— Синие или серые? — Денис держал в руках двое шорт, как весы правосудия, обращаясь к пустому дверному проёму. — В синих я буду как морской бог, а в серых — как респектабельный турист. Важный выбор.
Он усмехнулся своим же мыслям и, не дожидаясь ответа, аккуратно сложил обе пары в раскрытый на полу чемодан. Вещи ложились ровными стопками, пропитанные запахом свежего кондиционера и предвкушением. Солнечный луч, пробившийся в комнату, играл на металлической пряжке ремня, и Денис, поймав этот блик, довольно зажмурился.
Три дня. Всего три дня до гула турбин, до солёного воздуха, до того блаженного состояния, когда единственная проблема — это какой коктейль заказать у бассейна. Он насвистывал какую-то незамысловатую мелодию из старой рекламы, и этот звук наполнял квартиру ощущением почти сбывшегося счастья. Год. Целый год они пахали ради этих двух недель. Год откладывали, отказывая себе в мелочах и не очень, чтобы сейчас, наконец, выдохнуть.
В комнату вошла Лариса. Она не то чтобы вошла, а скорее возникла в дверях, тихая и напряжённая. Она стояла, прислонившись плечом к косяку, и смотрела на его сборы с таким выражением лица, будто он не паковал вещи для отдыха, а минировал квартиру. Денис, увлечённый процессом, заметил её не сразу.
— А, вот ты где. Я тут стратегический совет провожу, а мой главный советник молчит, — весело сказал он, оборачиваясь. — Я решил взять обе пары. Пусть местные русалки мучаются выбором.
Он подмигнул ей, но улыбка медленно сползла с его лица. Её вид не имел ничего общего с предотпускной суетой. Никакой радости, никакого нетерпения. Только серая усталость и что-то ещё, что-то похожее на вину. В этот самый момент на её телефоне, лежавшем на комоде, вспыхнул экран. Короткое, беззвучное уведомление. Денис мельком скользнул по нему взглядом, просто по привычке, и замер. Мелодия, которую он насвистывал, оборвалась на полуноте.
Возврат средств. Авиакомпания N-Air.
Два слова и название. Он прочитал их ещё раз. И ещё. Они не складывались в осмысленную картину мира. Это была какая-то ошибка. Сбой в системе. Не может быть. Он медленно, очень медленно выпрямился. Аккуратно положил стопку футболок, которую держал в руках, на край чемодана. Его движения стали выверенными и неестественно плавными, как у робота. Он подошёл к комоду, взял её телефон. Экран уже погас, но он нажал на боковую кнопку. Уведомление всё ещё висело на заблокированном дисплее. Возврат средств. За два билета. Полная сумма.
Он медленно повернулся к жене. Она стояла всё там же, у двери, и смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она знала, что он увидел.
— Что это, Лариса? — его голос был тихим, почти шёпотом. В нём не было злости. Только ледяное, абсолютное недоумение.
Она вздрогнула от этого спокойного тона, который был страшнее любого крика. Она сглотнула, пытаясь собраться с мыслями, которые, казалось, разбежались в панике.
— Денис, я хотела сказать… Я собиралась сегодня вечером всё объяснить… — начала она сбивчиво, теребя край своей футболки. — Понимаешь, тут такое дело… У родителей на даче… Там трубу прорвало. Старую, ещё советскую. Всё залило, весь подпол. Мама звонила, они там чуть не плачут. Нужно всё менять, срочно, пока дом не поплыл. А это… ну, это очень дорого. У них таких денег нет, ты же знаешь.
Она говорила быстро, торопливо выкладывая факты, словно строила баррикаду из слов, пытаясь защититься от его взгляда. Она преподносила это как нечто само собой разумеющееся, как чрезвычайную ситуацию, в которой любое другое решение было бы просто немыслимо.
— Я подумала… отпуск, он же никуда не денется. Ну, перенесём. На следующий год. А родителям помощь нужна сейчас, немедленно. Это же родители, Дэн. Я не могла иначе. Я просто вернула деньги за билеты, чтобы помочь им. Они уже завтра ждут мастера…
Она замолчала, ожидая его реакции. Понимания. Сочувствия. Может быть, досады, но точно не того, что медленно зарождалось в его глазах. Он слушал её, не перебивая, и его лицо, ещё пять минут назад светившееся счастьем, превращалось в тёмную, непроницаемую маску. Шок уходил, уступая место чему-то гораздо более тяжёлому и разрушительному. Он просто смотрел на неё, и в его венах вместо крови будто бы медленно застывал жидкий азот.
— Родители, — повторил Денис это слово. Он произнёс его тихо, без всякого выражения, словно пробовал на вкус. Оно показалось ему чужим и горьким. Он сделал шаг от комода, отстраняясь от телефона, словно тот был источником яда. — Это твои родители, Лариса. Не наши. Мои родители живут в своей квартире, сами платят за свои трубы и никогда в жизни не позволили бы себе испортить нам то, ради чего мы работали целый год.
— Но тут же совсем другое дело, Денис! Просто это ремонт очень важен для них…
— Так, значит, ремонт у твоих родителей на даче важнее, чем наш отпуск, на который мы копили год?! Ты отменила билеты, не сказав мне ни слова?!
Его слова ударили её, как пощёчина. Она ожидала упрёков, досады, но не такого прямого и жестокого разделения. «Твои родители». Эта фраза мгновенно выстроила между ними стену.
— Что значит «твои»? — возмутилась она, её голос наконец-то обрёл силу. — Они что, чужие тебе люди? Они дедушка и бабушка нашего будущего ребёнка, если ты забыл! У них случилась беда, настоящая беда! А ты мне говоришь про «твоих» родителей? Да как у тебя язык поворачивается? Это же семья!
— Вот именно, — кивнул Денис, и его губы скривились в ухмылке, лишённой всякого веселья. — Семья. Это мы с тобой. Наша семья. И у нашей семьи был план. У нашей семьи были общие деньги, которые мы вместе зарабатывали. Которые мы откладывали, отказывая себе в походах в ресторан, в новой одежде, в тысяче мелочей. Мы откладывали их не на ремонт дачи твоих родителей. Мы откладывали их на нашу жизнь. Нашу.
Он подошёл к чемодану. Не пнул его, не опрокинул. Он опустился на одно колено и с той же медленной, убийственной методичностью, с какой недавно паковал вещи, начал их вынимать. Вот синие шорты, которые должны были увидеть море. Он аккуратно сложил их и бросил на кровать. Вот стопка свежих футболок. Он небрежно швырнул их следом. Этот жест — методичное уничтожение их общей мечты — был страшнее любого скандала. Он не просто спорил, он стирал их будущее, которое они планировали вместе.
Лариса смотрела на это с ужасом. Она не могла поверить, что он не понимает. Для неё всё было очевидно и просто: есть долг, есть святые вещи. И отпуск в этот список не входил.
— Ты не понимаешь! — почти выкрикнула она. — Это всего лишь отпуск! Развлечение! А там — старики, которые остались с проблемой один на один! У них пенсия, ты знаешь какая! Что я должна была сделать? Сказать им: «Извините, мама и папа, но у нас билеты на море горят, так что вы там как-нибудь сами»? Ты бы так смог? Ты настолько чёрствый?
— Я бы сначала спросил у своей жены, — отрезал он, не глядя на неё, продолжая вытряхивать содержимое чемодана. Вещи ложились на кровать бесформенной, печальной кучей. — Я бы сказал: «Лариса, у нас есть проблема. Вот такая сумма. Вот наши общие сбережения на отпуск. Давай вместе решим, что нам делать». Вот что сделал бы я. А знаешь, что сделала ты? Ты решила за меня. Ты решила за нас обоих. Ты взяла наши общие деньги, наши планы, нашу мечту и просто выкинула их, потому что «родителям нужнее». Ты не спросила. Ты просто поставила меня перед фактом. Будто моего мнения не существует. Будто я не муж, а просто… кошелёк, который можно вскрыть в случае необходимости.
Он выпрямился, возвышаясь над распотрошённым чемоданом. Его лицо было тёмным от гнева.
— Дело не в трубах, Лариса. И даже не в деньгах. Дело в том, что ты показала мне, где на самом деле находится твоя семья. И я в неё, оказывается, не вхожу. Я просто удобное приложение.
Слова Дениса о кошельке и приложении повисли в воздухе, густые и ядовитые. Лариса отшатнулась, словно он её ударил. В её сознании мир перевернулся. Она, пожертвовавшая общей прихотью ради святого долга, вдруг оказалась предательницей и расчётливой стервой. Эта несправедливость захлестнула её, вытесняя остатки вины и страха.
— Ах вот как? — её голос стал жёстким, утратив просительные нотки. — Значит, помочь моим старикам, которые всю жизнь на меня положили, — это значит сделать тебя «приложением»? А ты кем себя возомнил? Центром вселенной? Вокруг которого всё должно вращаться? Твои желания, твои планы, твой отпуск! А если у кого-то беда, то это их личные проблемы, так? Главное, чтобы отдых его величества не сорвался!
Она сделала шаг вперёд, вторгаясь в его личное пространство, которое он только что очертил своей холодной яростью. Она больше не защищалась. Она нападала.
— Ты хоть представляешь, как они там живут? Как считают каждую копейку? Для них эта дача — это всё! Это их жизнь, их огород, который их кормит половину года! И когда там всё плывёт к чертям, я должна была советоваться? Обсуждать? Терять время, пока там всё гниёт, чтобы не обидеть твою тонкую душевную организацию?
Денис резко развернулся к ней. Куча вещей на кровати была забыта. Пустой чемодан валялся на полу, как вскрытая грудная клетка. Его спокойствие испарилось, сменившись открытой, раскалённой яростью.
— Да! Ты должна была! — рявкнул он, и это слово эхом прокатилось по комнате. — Ты должна была, потому что ты моя жена, а не их финансовый директор! Потому что это НАШИ деньги! Наши! Понимаешь ты это слово?
Или в твоей голове есть только «мама», «папа» и «надо»? А помнишь, как мы не поехали на юбилей к моему отцу, потому что твоей маме «надо» было срочно помочь переклеить обои в коридоре? Обои, Лариса! Которые могли подождать неделю, месяц, вечность! Но нет, у мамы же нервы, ей приспичило! А мой отец, который ждал нас, единственный раз за десять лет собиравший всю семью, — он, значит, неважный? Он подождёт?
Он шагнул ей навстречу, и она инстинктивно отступила. Его гнев был почти осязаем, он душил, вытеснял из комнаты воздух.
— А наш Новый год? Когда мы собирались к друзьям, а за два часа до боя курантов позвонил твой папа, потому что у него «машина не заводится»? И я, как идиот, полночи провёл под его старым корытом в минус двадцать, пока ты сидела с ними и ела их оливье! Я встретил Новый год, наш общий праздник, по локоть в мазуте, потому что «папе надо»! Я тогда промолчал. И про обои промолчал. Я всё время молчал, потому что думал, что это и есть семья — помогать, идти навстречу. А оказалось, это игра в одни ворота!
Он остановился прямо перед ней, его глаза горели. Он наклонился и произнёс, чеканя каждое слово, фразу, которая стала квинтэссенцией всего этого года, всего их брака.
— В общем, мне плевать, что там у твоих родителей сейчас, но я этой благотворительности больше не участвую!
Его крик был не просто вопросом. Это было обвинение, приговор и констатация факта. Лариса, припёртая к стене этой лавиной упрёков, почувствовала, как в ней закипает ответная злость. Он смешал всё в одну кучу — святое и праведное, родительскую беду и свои эгоистичные обиды.
— Прекрати! — крикнула она в ответ. — Ты сравниваешь реальные проблемы, настоящий форс-мажор, с каким-то развлечением! Да, важнее! Прорванная труба в доме у пенсионеров всегда будет важнее, чем твоё желание поваляться на пляже! Это просто отпуск! Блажь! Его можно устроить когда угодно! А им помощь нужна была вчера!
Это было её роковой ошибкой. Слово «блажь». Оно ударило Дениса сильнее, чем любой крик. Он вдруг замолчал. Ярость на его лице схлынула, как волна, оставляя после себя голое, каменистое дно. Он смотрел на неё, но, казалось, видел уже не свою жену, а чужого человека, говорящего на непонятном ему языке. Она не просто защищала свой поступок. Она обесценила, растоптала их общую мечту, назвав её пустым развлечением. Она только что призналась, что всё, ради чего они вместе старались, для неё не имело никакой ценности.
Слово «блажь» упало в тишину, которая наступила после её крика. Оно не было громким, но взорвалось в комнате с силой вакуумной бомбы, выжигая остатки кислорода. Вся ярость, весь жар, который кипел в Денисе, мгновенно испарился. Словно из него вынули раскалённый докрасна стержень, оставив внутри только звенящую, арктическую пустоту. Он смотрел на Ларису, но больше не видел в ней женщину, с которой спорил. Он видел чужого человека, который только что произнёс окончательный и бесповоротный вердикт их общей жизни.
Он больше не кричал. Он не говорил. Он молча смотрел на неё несколько долгих секунд, и в этом взгляде не было ни обиды, ни гнева. Только холодное, отстранённое изучение, как энтомолог смотрит на насекомое под стеклом. Затем он так же молча развернулся и прошёл к комоду, где раньше лежал её телефон.
Его движения были лишены суеты, они стали пугающе точными и осмысленными. Он достал из заднего кармана джинсов свой бумажник. Открыл его. Вынул оттуда свою личную банковскую карту и переложил её в передний карман, отдельно от всего остального. Затем он захлопнул бумажник и положил его обратно на комод. Весь этот ритуал он проделал в полной тишине, под её растерянным взглядом.
— Что… что ты делаешь? — спросила она, не понимая смысла его действий. Ей стало страшно от этой перемены. Ярость была ей понятна. На крик можно было ответить криком. Но эта ледяная процедура её парализовала.
Денис медленно повернулся к ней. Его лицо было спокойным. Абсолютно спокойным.
— Я тебя понял, — сказал он ровным, безжизненным голосом. — Наконец-то до меня дошло. Ты права. Это были всего лишь мои прихоти. Блажь. Валяться на пляже — это же не трубы менять.
Он сделал паузу, давая словам впитаться в воздух.
— Раз у нас общая жизнь, но разные семьи. Раз у нас общие планы, но разные приоритеты. Раз у нас общие деньги, но совершенно разные статьи расходов, то так будет честнее. С этого момента у нас с тобой будут разные бюджеты. Твои деньги — на «реальные проблемы». Мои — на «блажь». Каждый платит за то, что считает важным.
Лариса смотрела на него, и до неё начал доходить весь ужас происходящего. Это был не очередной виток скандала. Это было что-то другое. Конечное.
— Ты с ума сошёл? Какой ещё раздельный бюджет? Мы семья! — её голос сорвался, но в нём не было силы. Это был слабый протест против надвигающейся катастрофы.
— Нет, — спокойно поправил её Денис. — Семья у тебя там, на даче. Где случаются настоящие проблемы. Где тебя ждут и где ты нужна. А я… — он криво усмехнулся, и эта усмешка была страшнее любого оскала. — А я, как ты правильно заметила, лишь мешаю тебе исполнять твой дочерний долг со своими глупыми мечтами.
Он прошёл мимо неё к выходу из комнаты. Он не смотрел на разбросанные вещи, на пустой чемодан. Всё это уже перестало для него существовать. Он остановился в дверях, не оборачиваясь.
— Езжай к родителям. Помогай. Можешь не торопиться назад. Судя по всему, твоя настоящая семья там, а я так, временный источник финансирования.
После этих слов он вышел из комнаты и направился в гостиную. Он не хлопнул дверью, не крикнул ничего на прощание. Он просто ушёл, оставив её одну в спальне, посреди разгрома их несостоявшегося отпуска.
Лариса стояла неподвижно, оглушённая не криком, а этой убийственной тишиной, которая за ним последовала. Её взгляд бессмысленно блуждал по комнате: синие шорты на кровати, путеводитель по побережью на тумбочке, пустой, с распахнутой крышкой чемодан, похожий на разинутый в безмолвном крике рот. Она смотрела на весь этот хаос и с абсолютной, пронзительной ясностью понимала, что только что отменили не отпуск. Отменили их…
