— И что это сейчас было?
Щелчок замка прозвучал в тесной прихожей оглушительно, как выстрел стартового пистолета. Он отсёк их от ночной прохлады подъезда, от гула лифта и чужих жизней за соседними дверями. Сергей, всё ещё находясь в расслабленном, благодушном состоянии после вечеринки, повернулся от двери, собираясь привычным жестом бросить ключи на полку. Его губы всё ещё хранили тень улыбки от последней шутки, сказанной в машине такси. Но он застыл на полпути, наткнувшись на её взгляд.
— Тебе так нравится унижать меня перед своими дружками? Это тебя возвышает, да?! Чувствуешь себя мужиком, когда топчешь свою жену?!
Её голос был низким и абсолютно ровным, лишённым всякой дрожи. В нём не было истерики, только холодная, концентрированная ярость. Она стояла под тусклым светом единственной лампочки, не снимая пальто, прямая, как натянутая струна. Её руки были сжаты в кулаки в карманах. Она не смотрела на него, как на мужа. Она смотрела на него, как на врага. Улыбка мгновенно сползла с лица Сергея, уступив место маске усталого раздражения. Весь алкогольный хмель, всё лёгкое настроение вечера испарилось без следа, будто его вытянуло сквозняком.
— Опять ты начинаешь, — выдохнул он, сдёргивая с плеч дорогую кожаную куртку и с пренебрежением швыряя её на пуф. Это было не просто движение, а заявление. Заявление о том, что этот разговор ему не нужен, что он выше этого. — Я искренне надеялся, что мы хотя бы до дома доедем спокойно.
— Спокойно? — она сделала едва заметный шаг в его сторону, и это движение заставило его инстинктивно напрячься. — Ты хотел, чтобы я спокойно наблюдала, как Витька, твой лучший друг, давится от хохота, глядя прямо на меня? Как его Ленка прикрывает свой накрашенный рот ладошкой, но её глаза смеются, злорадно так, понимаешь? Ты хотел, чтобы я улыбалась и делала вид, что это самая смешная шутка на свете? Ты этого от меня ждал?
— Да ладно тебе, это же просто шутка, — отмахнулся он, проходя мимо неё вглубь квартиры. Он целенаправленно избегал её взгляда, его глаза скользили по стенам, по рамам картин, по чему угодно, лишь бы не встречаться с ней. Это была его старая тактика — уйти от конфликта, сделать вид, что его нет, и он сам рассосётся. — Все посмеялись, и всё. Забыли. Тема закрыта.
Но она не позволила ему уйти. Её голос, не ставший громче, но набравший вес, догнал его у порога гостиной и заставил остановиться.
— Все посмеялись НАДО МНОЙ, Сергей. Не над шуткой. Надо мной. А ты был не просто зрителем. Ты был зачинщиком. Ты, мой муж, вынес меня на центр этой арены, указал на меня пальцем и скомандовал своим друзьям: «Фас!».
Он резко развернулся. Терпение лопнуло. Его лицо потемнело. Он больше не собирался защищаться.
— Господи, у тебя совершенно отсутствует чувство юмора! Полностью атрофировано! Я не могу расслабиться в компании ни на секунду! Мне нужно постоянно взвешивать каждое слово, думать, не заденет ли безобидная подколка её величество Ирину!
Он широким шагом пересёк гостиную и щёлкнул выключателем. Пять ярких ламп под потолком вспыхнули безжалостным светом, изгоняя уютный полумрак и выставляя напоказ каждую пылинку, каждую трещинку в их отношениях. Он встал посреди комнаты, широко расставив ноги, — прокурор, готовый зачитать свой собственный список обвинений.
— Ты мне весь вечер испортила! Весь! Своим каменным, оскорблённым лицом! Ты сидела после этой дурацкой шутки так, будто я не анекдот рассказал, а объявил о начале третьей мировой! Все это заметили! Меня потом Пашка в курилке отвёл в сторону и спросил: «Серёг, у вас всё нормально? Что с Ириной?». И что я должен был ему ответить, а? Что моя жена не в состоянии отличить юмор от оскорбления и дуется, как обиженный ребёнок в песочнице? Ты об этом подумала? О том, как я выглядел перед друзьями? Нет! Ты думала только о своей драгоценной обиде.
— Ах вот оно что… — тихо произнесла Ирина, и в этом шёпоте было больше угрозы, чем в любом крике. Она медленно, словно нехотя, расстегнула пальто и позволила ему соскользнуть с плеч на пол. Этот жест был демонстративным. Она оставалась. Она принимала бой. — Дело, оказывается, не в моих чувствах. А в том, как ты выглядел. В твоём образе успешного парня с весёлой и всем довольной женой. А я эту картинку испортила. Не улыбнулась, когда хозяин велел.
Её слова попали точно в цель. Он вздрогнул, будто его ударили. Обвинение в слабости, в зависимости от чужого мнения — это было то, чего он не мог вынести.
— Что ты несёшь? Какая картинка? — Он шагнул к ней, его голос набрал силу и заполнил всю комнату. — Я просто хочу прийти с собственной женой на встречу с друзьями и не чувствовать себя так, будто я притащил с собой надзирателя! Чтобы не ловить на себе их сочувствующие взгляды! Да, я хочу, чтобы моя жена смеялась над моими шутками! Это что, преступление?
— Когда шутка — это завуалированное оскорбление, да, преступление, — отчеканила она, глядя ему прямо в глаза. — Ты прекрасно знал, что мне неприятно. Ты видел моё лицо, когда я вернулась от парикмахера. Ты же сам сказал, что мне идёт. А потом, через три часа, при всех, ты ляпнул это.
Он презрительно хмыкнул и отвернулся, прошёлся по комнате, проводя рукой по волосам. Он играл на публику, которой не было. Это был его любимый приём — превратить их личный конфликт в спектакль, где он — главный герой, а она — капризная статистка.
— О боже, я же просто процитировал классику! Сказал, что твоя новая причёска похожа на «одуванчик, на который чихнул пьяный ёжик». Это смешно, Ира! Это образно! Витька чуть со стула не упал от смеха, ты видела? Он до слёз ржал! Потому что у него, в отличие от тебя, есть чувство юмора!
Он остановился и посмотрел на неё с наслаждением, почти смакуя воспоминание. Он не просто защищал свою шутку, он повторял её, чтобы ударить снова, намеренно, прицельно. Он хотел заставить её заново пережить то унижение, которое она испытала там, за столом, под взглядами его приятелей.
— Ты ненавидишь моих друзей, вот в чём дело, — продолжил он, развивая атаку. — Всегда ненавидела. Они для тебя слишком простые, слишком громкие, да? Не то что твои подружки-интеллектуалки, с которыми вы обсуждаете высокое искусство и ноете о том, какие мужики козлы. Мои друзья — настоящие. Они говорят то, что думают. И если им смешно — они смеются. А ты не можешь этого вынести, потому что это выбивает тебя из твоего мира, где всё должно быть правильно и прилично. Ты просто зануда, Ира. Скучная, обидчивая зануда. И сегодня все это ещё раз увидели.
Он выплёвывал слова, как камни. Каждое из них было призвано не доказать его правоту, а причинить ей как можно больше боли. Он обесценивал её друзей, её мир, её характер. Он пытался выставить её чужой, неполноценной, дефектной на его фоне — лёгкого, весёлого и своего в доску парня.
Ирина слушала его молча. Она больше не перебивала. Её лицо превратилось в маску. Гнев не ушёл с него, нет. Он просто опустился глубже, сменив агрегатное состояние с кипящего газа на холодный, твёрдый металл. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на насекомое под микроскопом — с холодным, отстранённым интересом. Она видела его насквозь: его потребность в одобрении, его страх показаться подкаблучником, его жалкую попытку самоутвердиться за её счёт. И это зрелище вызывало в ней уже не обиду, а что-то гораздо более страшное. Ледяное презрение.
Её молчание его раззадорило ещё больше. Он ошибся, приняв её спокойствие за капитуляцию.
— Что, нечего сказать? Наконец-то дошло? — торжествующе произнёс он. — Ты сама всё портишь. Всегда. Любой праздник, любой хороший вечер. Тебе обязательно нужно найти повод, чтобы надуть губы и превратить всё в драму.
Он подошёл к дивану и с победным видом развалился на нём, закинув ногу на ногу. Он считал, что выиграл этот раунд. Что он поставил её на место.
— Всё, спектакль окончен, — бросил он, глядя в потолок. — У меня нет ни малейшего желания продолжать этот цирк. Иди умойся, что ли. А то от злости вид и правда не очень.
Его последние слова, брошенные с дивана, повисли в ярко освещённой комнате. Они были рассчитаны на то, чтобы стать финальным, унизительным аккордом, после которого она, сломленная, уйдёт в спальню. Он ждал этого. Ждал звука её шагов, тихого щелчка двери, который ознаменовал бы его полную и безоговорочную победу. Но ничего не произошло. Ирина не сдвинулась с места. Она просто стояла посреди гостиной, глядя на него.
Прошла минута, потом вторая. Тишина в квартире стала плотной, почти осязаемой. Она больше не давила, как это бывает после ссоры. Она была другой — выжидательной, хищной. Сергей заёрзал на диване. Его победная поза начала казаться ему самому немного нелепой. Он чувствовал её взгляд на себе, и в этом взгляде не было ни обиды, ни злости, ни боли. Там была пустота. Холодная, изучающая пустота, которая действовала на нервы куда сильнее, чем любые слёзы или упрёки.
— Ну и чего ты стоишь? — не выдержал он, стараясь, чтобы его голос звучал так же расслабленно и насмешливо, как и раньше. — Ждёшь извинений? Не дождёшься.
Она не ответила. Только чуть склонила голову набок, продолжая своё молчаливое наблюдение. Словно он был не её мужем, а каким-то странным экземпляром, выставленным под стекло. Это начало его бесить. Он демонстративно поднялся с дивана, потянулся, хрустнув плечами, и направился на кухню.
— Пить хочется, — громко объявил он пустоте, будто объясняя свои действия не ей, а самому себе.
Из кухни донеслись звуки его хозяйственной деятельности. Вот он резко открыл дверцу холодильника. Вот со стуком поставил на столешницу бутылку с минеральной водой. Вот достал стакан, и стекло звякнуло о мраморную поверхность. Он намеренно производил больше шума, чем требовалось, заполняя тишину доказательствами своего спокойствия и полного контроля над ситуацией. Он был хозяином в этом доме. Он делал то, что хотел. А она могла и дальше стоять столбом в гостиной, если ей так нравится.
Ирина всё это время не шевелилась. Она слышала каждый звук. Она представляла каждое его движение. Она видела, как он откручивает крышку, как наливает воду, как самодовольно ухмыляется своему отражению в тёмном окне. Горячий, удушающий ком гнева, который стоял у неё в горле, начал медленно остывать и сжиматься, превращаясь в маленький, идеально ровный и тяжёлый ледяной шар где-то в солнечном сплетении. Мысли прояснились. Эмоции отступили, оставив после себя лишь кристальную ясность цели. Она знала, что нужно делать.
Он вернулся в комнату со стаканом в руке, сделал большой глоток и снова посмотрел на неё.
— Решила поиграть в молчанку? Детский сад, Ира. Мне, если честно, плевать. Можешь хоть до утра так простоять.
Он прошёл мимо неё и снова плюхнулся на диван, небрежно бросив свой мобильный телефон на лакированную поверхность журнального столика рядом. Телефон лежал экраном вверх. Маленький чёрный прямоугольник, в котором хранилась его вторая жизнь. Его общение с друзьями, их шутки, их мужской мир, в который ей, как он только что доходчиво объяснил, вход был заказан.
И тогда она двинулась с места. Её движения были плавными, лишёнными всякой резкости. Она не пошла в спальню. Она сделала несколько шагов вперёд, обогнув диван. Сергей лениво проводил её взглядом, ожидая, что она сейчас возьмёт с кресла плед или направится к книжному шкафу.
— Решила всё-таки пойти спать? Мудрое решение, — протянул он ей в спину с издевательской интонацией.
Но она не пошла дальше. Она остановилась у столика. Её тень упала на его телефон. Она нагнулась. Её пальцы, спокойные и уверенные, без малейшего трепета, сомкнулись на гладком корпусе аппарата. Она подняла его.
Сергей перестал улыбаться. Он приподнялся на локте, и в его глазах появилось недоумение, смешанное с раздражением.
— Эй. Положи. Что ты удумала?
Его голос изменился. Исчезла насмешливая вальяжность, уступив место резким, стальным ноткам. Он выпрямился на диване, его тело напряглось, как у хищника, заметившего угрозу своей территории. Телефон в её руке был не просто гаджетом. Это был ключ. Ключ к его миру, к его тайнам, к его настоящему «я», которое он так тщательно оберегал от неё за стеной из шуток и мужской солидарности. И сейчас этот ключ был в её руках.
Она медленно подняла голову и посмотрела на него. Не на его лицо, а прямо в глаза. И он впервые за весь вечер увидел её по-настоящему. Не обиженную жену, не зануду, не «каменное лицо». Он увидел незнакомую женщину. Спокойную, решительную и абсолютно чужую. В её взгляде не было ничего, за что можно было бы зацепиться — ни мольбы, ни ненависти. Только холодная, бездонная глубина, в которой тонули все его слова и оправдания.
— Ира, я не шучу. Положи телефон на стол, — повторил он, вставая с дивана. Он сделал шаг к ней, но что-то в её позе, в её неподвижности, заставило его остановиться.
Она не ответила. Вместо этого, не сводя с него глаз, она сделала шаг в сторону, к тому самому стакану с минеральной водой, который он оставил на столике. Её движение было выверенным, почти ритуальным. Она держала телефон над стаканом. Гладкий чёрный корпус отражал безжалостный свет потолочной люстры. Он увидел в этом отражении искажённую гримасу собственного лица.
В этот момент до него дошло. Осознание ударило его, как физический разряд тока. Оно было настолько нелепым, настолько диким, что на секунду он подумал, что сошёл с ума. Она не собиралась читать его переписки. Она не собиралась его шантажировать. Её замысел был проще и во много раз страшнее.
— Не смей! — выкрикнул он, бросаясь вперёд.
Но он опоздал.
Её пальцы разжались. Телефон беззвучно скользнул вниз. Раздался тихий, почти интимный всплеск — «бульк», — и аппарат скрылся под водой. На поверхность поднялось несколько серебристых пузырьков воздуха, словно утопленник издал свой последний вздох. Экран вспыхнул на мгновение агонизирующим зелёным светом и погас навсегда.
Сергей замер в полушаге от столика, его протянутая рука так и осталась висеть в воздухе. Он смотрел на стакан, в котором на дне теперь покоился его телефон, как какой-то доисторический артефакт. Тишина, нарушаемая лишь едва слышным шипением умирающей электроники, звенела в ушах. Весь его мир, его друзья, его чаты, его право на «безобидные шутки» — всё это сейчас лежало в стакане с газированной водой.
Он медленно, как во сне, опустил взгляд на свои руки, потом перевёл его на неё. Его лицо исказилось от ярости и непонимания.
— Ты… Ты что наделала? Ты сумасшедшая?! — прошипел он.
Ирина впервые за весь этот разговор позволила себе улыбнуться. Это была не улыбка радости или веселья. Это была тонкая, острая, как лезвие, ухмылка. Улыбка человека, который только что сжёг все мосты и с наслаждением смотрит на огонь.
— Вот тебе и новая шутка для Витьки, — произнесла она своим прежним, спокойным и ровным голосом. — Называется «обрыв связи». Думаю, он оценит. Ему же нравятся образные вещи.
С этими словами она развернулась. Не в сторону спальни. Она пошла обратно в прихожую, где на полу так и лежало её пальто. Она не стала его поднимать. Она просто открыла входную дверь. Холодный воздух подъезда ворвался в квартиру, принеся с собой запахи чужих ужинов и старого металла.
— Куда ты?! — крикнул он ей в спину, всё ещё не в силах оторвать взгляд от стакана на столе.
Она остановилась на пороге, но не обернулась.
— Туда, где не придётся выслушивать шутки про пьяных ежей. Прощай, Серёжа.
Дверь захлопнулась. Щелчок замка прозвучал так же оглушительно, как и в начале, но теперь он означал совсем другое. Он не запирал их вместе. Он запирал его одного.
Сергей остался стоять посреди ярко освещённой гостиной. Свет, который он включил, чтобы доказать свою правоту, теперь безжалостно подчёркивал его одиночество и абсурдность всей ситуации. Он смотрел на стакан с утопленным телефоном. На брошенную на пуф дорогую куртку. На пальто, забытое на полу. Его победа обернулась полным, сокрушительным поражением. И в оглушительной тишине опустевшей квартиры он впервые понял, что шутка действительно закончилась. И она оказалась совсем не смешной…
