Дом на Калиновой улице встретил меня оглушительной тишиной. Я ещё издалека почувствовала, что что-то не так. Словно воздух сгустился, предупреждая об опасности. Почтовый ящик был открыт настежь — Андрей никогда не забывал его закрывать.
Я шла с работы, как обычно, в четверг. День выдался тяжёлым. Заведующая опять придиралась к отчётам, а я, как назло, забыла дома очки. Голова гудела от напряжения, хотелось только одного — упасть на диван и закрыть глаза хотя бы на полчаса.
Свернув на нашу улицу, я увидела у дома незнакомую машину. Серебристая иномарка сверкала на солнце, будто хвасталась своей новизной. Я нахмурилась, пытаясь вспомнить, не говорил ли Андрей о гостях. Брат обычно предупреждал, если собирался кого-то пригласить.
Чем ближе я подходила к дому, тем отчётливее видела, что возле крыльца громоздились коробки. Мои коробки. С моими вещами.
Сердце пропустило удар, а затем забилось с такой силой, что в ушах зашумело. На одной из коробок я разглядела свою любимую вазу, завёрнутую в газету. Рядом лежали книги, которые я собирала годами. Фотоальбомы. Одежда. Мои мамины сервизы.
Входная дверь распахнулась, и на пороге возникла Лена — жена Андрея. В джинсах и футболке, с собранными в высокий хвост волосами, она выглядела совсем молодо. Увидев меня, она нацепила улыбку — такую, какой улыбаются случайным знакомым.
— А, Мариш, привет! А мы тут… немного перестановку затеяли.
Я медленно прошла по дорожке, не отрывая взгляда от своих вещей. За спиной Лены я уловила движение — в глубине коридора мелькнула фигура Андрея. Вот он протащил мимо дверного проёма какой-то шкаф. Их шкаф.
— Что происходит? — мой голос звучал тише, чем обычно.
Лена шагнула с крыльца, будто стараясь не пустить меня в дом.
— Мы с Андрюшей решили, что нам нужно больше места. Сашке в сентябре в школу, ему нужна своя комната для занятий. Ты же понимаешь…
Она говорила что-то ещё, но слова доносились словно сквозь вату. В доме явно шла перестановка, но не обычная. Они явно переезжали. Сюда. В дом, где я выросла. В дом, где умерла мама.
— Где мой брат? — перебила я.
Лена поджала губы.
— Он очень занят. Знаешь, сколько сил нужно, чтобы всё перевезти? Мы же решили… в общем, нам нужен весь дом.
Она вдруг сделала паузу, словно собираясь с мыслями, и добавила с деланной заботой:
— Я твои вещи аккуратно сложила. Ничего не разбила. А эту… как её… фарфоровую штуку особенно бережно упаковала. Там же ещё чемодан за дверью, тоже твой.
Я стояла молча, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Этот дом был моим убежищем, здесь хранились все мои воспоминания. Мамина комната, где я не меняла ничего с тех пор, как её не стало. Сад, где каждую весну я высаживала её любимые пионы.
— Тебе незачем беспокоиться, — продолжала щебетать Лена. — Андрей всё продумал. Он говорит, что ты можешь пожить у своей подруги, как её… Танька, кажется? У неё большая квартира, места хватит. А потом что-нибудь снимешь.
Вдруг в дверях показался Андрей. Он замер, увидев меня, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то похожее на вину. Но быстро исчезло, сменившись привычной уверенностью.
— Марин, ты уже здесь, — он подошёл и встал рядом с женой. — Мы как раз собирались тебе позвонить.
— Зачем? — мой голос звучал хрипло. — Чтобы сообщить, что выставили мои вещи?
Брат развёл руками:
— Перестань драматизировать. Мы просто приняли логичное решение. Нам нужно больше места для семьи. Ты же одна, тебе столько не нужно.
— Это мой дом, — я наконец смогла произнести то, что кричало внутри меня.
Лена фыркнула:
— Вообще-то, это дом ваших родителей. И Андрей — такой же наследник, как и ты.
Она повернулась и зашла в дом, оставив нас с братом наедине. Андрей смотрел куда-то мимо меня.
— Послушай, — сказал он тихо, — так будет лучше для всех. Ты найдёшь свое место. А нам сейчас важнее. У нас семья, ребёнок…
Я обвела взглядом коробки с моей жизнью, сваленные у крыльца. Дом, в котором больше не было для меня места. И почувствовала, как внутри что-то надломилось.
— Когда вы это решили? — спросила я.
— Какая разница? — он пожал плечами. — Решение принято. Теперь здесь будет жить моя семья, а тебе пора искать другой дом.
Я развернулась и пошла прочь. Не было сил спорить. Не было сил плакать. Была только пустота и мысль, крутившаяся в голове: как они могли?
Голос из прошлого
Таня не задавала лишних вопросов, когда я появилась на пороге её квартиры с двумя чемоданами и коробкой, полной фотографий. Просто обняла меня, забрала вещи и поставила чайник.
— Останешься, сколько нужно, — сказала она, доставая с полки банку с печеньем. — Диван раскладной, белье чистое.
Я благодарно кивнула, не в силах говорить. Слова застряли где-то внутри, превратившись в тяжелый ком.
Так прошло три дня. Я ходила на работу, возвращалась к Тане, механически ела, спала, снова шла на работу. Всё как в тумане. А на четвертый день поняла, что не взяла самого важного — шкатулку с маминым кольцом. Ту самую, резную, которую папа привез из Крыма, когда мне было лет десять.
— Я ненадолго, — бросила я Тане, выходя. — Только заберу кое-что из вещей.
Было уже около девяти вечера. Я надеялась, что Андрей с Леной уже уложили Сашку и смотрят свои сериалы. Можно будет тихонько зайти и забрать шкатулку.
Дом встретил меня приглушенным светом в окнах. Я открыла калитку своим ключом — его у меня пока не отобрали. Пройдя по дорожке, толкнула входную дверь, но она оказалась заперта. Я позвонила в звонок. Никто не открыл. Позвонила еще раз. Тишина.
Обошла дом и заглянула в окно гостиной. Телевизор работал, но в комнате никого не было. Странно.
Тогда я решилась и достала запасной ключ, который всегда хранился под цветочным горшком на заднем дворе. Он всё еще был там.
Дом встретил меня запахами — непривычными, чужими. Пахло какими-то новыми духами, незнакомой едой. Я тихо прошла в коридор и прислушалась. Из ванной доносился шум воды, а из детской — приглушенные голоса Лены и Сашки.
Моя комната… Я застыла на пороге. Теперь здесь стоял большой телевизор, игровая приставка, диван. Не осталось ничего моего. Даже обои были уже другие — синие, с какими-то супергероями.
Я прошла к шкафу, где раньше хранила свои вещи. Пусто. Даже старые полки сняли.
— Где же она? — я в отчаянии огляделась.
В коридоре послышались шаги, и я инстинктивно отступила в тень. Андрей прошел мимо, не заметив меня, и скрылся на кухне. Мне повезло.
Я вдруг вспомнила про мамину комнату. Конечно! Шкатулка должна быть там, в ящике ее туалетного столика. Я всегда хранила там самое ценное.
Дверь в мамину спальню была приоткрыта. Я заглянула внутрь и с облегчением увидела, что здесь почти ничего не изменилось. Видимо, до нее еще не дошли руки.
Старая кровать с резными спинками, туалетный столик у окна, шкаф с потертой ручкой — все как прежде. Только мамины фотографии исчезли с прикроватной тумбочки.
Я бесшумно скользнула к туалетному столику. Верхний ящик, как всегда, немного заедал. Пришлось потянуть сильнее, и он открылся с тихим скрипом.
Шкатулка была на месте. Я с облегчением выдохнула и достала ее, прижав к груди. Но что-то еще привлекло мое внимание — пачка пожелтевших от времени конвертов, перевязанных выцветшей лентой.
Мамины письма. Я никогда раньше их не видела. Откуда они?
Я осторожно развязала ленту и достала верхний конверт. На нем было написано её почерком: «Марине. Когда придет время.»
Время пришло?
Руки дрожали, когда я доставала сложенный вчетверо лист. Мамин почерк — аккуратный, с небольшим наклоном вправо. Я всегда узнала бы его из тысячи.
«Доченька, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет рядом, и, возможно, тебе сейчас нелегко. Прости, если когда-нибудь тебе будет больно из-за меня. Я знаю, ты всегда всех прощаешь. Ты с детства такая — добрая, уступчивая, готовая отдать последнее. Но однажды ты поймешь, что имеешь право на большее. Имеешь право защищать себя и то, что принадлежит тебе по праву…»
Я не могла читать дальше — слезы застилали глаза. Мамин голос, такой живой, словно она сидела рядом и говорила со мной. И каждое слово находило отклик.
Я всегда уступала. Всегда. Когда Андрей забирал мои игрушки в детстве. Когда он занял большую комнату, хотя был младше. Когда он привел Лену жить к нам после свадьбы, хотя обещал, что это временно. Я всегда уступала, потому что… потому что так было проще. Так было привычно.
«…Я оставила документы у нотариуса. Василия Петровича, ты его знаешь. Он объяснит тебе всё, когда придет время. Помни, родная, ты заслуживаешь счастья и имеешь право на свое место в этой жизни. Не позволяй никому решать за тебя.»
Я перечитывала эти строки снова и снова, не в силах оторваться. Нотариус? Какие документы?
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге возникла Лена.
— Что ты здесь делаешь? — она так растерялась, что даже не повысила голос.
Я поднялась, крепко сжимая в одной руке шкатулку, в другой — письмо.
— Забираю свои вещи, — ответила я, и собственный голос показался мне незнакомым — спокойным и твердым.
— Но… мы же договорились…
— Нет, Лена. Вы договорились. Без меня.
Я прошла мимо нее, и она почему-то отступила, пропуская меня. В коридоре мы столкнулись с Андреем. Он удивленно уставился на меня:
— Марина? Ты как вошла?
— Своим ключом. От своего дома.
И что-то в моем голосе заставило его промолчать. Впервые в жизни он не нашелся, что ответить.
Я вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Внутри меня что-то изменилось. Словно мамины слова вдохнули новую силу. И я точно знала, что завтра с утра отправлюсь к нотариусу. Василий Петрович… Надо же, я и забыла о нем совсем.
Правда в старых бумагах
Нотариальная контора Василия Петровича располагалась в старом двухэтажном особняке на тихой улочке. Здание с колоннами и широкой лестницей хранило дух прошлого века. Я поднялась по ступеням, остановилась перед массивной дверью и глубоко вздохнула.
Внутри пахло бумагой и деревом. Пожилая секретарша в очках с толстыми стеклами подняла на меня взгляд:
— Вы по записи?
— Нет, но мне очень нужно к Василию Петровичу. Я Марина Воронцова. Дочь Елены Воронцовой.
Женщина вдруг улыбнулась, и её лицо смягчилось:
— Мариночка? Надо же, как ты выросла. Я тебя помню ещё вот такой, — она показала рукой примерно метр от пола. — Василий Петрович сейчас освободится, посиди немного.
Я опустилась в кресло у стены. На коленях лежала сумка с маминым письмом. Думала ли она, когда писала эти строки, что они станут моим спасением? Что я буду перечитывать их, словно инструкцию к жизни?
Дверь кабинета открылась, и вышел молодой человек в деловом костюме. Секретарша кивнула мне:
— Проходи, он тебя примет.
Василий Петрович почти не изменился, только седины прибавилось. Ему было, наверное, под семьдесят, но спина всё такая же прямая, взгляд — внимательный, цепкий.
— Мариночка! — он поднялся из-за стола, указал на кресло напротив. — Присаживайся. Чай, кофе?
— Нет, спасибо, — я села на краешек кресла. — Василий Петрович, я пришла…
— Знаю, — он кивнул. — Только удивлен, что так поздно. Елена Михайловна умерла почти полгода назад.
— Я… я не знала, что нужно приходить к вам. Мама ничего не говорила. Я только вчера нашла её письмо. И там написано про документы у нотариуса.
Василий Петрович нахмурился:
— А ваш брат разве не получал моё письмо? Я направлял уведомление обоим наследникам.
Сердце пропустило удар.
— Андрей получал письмо от вас?
Нотариус кивнул и потянулся к шкафу за спиной. Извлек оттуда папку с бумагами.
— Разумеется. Сразу после смерти Елены Михайловны. Я отправил письма вам обоим, как она и просила.
Слова застряли в горле. Значит, Андрей знал. Знал и молчал.
Василий Петрович открыл папку, достал какой-то документ и протянул мне:
— Вот оно, завещание вашей матери. Составлено три года назад, заверено должным образом.
Я взяла тонкие листы и начала читать. Строчки сливались, глаза словно отказывались верить написанному.
«Я, Воронцова Елена Михайловна… завещаю всё принадлежащее мне имущество, в том числе дом № 17 по улице Калиновой, моей дочери Воронцовой Марине Сергеевне… «
Дальше шли юридические формулировки, но смысл был ясен. Дом — мой. Мама оставила его мне, а не нам с Андреем поровну.
— Но почему? — вырвалось у меня.
Василий Петрович снял очки и протер их платком:
— Елена Михайловна объяснила свое решение. Она считала, что Андрей Сергеевич уже получил достаточную помощь — образование, первый взнос за машину, свадьбу. А вы… Она беспокоилась о вас. Говорила, что вы всегда всем уступаете, а дом должен остаться вашей опорой.
Я сидела, оглушенная. Как это всё понимать? Андрей знал про завещание, но всё равно выставил мои вещи на улицу? Заявил, что дом принадлежит нам обоим?
— Василий Петрович, а мой брат… он приходил к вам? После получения письма?
Нотариус помолчал, словно решая, стоит ли говорить.
— Да, приходил. Через неделю после похорон.
— И что?
— Он ознакомился с содержанием завещания. Был… недоволен. Просил проверить, нельзя ли его оспорить.
В груди разлилась горечь. Брат не просто знал — он целенаправленно пытался лишить меня наследства.
— Я объяснил, что завещание составлено юридически грамотно, — продолжал Василий Петрович, — и у него нет оснований для оспаривания, так как он не является нетрудоспособным, не находился на иждивении матери.
Я вдруг поняла, почему Андрей так торопился с переездом. Почему буквально вытолкал меня. Он боялся, что я узнаю правду. Что приду к нотариусу.
— Могу я забрать копию завещания? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Конечно, — Василий Петрович уже готовил бумаги. — И еще мы должны оформить свидетельство о праве на наследство. Вы уже вступили в наследство фактически — проживаете в доме, пользуетесь имуществом?
Я горько усмехнулась:
— Не совсем так. Андрей… он выставил мои вещи. Сказал, что дом теперь принадлежит его семье.
Нотариус нахмурился:
— Это незаконно. Дом принадлежит вам на основании завещания. Если ваш брат препятствует вашему проживанию там…
— Мне придется обратиться в суд?
— К сожалению, да. Но с этими документами, — он постучал пальцем по завещанию, — исход дела предрешен. Вопрос будет только во времени.
Я сжала в руках папку с документами. Странное чувство овладевало мной — смесь облегчения, боли и решимости. Мама предвидела это? Знала, что Андрей попытается забрать дом? Или просто хотела защитить меня, зная мой характер?
— Что мне делать дальше? — спросила я.
Василий Петрович достал из стола визитку:
— Вот контакты хорошего адвоката. Скажите, что от меня. Он поможет с судебным иском, если ваш брат не согласится добровольно освободить дом.
Я встала, крепко сжимая папку.
— Спасибо, Василий Петрович. За всё.
— Елена Михайловна очень любила вас, — сказал он на прощание. — Она хотела, чтобы вы научились постоять за себя. Может быть, это её последний урок вам.
Я кивнула, не в силах говорить. Да, мама. Я поняла. Я больше не буду молчать.
Последнее слово
Зал суда оказался тесным и душным. Обычная комната с гербом и скучными стенами. Ничего особенного.
Я сидела рядом с Сергеем Владимировичем, нервно теребя ремешок сумки. Напротив — Андрей с Леной. Брат смотрел куда-то в сторону, избегая моего взгляда. За два месяца с момента подачи иска мы ни разу не поговорили.
— Все будет хорошо, — шепнул адвокат. — Завещание безупречно.
Судья — женщина средних лет со строгим взглядом — заняла свое место, и заседание началось.
Сергей Владимирович говорил уверенно, предъявил все документы, вызвал Василия Петровича, который подтвердил, что мама составляла завещание в здравом уме и что Андрей был уведомлен о нем сразу после похорон.
Адвокат брата — молодая женщина с холодным взглядом — пыталась доказать, что завещание составлено под влиянием заблуждения, что Андрей, имея семью и ребенка, нуждается в доме больше меня.
— Андрей Сергеевич заботился о матери, вкладывал средства в содержание дома…
Я слушала и не верила своим ушам. Какие средства? Это я ухаживала за мамой, когда она болела. Я платила за дом все эти годы.
Когда дали слово Андрею, он встал и посмотрел на меня впервые за всё заседание:
— Уважаемый суд. Я не хочу долгих споров. Дело в том, что моя сестра всегда была… слишком мягкой. Она не умеет устраивать свою жизнь. Мама, видимо, хотела ее как-то защитить, но ведь это несправедливо. У меня семья, ребенок. Мы не можем снимать квартиру вечно.
— То есть вы признаете существование завещания, но считаете его несправедливым? — уточнила судья.
— Да, — кивнул он. — Мы с сестрой должны были разделить дом поровну.
— Последнее слово истцу, — объявила судья.
Я встала, чувствуя, как дрожат колени:
— Ваша честь. Мой брат знал о завещании, когда выставлял мои вещи на улицу. Он надеялся, что я, как обычно, уступлю. Ведь я всегда уступала ему. Но этот дом… в нем вся моя жизнь. Я не хочу вражды. Но я имею право на свой дом.
Судья внимательно посмотрела на меня, потом на Андрея, и объявила перерыв.
Через час мы снова собрались в зале.
— Суд постановил: в соответствии с завещанием Воронцовой Елены Михайловны дом № 17 по улице Калиновой переходит в собственность Воронцовой Марины Сергеевны. Иск удовлетворить полностью. Обязать Воронцова Андрея Сергеевича освободить указанное жилое помещение в течение 10 дней.
Андрей вскочил с места и выбежал из зала. Лена последовала за ним, бросив на меня полный ненависти взгляд.
На парковке у суда я снова столкнулась с братом. Он стоял у машины, бледный, с опущенными плечами.
— Довольна? — спросил он с горечью. — Ты выбросила нас на улицу.
— Нет, Андрей. Это ты пытался выбросить меня. Я просто вернула то, что принадлежит мне по праву.
— У нас ребенок, Марина. Куда нам теперь?
— У тебя есть квартира в городе. И хорошая работа. Вы справитесь.
Он вдруг сменил тон:
— Послушай, давай договоримся? Ты позволишь нам пожить в доме хотя бы несколько месяцев?
— Нет, — ответила я твердо. — У вас есть десять дней, как постановил суд.
— Знаешь, — сказал он с горечью, — мама ошибалась насчет тебя. Ты не добрая. Ты просто слабая. Была слабой. А теперь стала жестокой.
Слова были как пощечина. Но я только улыбнулась:
— Нет, Андрей. Я стала справедливой. И сильной. Как мама и хотела.
Он молча сел в машину и уехал.
А я осталась стоять с новым, незнакомым чувством.
Свобода. Вот что это было.
Мой дом
Ровно через десять дней я вернулась в свой дом. Пришла с утра, когда росинки еще блестели на траве в саду. Калитка скрипнула знакомо и приветливо. Я прошла по дорожке, проводя рукой по мокрым от росы кустам смородины.
Странно, но я была почти уверена, что Андрей не сдержит слово и не освободит дом вовремя. Готовилась к новой битве, новым спорам. Но когда вставила ключ в замок, поняла — дом пуст.
Брат и его семья съехали накануне вечером. Сергей Владимирович позвонил и сообщил, что Андрей написал ему письмо, в котором указал, что исполнит решение суда. Холодно, официально.
Дверь открылась с тихим скрипом. Я вошла в прихожую, и нос уловил запахи — смесь чистящих средств, пыли и… пустоты. Так пахнут дома, из которых ушли люди.
Я прошла на кухню. На столе лежал конверт с моим именем. Внутри — ключи и короткая записка: «Вот ключи от твоего дома. Андрей».
Только и всего. Ни извинений, ни объяснений. Ни прощания. Впрочем, я ничего другого и не ждала. Он всегда был таким — гордым до упрямства, неспособным признать ошибку.
Начав обход дома, я заглянула в бывшую детскую Сашки. Комната была пуста, только на стене остались следы от наклеек — машинки, самолетики. На подоконнике — забытый детский носок. Сердце кольнуло. Мальчик-то ни в чем не виноват.
Но что я могла сделать? Позволить Андрею продолжать распоряжаться моей жизнью? Уступить и на этот раз? Нет, теперь я знала, что имею право на свою территорию, свои границы, свои решения.
В маминой комнате пахло пылью и прошлым. Здесь почти ничего не изменилось. Даже ее старый халат все еще висел на крючке за дверью. Я коснулась его — ткань стала жестче от времени. Зеркало туалетного столика отразило мое лицо — осунувшееся, с темными кругами под глазами, но странно спокойное.
— Привет, мам, — сказала я тихо. — Я дома.
Из окна этой комнаты открывался вид на яблоневый сад. Яблони уже отцвели, маленькие завязи обещали хороший урожай. Будет кому собирать их этой осенью.
Я спустилась обратно на кухню, поставила чайник. Тихо пела старая техника, подаренная еще папой. Знакомые звуки, запахи… Но что-то было иначе. Я сама была иной.
Звонок в дверь прозвучал неожиданно громко. На пороге стоял Андрей — руки в карманах, взгляд исподлобья.
— Можно войти? — спросил он, не здороваясь.
Я молча отступила в сторону, пропуская его. Он прошел в прихожую, остановился, оглядываясь, словно был здесь в первый раз. Или в последний.
— Забыл кое-что, — сказал он.
Я ждала. Андрей выглядел иначе — плечи опущены, под глазами синяки, щетина не брита. Впервые я видела своего младшего брата таким подавленным.
— В гараже осталась папина рыболовная снасть, — сказал он наконец. — И еще несколько инструментов. Хотел забрать.
— Конечно.
Мы вышли во двор. Шли молча, не глядя друг на друга. Я открыла гараж, и запах машинного масла, дерева и металла окутал нас. Папин запах. Он всегда возился тут со своими инструментами, ремонтируя то, что еще можно было спасти.
Андрей направился к дальнему углу, где на стене висели удочки, а на полке стояли коробки с блеснами, крючками, лесками.
— Эти? — спросила я, указывая.
— Да, — он кивнул.
Я сняла связку удочек и протянула ему.
— Забирай.
Андрей взял, но не ушел. Стоял, опустив голову, разглядывая пыльный бетонный пол гаража.
— Знаешь, — сказал он наконец, — я не думал, что так получится. Что ты пойдешь до конца.
Я промолчала.
— Лена сказала, что это отличный шанс. Что дом достаточно большой для нас. А ты… ты всегда была такой понимающей. Я думал, ты согласишься. Как обычно.
— Но в этот раз я не согласилась.
Он поднял на меня глаза:
— Нет. Не согласилась. И я… я понимаю тебя. Наверное.
Это было самое близкое к извинению, на что он был способен.
— Ты знал про завещание, — сказала я. Это не был вопрос.
Андрей кивнул:
— Знал. Но не верил, что ты станешь настаивать. Думал, ты будешь рада, что в доме будет жить семья. Что не останешься одна.
— Я и так не одна.
— Да? — он посмотрел с сомнением. — У тебя есть кто-то?
— У меня есть я, — ответила я просто.
Он хмыкнул:
— И на том спасибо, сестренка.
Мы стояли напротив друг друга — два человека, выросшие в одном доме, но такие разные. Двоюродная сестра Ольга всегда говорила, что мы с Андреем — как день и ночь. Он — шумный, напористый, всегда знающий, чего хочет. Я — тихая, уступчивая, вечно сомневающаяся. Но сейчас все изменилось, и он это чувствовал.
— Ну ладно, ты выиграла, — сказал он вдруг, и в его голосе послышалась усталость. — Может, ты позволишь нам остаться? Хотя бы на время? Снимать квартиру — это дорого, а Сашке скоро в школу…
Я смотрела на него и видела не брата, а человека, который всю жизнь привык получать то, что хочет. Человека, который не умеет проигрывать. И не умеет просить прощения.
— Нет, — сказала я спокойно. — У вас есть своя жизнь, а у меня — своя.
Что-то изменилось в его лице. Может, он впервые увидел во мне не удобную сестру, всегда готовую уступить, а человека со своей волей и своими границами.
— Понятно, — он вздохнул. — Что ж, тогда… удачи тебе.
— И тебе.
Он направился к выходу, но у двери обернулся:
— Марин… может, когда-нибудь, если…
— Может быть, — ответила я, не дослушав. — Но не сейчас.
Он кивнул и вышел. Я осталась стоять посреди гаража. За спиной — инструменты отца, впереди — открытая дверь и залитый солнцем двор. Мой двор. Мой дом.
Через минуту я услышала, как завелась машина Андрея. Хлопнула входная калитка. Они уехали.
А я пошла обратно в дом, на ходу составляя список дел. Нужно убрать, проветрить комнаты, посадить новые цветы в палисаднике. Может быть, перекрасить забор? Я всегда мечтала о голубом заборе…
В голове роились планы. Впереди было столько всего, что нужно сделать. Столько решений, которые теперь принимать только мне. И это было… правильно.
Я подошла к старому буфету, достала мамину фотографию в рамке и поставила на кухонный стол. Ее улыбка казалась одобрительной.
— Ты была права, мама, — сказала я вслух. — Я имею право на большее.
Я открыла окно. В комнату ворвался свежий весенний ветер, принося запахи сирени и яблоневого цвета. Жизнь продолжалась. И теперь это была моя жизнь. В моем доме.
