздухе невидимые картины всеобщего счастья. В его мире это было событие почти сакральное — воссоединение клана, праздник жизни, демонстрация нерушимых семейных уз. Он остановился, набрал в грудь воздуха и, наконец, удостоил Ольгу взгляда, полного снисходительного величия и невысказанных, но очевидных распоряжений.
— Ты уж, Оленька, постарайся, ладно? — произнёс он тем самым тоном, которым обычно говорят о вещах, не подлежащих обсуждению. — Наготовь всего, как ты это умеешь. Мама твой мясной рулет просто обожает. Ну и так, по мелочи, салатиков там, закусок. Сама придумаешь, ты у меня мастерица. Разместим их без проблем: старших, понятно, в нашу спальню, на большую кровать. Мы с тобой тут, на диване перекантуемся, не развалимся. А Веру с Колей — в твой кабинет. Кинем им надувной матрас, им не привыкать. Главное — чтобы люди себя как дома чувствовали, чтобы отдохнули душой.
Он замолчал, ожидая реакции. Он ждал радостного кивка, одобрительной улыбки, потока уточняющих вопросов о любимых блюдах его родни. Он ждал, что она немедленно включится в эту игру под названием «идеальная принимающая сторона». Ольга молчала. Эта тишина длилась на несколько секунд дольше, чем позволяли приличия. Затем она медленно, с какой-то ритуальной точностью, закрыла книгу, положила её на журнальный столик и подняла на мужа глаза. В её взгляде не было ничего — ни гнева, ни обиды, ни даже разочарования. Там была лишь холодная, кристально чистая пустота.
— Так ведь я не нанималась в прислуги к твоей родне, так что сам будешь за ними тут всё мыть и готовить им, когда они приедут! Я не прикоснусь ни к чему!
Слова упали в пространство комнаты, как куски льда. Ни единого всплеска эмоций, ни малейшего повышения голоса. Это было не объявление войны, а скорее зачитывание условий капитуляции. Его капитуляции. Сияющая улыбка на лице Станислава застыла, потом начала медленно таять, обнажая растерянность, а затем и уродливую гримасу гнева. Кровь ударила ему в виски.
— Что?.. — просипел он, не веря тому, что услышал. — Что ты только что сказала?
— Я сказала, что я не буду выполнять функции обслуживающего персонала для твоих родственников. Я не повар, не горничная и не массовик-затейник. Этого достаточно понятно?
— Ты что, не уважаешь моих родителей?! — взорвался он, выхватывая из колоды свой самый надёжный, проверенный временем козырь. — Моих стариков?! Тётю, которая мне памперсы меняла?!
— Очень уважаю, — ответила Ольга с безупречной, ледяной вежливостью, поднимаясь с дивана. Она выпрямилась, и теперь уже она смотрела на него сверху вниз. — Именно из уважения к их потребности в комфортном отдыхе я уже забронировала себе номер в отеле. С понедельника по воскресенье. Чтобы ни в коем случае не мешать вашему трогательному семейному воссоединению. У тебя будет целая неделя, чтобы в полной мере проявить себя как гостеприимный, любящий сын и заботливый племянник. Удачи.
Несколько секунд Станислав просто стоял, переваривая услышанное. Его мозг, настроенный на фанфары и праздничные салюты, отказывался обрабатывать этот ледяной, убийственный ультиматум. Он смотрел на Ольгу так, словно она вдруг заговорила с ним на неизвестном инопланетном языке. Затем первоначальный шок сменился раскалённой, багровой яростью. Это была не просто ссора. Это было предательство. Бунт на его корабле.
— Ты… ты что, с ума сошла? — прохрипел он, делая шаг вперёд. Его кулаки непроизвольно сжались. — Отель? Какой ещё, к чёрту, отель? Ты моя жена! Твоё место здесь, с моей семьёй! Что я им скажу? Что моя жена сбежала из дома, потому что к нам едут мои родители? Ты хочешь опозорить меня? Опозорить всю нашу семью?
Он перешёл на повышенные тона, пытаясь пробить её спокойствие звуком, давлением, авторитетом. Он привык, что в их редких спорах его громкость всегда была решающим аргументом. Но Ольга даже не вздрогнула. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на барахтающееся под стеклом насекомое — с холодным, отстранённым интересом.
— А что здесь позориться, Стас? — её голос оставался таким же ровным. — Ты пригласил свою родню. Ты и будешь их принимать. Я тут при чём? Или ты забыл их последний визит? Два года назад, на твой юбилей.
Она сделала паузу, давая ему время вспомнить. Но он не хотел вспоминать. Он хотел нападать.
— Прекрасный был юбилей! Вся семья в сборе! Что тебе опять не так?
— Мне не так, что после этого «прекрасного юбилея» мне пришлось выкинуть новый ковёр из гостиной, потому что твой дядя Коля решил, что красное вино — это отличная добавка к светлому ворсу. Мне не так, что твоя мама, попробовав тот самый мясной рулет, который она якобы обожает, потом полвечера рассказывала тёте Вере, какая я безрукая хозяйка и что мясо нужно было замачивать в молоке, а не в сливках. Я всё слышала, Стас.
Каждое её слово было маленьким, острым камнем, брошенным в его благостную картину семейной идиллии. Он поморщился, словно от зубной боли.
— Это мелочи! Придирки! Ну, пролилось вино, с кем не бывает? Ну, сказала мама что-то… Она старый человек, она так привыкла! Она тебе добра желает, научить хочет! А ты всё воспринимаешь в штыки! В тебе нет ни капли душевной широты, Оля! Ни капли!
— Душевной широты? — она чуть склонила голову набок, и в её глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на насмешку. — Хорошо, давай поговорим о широте. Помнишь нашу микроволновку? Хорошую, дорогую, которую я выбирала три недели? Её больше нет. Потому что твой братик, сынок тёти Веры, решил проверить, будут ли искры, если засунуть внутрь вилку и включить режим «гриль». Искры были. А микроволновки не стало. Это тоже проявление душевной широты, которое я должна была с улыбкой принять?
Станислав окончательно сбился с ритма. Он хотел говорить о высоких материях — о семье, долге, уважении, а она методично, как бухгалтер, зачитывала ему счёт за нанесённый ущерб. Он чувствовал, как его позиция слабеет с каждой её фразой.
— Это ребёнок! Он не специально! Мы же купили новую!
— Мы купили дешёвую замену, потому что «не стоит тратиться, всё равно опять кто-нибудь что-нибудь сломает», — процитировала она его же слова, сказанные два года назад. — И суть не в деньгах, Стас. Суть в том, что твою «семью в сборе» я потом вымываю, вычищаю и ремонтирую ещё две недели. Я работаю пять дней в неделю, точно так же, как и ты. Но почему-то когда приезжает твоя родня, мой недельный отпуск превращается в круглосуточную смену в качестве прислуги. А твой — в праздник жизни. Так вот, в этот раз я тоже выбираю праздник. Я заработала свой отдых. А ты, как глава семьи, заработал право позаботиться о своих близких. Сам. От начала и до конца.
Ольга уехала в понедельник утром. Она не произносила прощальных речей. Просто взяла небольшую сумку, молча поймала такси у подъезда и исчезла, оставив после себя в квартире звенящую, непривычную пустоту и лёгкий аромат своих духов. Станислав ходил по комнатам, как тигр в клетке, полный праведного гнева и предвкушения скорого триумфа. Он докажет ей. Он покажет, что такое настоящая, дружная семья. Он устроит такой приём, что ей станет стыдно за свой эгоизм и мелочность.
Родственники прибыли во вторник, ближе к обеду. Их приезд напоминал высадку десанта. Дверной звонок не просто прозвенел — он взвыл долгой, требовательной трелью. Едва Станислав открыл дверь, как прихожая наполнилась шумом, суетой и запахами поезда, домашних пирожков и крепкого табака от дяди Коли. Чемоданы, баулы и авоськи с деревенскими гостинцами расползлись по коридору, как метастазы, мгновенно захватывая жизненное пространство.
— Стасик, золотко! Ну, наконец-то! А где же наша хозяюшка, где Оленька? — мама сграбастала его в объятия, впиваясь пальцами в плечи.
— Она… ей пришлось срочно уехать. По работе, — выдавил из себя Станислав, чувствуя, как начинают гореть уши. Ложь получилась неуклюжей и жалкой. — Важный проект, отпустили буквально на пару дней.
— Надо же, какая незадача, — поджала губы тётя Вера, с хозяйским видом осматривая гостиную. — Мы-то думали, она нас своими рулетами побалует. Ну да ладно, работа есть работа.
Первый вечер стал первым кругом его персонального ада. Он, вернувшись с работы, обнаружил квартиру в состоянии лёгкого разгрома. Пальто родителей висело на дверце шкафа, дядины ботинки стояли посреди коридора, а на его любимом диване, подложив под голову Ольгину декоративную подушку, громко храпел отец, слюна с приокрытого рта стакала прямо на Олину подушечку. Вся родня ждала ужина. Станислав, судорожно соображая, что можно приготовить на пятерых, бросился в магазин. Он вернулся с пакетами, полными пельменей, колбасы и готового салата «Оливье» в пластиковом контейнере.
— Ну, что ж, по-холостяцки, — вздохнула мама, ковыряя вилкой пельмень. — Ничего, сынок, мы люди простые. Хотя, конечно, Оленька могла бы и позаботиться, наготовить заранее, раз знала, что уезжает.
К среде иллюзия семейного праздника начала трещать по швам. Станислав понял, что его родственники приехали не в гости. Они приехали в санаторий, где он был единственным сотрудником, совмещающим должности повара, официанта, уборщика и аниматора. Утром его будили не будильником, а требовательными словами: «Стасик, у вас кофе закончился!». Днём ему звонили на работу: «Стас, а пульт от телевизора не работает, посмотришь, когда приедешь?». Вечером, после того как он, еле волоча ноги, готовил ужин, убирал со стола и мыл гору посуды, его ждал допрос.
— Что-то не нравится мне эта её «работа», — задумчиво произнесла мама, когда они остались на кухне вдвоём. Дядя с отцом смотрели по телевизору футбол, а тётя Вера принимала ванну, щедро расходуя Ольгин лавандовый гель для душа. — Никогда не поверю, чтобы вот так, в один день, сорваться. Вы поссорились, да? Это она из-за нас уехала?
— Мам, перестань, — устало отмахнулся Станислав, протирая стол.
— Я не перестану! Я мать, я сердцем чую! Жена-то у тебя с гонором, всегда это видела. Не нравится ей наша простая родня. Всё ей не так, всё не по её. Ты мужик или нет? Поставь её на место! Чтобы знала, что семья мужа — это святое! А то что получается? Мы приехали, а она хвостом вильнула и в кусты. Непорядок это, Стас. Большой непорядок.
Он молчал. А что он мог сказать? Что она была права? Что этот «праздник», который он так предвкушал, на деле оказался изнурительной, неблагодарной работой? Что он уже ненавидит звук шаркающих по паркету тапочек и вопрос «А что у нас сегодня на ужин?». Что он впервые в жизни понял, почему Ольга с таким холодным ужасом воспринимала новости о приезде его родни. Он смотрел на жирные пятна, оставленные на чистой скатерти дядей Колей, слушал, как в ванной льётся вода, и чувствовал, как внутри него закипает глухая, бессильная ярость. И ярость эта была направлена не на родственников. Она была направлена на ту, которая сейчас сидела в своём загородном отеле в «Сосновом бору», читала книжку и была абсолютно, унизительно права.
К пятнице Станислав был тенью самого себя. Он существовал в липком, душном тумане из недосыпа, запаха вчерашних котлет и глухого раздражения. Квартира, некогда бывшая его крепостью, превратилась в филиал вокзала — шумный, неуютный и вечно грязный. Дядя Коля прожёг сигаретой подлокотник Ольгиного кресла. Тётя Вера, решив «навести порядок», переставила книги в кабинете по росту, а не по авторам, превратив библиотеку в хаос. Отец постоянно комментировал его кулинарные потуги, сравнивая всё с тем, как «делала мать», а мать… мать вела свою собственную, тихую подрывную деятельность.
Последней каплей стал пригоревший рис. Станислав, разрываясь между звонком с работы и требованием отца найти его очки, на которых тот сам же сидел, просто забыл о кастрюле на плите. Едкий запах гари заполнил кухню.
— Сынок, ну кто же так рис варит? — вошла на кухню мать, брезгливо морща нос. — Его же промывать надо семь раз, в холодной воде. А потом воды лить на два пальца выше. Я же тебя учила. Совсем тебя Оленька твоя распустила, от рук отбился.
В этот момент что-то внутри Станислава оборвалось. Не щелкнуло, а именно оборвалось, как перетёртый канат, державший остатки его терпения. Он смотрел на почерневшее дно кастрюли, на самодовольное лицо матери, и видел не свою семью. Он видел причину своего унижения. Он бросил губку в раковину, сорвал с крючка ключи от машины и, не сказав ни слова, вышел из квартиры, оставив за спиной недоумённые возгласы.
Дорога до загородного отеля была наполнена злой, бурлящей энергией. Он не просто ехал — он летел на войну. В его голове проносились все унижения этой недели: грязная посуда, критические замечания, бесконечные просьбы и полное отсутствие благодарности. И виновницей всего этого кошмара была она. Ольга. Которая сбежала, бросила его одного на этом поле боя, предала его. Он собирался высказать ей всё. Он заставит её вернуться. Он привезёт её домой, поставит к плите и покажет всем, кто в доме хозяин.
Холл отеля «Сосновый бор» встретил его тишиной, прохладой и запахом хвои и свежесваренного кофе. Контраст с его душной, захламлённой квартирой был настолько разительным, что он на секунду растерялся. Он нашёл её сразу. Ольга сидела в глубоком кресле у панорамного окна, выходившего на сосновый лес. На ней было простое светлое платье, волосы собраны в свободный узел. Она выглядела отдохнувшей, спокойной, умиротворённой. Рядом с ней на столике стояла чашка кофе, а в руках она держала книгу.
Он подошёл к ней, высокий, взъерошенный, с красными от бессонницы глазами и пятном от чего-то жирного на рубашке. Он был воплощением того хаоса, от которого она сбежала.
— Отдыхаешь? — его голос был хриплым и полным яда.
Ольга медленно подняла глаза. В них не было ни удивления, ни страха. Лишь лёгкая тень досады от того, что её прервали.
— Как видишь, — ответила она и снова опустила взгляд на страницу.
Такое откровенное пренебрежение взорвало его.
— Ты немедленно собираешь свои вещи и едешь домой! — прошипел он, наклоняясь к ней. — Этот цирк окончен! Ты бросила меня одного с ними! Ты знаешь, во что превратилась наша квартира? Знаешь, что я пережил за эту неделю? Я пашу как проклятый, готовлю, убираю, а в ответ слышу только упрёки! Твоё место там, дома! С семьёй!
Он выплеснул всё это на одном дыхании, ожидая любой реакции — криков, споров, оправданий. Но Ольга молчала. Она спокойно закрыла книгу, положив палец на то место, где остановилась. Затем отпила кофе, сделала небольшую паузу и посмотрела ему прямо в глаза. Её взгляд был абсолютно холодным, как у хирурга, ставящего окончательный диагноз.
— Это не моя семья, Стас. Это твоя. И ты не «пережил» что-то страшное. Ты просто на одну неделю окунулся в ту жизнь, в которую ты пытался погрузить меня на постоянной основе. Тебе не понравилось? Какая жалость. А представь каково было бы мне.
Она снова сделала паузу, давая словам впитаться в его вскипевший мозг.
— И ты не прав. Моё место не там. И это больше не «наша» квартира. Это твой дом. С твоими правилами и твоей роднёй. Ты ведь так этого хотел, не так ли? Настоящую, большую, дружную семью. Вот она, у тебя дома. Ждёт, пока ты вернёшься и сваришь им что-то. Так что поезжай. Поезжай домой, Стас. К своей семье. А мой отпуск, кажется, только что продлили. На неопределённый срок.
С этими словами она снова открыла книгу, демонстративно находя нужную строчку и погружаясь в чтение. Для неё он перестал существовать. Он остался стоять посреди тихого, залитого солнцем холла — униженный, разбитый и абсолютно одинокий в своей так называемой «семье»…
