— То есть для тебя спа с подружками важнее, чем юбилей моей мамы?! Ты совсем уже шизанулась со своими этими салонами и магазинами, Ксюша?!
Голос Романа гремел не просто на всю кухню, он, казалось, заполнил собой всё пространство их двухкомнатной квартиры, вдавливая Ксению в спинку стула. Он стоял посреди комнаты, массивный, красный от гнева, и его кулаки, лежавшие на столешнице, побелели в костяшках. Он не просто задавал вопрос, он выносил приговор, и этот приговор не подлежал обжалованию. Он смотрел на неё сверху вниз, и во взгляде его смешались праведное негодование и искреннее, почти детское недоумение, как будто она только что предложила ему сжечь семейный альбом.
Ксения медленно подняла на него глаза. Она не вздрогнула, не начала оправдываться. Она просто смотрела на его искажённое лицо, на вздувшуюся на шее вену, и чувствовала, как внутри неё что-то холодное и твёрдое окончательно оформляется, принимая чёткие, острые грани. Эта ледяная глыба росла в ней уже давно, понемногу, от каждой его вспышки, от каждого непрошенного совета его матери, от каждой отменённой встречи с подругами, потому что «у нас семейные планы». И вот сейчас, кажется, она достигла своего критического размера.
— Рома, я просто устала. Это всего один день. Тем более, я это запланировала, когда твоя мать говорила, что не будет ничего отмечать, а теперь у неё поменялись планы, и я должна тоже всё менять? — тихо сказала она. Её голос был ровным, без капли той бури, что бушевала в нём. Это была не просьба, а констатация факта. Последние две недели на работе выдались адскими: сдача проекта, ночные бдения над отчётами, постоянное давление со стороны начальства. Она чувствовала себя выжатой губкой, и мысль о дне в тишине спа-салона, в облаке ароматических масел и приглушённых разговоров, была не прихотью, а спасательным кругом.
— Устала? — он презрительно фыркнул, и это фырканье было обиднее крика. — От чего ты устала? От перекладывания бумажек в тёплом офисе? Моя мать всю жизнь на заводе отпахала, меня вырастила, и ни разу не пожаловалась, что устала! А ты… Ты отменишь эту бредятину свою. Ты поедешь. Это не обсуждается.
Спорить было всё равно что пытаться остановить лавину ладонью. Бессмысленно и опасно. Она видела это в его глазах, в том, как напряглись его плечи. Любое её слово сейчас будет воспринято как очередное доказательство её эгоизма и чёрствости. Она могла бы кричать в ответ, доказывать своё право на отдых, на личное время. Могла бы. Но холодная глыба внутри подсказала другой путь. Путь тишины. Путь согласия. Ксения медленно кивнула.
— Хорошо, Рома. Как скажешь. Мы поедем.
Он не ожидал такой быстрой капитуляции. Его лицо немного разгладилось, гнев сменился снисходительным удовлетворением победителя. Он добился своего, поставил её на место, подтвердил свой статус главы семьи. Он важно кивнул, развернулся и ушёл в комнату, оставив её одну на кухне. А Ксения ещё долго сидела неподвижно, глядя в одну точку. В её голове уже не было обиды или злости. Там была лишь звенящая пустота, в которой медленно и чётко выстраивался план.
В субботу она покорно отправилась с мужем на юбилей к свекрови. Весь вечер она с безупречной фарфоровой улыбкой принимала поздравления для юбилярши и выслушивала завуалированные упрёки в свой адрес. Светлана Анатольевна, мать Романа, была мастером пассивной агрессии.
— Ксюшенька, какое у тебя платье… смелое. В наше время такое не носили, конечно, но сейчас мода другая, — говорила она, оглядывая Ксению с ног до головы, и в её голосе сквозило неодобрение, завёрнутое в сахарную оболочку комплимента.
— Что ж ты к горячему не притрагиваешься? На диете всё? Правильно, фигуру беречь надо, пока молодая. Я вот всю жизнь у плиты да с детьми, некогда было по спа расслабляться.
Роман, сидевший рядом, довольно улыбался, воспринимая слова матери как невинную светскую болтовню. Он не видел и не хотел видеть двойного дна в этих фразах. А Ксения видела. Она молча улыбалась, кивала и подливала свекрови в бокал шампанское. Каждое слово ложилось в её душе не осколком, а ровным, тяжёлым кирпичом в стену будущего плана. Она не спорила. Она запоминала. Она впитывала каждое слово, каждую интонацию, каждую снисходительную улыбку. Она была идеальной невесткой. Покорной, тихой и незаметной. И это пугало бы любого, кто мог бы заглянуть в её холодные, спокойные глаза. Но никто не заглядывал.
Прошёл месяц. Месяц густой, обманчивой тишины. Роман, уверовавший в свою безоговорочную победу, пребывал в состоянии благодушного спокойствия. Он восстановил порядок, утвердил свой авторитет, и Ксения, казалось, смирилась. Она стала ещё тише, ещё незаметнее. Она готовила его любимые блюда, не спорила по поводу разбросанных носков и с улыбкой выслушивала его рассказы о бестолковых коллегах. Это была идеальная, пасторальная картина семейной жизни, которую он всегда хотел. Он принимал её покорность за чистую монету, не замечая холодной стали в глубине её глаз, которая появлялась каждый раз, когда он поворачивался к ней спиной.
Пятничный вечер был для Романа апогеем его месячного триумфа. Это был вечер перед главным событием года — выездом на рыбалку с ночёвкой. Это была не просто рыбалка. Это был священный ритуал, мужское таинство, которое он с друзьями планировал почти три месяца, согласовывая графики, закупая новое снаряжение и предвкушая два дня абсолютной свободы у воды, вдали от жён, начальников и городских проблем. Он почти подпрыгивал от нетерпения, укладывая снасти в багажник своего внедорожника. Новенький спиннинг, подаренный самому себе, блестел в свете фонаря. Коробки с воблерами и блёснами были аккуратно рассортированы. Резиновые сапоги источали запах предвкушения. Он насвистывал какую-то бодрую мелодию, когда на пороге дома появилась Ксения.
Она стояла в проёме двери, силуэт в домашнем халате, и свет из прихожей падал на неё так, что её лицо оставалось в тени. Она не двигалась, просто смотрела, как он закрепляет тубус с удилищами.
— Милый, нам нужно срочно ехать к моей маме, — произнесла она ровным, безжизненным голосом. В нём не было паники, не было мольбы, только сухая, протокольная неотвратимость. — У неё сломался кран на кухне, а слесарь сможет прийти только завтра. Она очень переживает.
Роман замер, выпрямился и медленно повернулся. Его счастливое лицо окаменело. Он несколько секунд переваривал услышанное, не веря. Это было настолько абсурдно, настолько не вовремя, что его мозг отказывался принимать информацию.
— Какой кран? — наконец выдавил он, и в его голосе уже зарождался низкий гул ярости. — Ксюша, ты серьёзно? У меня рыбалка. Я три месяца её ждал… Вызови ей мастера! Сейчас полно служб, приедут через час!
Он сделал шаг к ней, готовый смести эту нелепую преграду шквалом своего гнева. Но Ксения не отступила. Она вышла из тени, и теперь он видел её лицо. Спокойное, почти отстранённое. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был твёрдым, как гранит.
— Семейные дела важнее личного отдыха, Рома. Я думала, мы это уже выяснили.
Эта фраза ударила его под дых, выбив весь воздух из лёгких. Он узнал её. Это была его собственная логика, его собственная философия, которую он с таким пафосом излагал ей месяц назад. Она вернула ему его же слова, отточенные и заряженные, как пуля.
— Мама очень расстроится, если её зять окажется таким неотзывчивым, — добавила она с тем же холодным спокойствием, добивая его.
Он стоял, пойманный в собственный капкан. Все аргументы, которые он мог бы привести — про друзей, про планы, про важность этого отдыха — рассыпались в прах перед её железобетонным доводом. Если он откажется, он станет именно тем, в чём обвинял её: эгоистом, для которого личные развлечения важнее семьи. Лицемером. Он, глава семьи, блюститель традиций, окажется мелочным мальчишкой, променявшим помощь тёще на удочки и пиво с друзьями. Он посмотрел на её лицо, ища хоть намёк на злорадство, на месть, но не нашёл ничего. Только спокойная, непреклонная уверенность в своей правоте.
Роман с силой захлопнул багажник. Звук гулко ударил в вечерней тишине, похоронив под собой его предвкушение, его радость, его свободу. Он выдернул ключи из замка зажигания и, не глядя на жену, прошёл мимо неё в дом. На его лице застыла маска ледяной ярости. Он проиграл этот раунд. И он уже знал, что кран у тёщи он починит так, что она запомнит этот день надолго.
Поездка к тёще напоминала конвойную миссию, где он был и конвоиром, и заключённым одновременно. Роман вцепился в руль так, что кожа на рулевом колесе жалобно скрипнула. Каждый красный сигнал светофора, каждый медлительный пешеход воспринимались им как личное оскорбление, как мелкая пакость, подстроенная самой судьбой, чтобы продлить его унижение. Он ехал не помогать. Он ехал мстить. Мелко, грязно, но с полным осознанием своего права на эту месть. Он прокручивал в голове предстоящую сцену: вот он, спаситель, является в обитель её матери, Лидии Петровны, и снисходительно решает её бытовую проблему. Он сделает всё, как она просила. Но сделает так, что лучше бы и не делал.
Лидия Петровна встретила его с той приторной, участливой улыбкой, которая всегда вызывала у Романа приступ глухого раздражения. Она суетилась, предлагала чай, сокрушалась, что отвлекла его от «важных мужских дел».
— Ромочка, ты уж прости меня, старую, что дёрнула. Но я одна, как перст, совсем растерялась. Водичка капает и капает, я всю ночь не спала, всё казалось, что соседей залью, — щебетала она, провожая его на кухню.
— Ничего страшного, Лидия Петровна. Семейные дела, — отрезал он, и в его голосе прозвучал металл.
Кран действительно подтекал — тонкая, надоедливая струйка стекала по эмали раковины. Проблема была пустяковой, замена прокладки заняла бы у любого мастера минут пятнадцать. Роман демонстративно расстелил на полу старую газету, разложил инструменты, всем своим видом показывая масштаб и серьёзность предстоящих работ. Он возился под раковиной почти час. Он не был неумехой, он прекрасно понимал устройство этого допотопного смесителя. И именно поэтому его саботаж был так точен. Он намеренно перетянул одну гайку так, чтобы она впилась в старую резину, создавая микротрещину. Другую, наоборот, оставил слегка ослабленной, зная, что под давлением воды она начнёт пропускать не сразу, а через пару часов. Он счистил старую ржавчину, но сделал это так, чтобы мелкие частицы попали внутрь механизма. Это была ювелирная работа вредителя.
— Ну вот, готово. Как новый будет, — провозгласил он, вылезая из-под раковины и с удовлетворением вытирая руки о тряпку. Он открыл воду. Кран не тёк. Вода шла ровной струёй. Он демонстративно несколько раз повернул вентили, показывая, что всё работает идеально.
Лидия Петровна всплеснула руками от восторга. Роман выдержал ещё десять минут её благодарностей, отказался от пирожков и поехал домой. Он чувствовал себя гнусно, но одновременно испытывал мрачное удовлетворение. Теперь они квиты. Он ждал звонка. Он был уверен, что через пару часов, когда его диверсия даст о себе знать, телефон взорвётся от возмущённых звонков жены и тёщи. Он был готов к этому. Он уже приготовил ответ: «Я сделал всё, что мог. Я не сантехник. Хотели срочно — получите».
Вернувшись, он обнаружил в квартире непривычную тишину. Он прошёл в гостиную, готовый к скандалу, но комната была пуста. Ксении не было. Это было странно. Он бросил ключи на тумбочку и прошёл на кухню. Тоже пусто. Он начал закипать уже от неопределённости. И тут входная дверь тихо открылась. Вошла Ксения. На ней было то же пальто, в котором она была утром. В руках — две большие сумки, из которых торчали домашние тапочки и краешек махрового халата.
— Ты где была? — рыкнул он, идя ей навстречу.
Она спокойно поставила сумки на пол, сняла пальто и только потом посмотрела на него. Её лицо было абсолютно непроницаемым.
— Я только что от мамы, — сказала она так, будто сообщала, что купила хлеб.
— И что? Кран опять сломался? Я же говорил, что я не… — начал он, но она его перебила, не повышая голоса.
— С краном всё гораздо хуже, чем было. Теперь из него вода не просто капает, она хлещет во все стороны, если его открыть. Пользоваться кухней невозможно. А настоящий мастер, как я и говорила, сможет прийти только в понедельник.
Она сделала паузу, давая ему осознать сказанное. Роман смотрел на неё, и до него медленно доходило, что он снова попал в ловушку, но на этот раз куда более страшную.
— Мама не может оставаться одна в квартире, где, по сути, случилась коммунальная авария. Она очень переволновалась, у неё подскочило давление. Поэтому я привезла её сюда. Она поживёт у нас, пока мастер всё не починит.
В этот момент из гостевой комнаты, которую они держали для редких друзей, оставшихся на ночь, вышла Лидия Петровна. Она была уже в своём домашнем халате и тапочках. В руках она держала чашку с чаем, которую, очевидно, только что заварила на его кухне.
— Ромочка, спасибо тебе ещё раз, что не бросил в беде, — сказала она своей сахарной интонацией. — У вас тут так уютно. Прямо как дома.
Совместная жизнь превратилась в тихую, вязкую пытку. Дом, который Роман всегда считал своей крепостью, перестал ему принадлежать. Воздух пропитался чужими запахами: смесью валерьянки, которую Лидия Петровна пила на ночь, и приторного аромата её духов. Вечерами телевизор, раньше показывавший футбол или боевики, теперь монотонно бубнил мелодрамы и ток-шоу. Его кресло, его неприкосновенное святилище, было перманентно оккупировано. Тёща устраивалась в нём с вязанием и чашкой чая и вела оттуда своё тихое, разрушительное наступление.
Она никогда не критиковала его напрямую. Её оружием были вздохи, недоумённые взгляды и риторические вопросы, адресованные Ксении, но предназначенные для его ушей.
— Ксюшенька, а Ромочка всегда так громко ест? Нет-нет, я ничего не говорю, просто в нашей семье было не принято чавкать за столом.
— Мам… Ну, что ты…
— Доченька, ты уверена, что твоему мужу нужна третья котлета? Он ведь не на стройке работает. Надо беречь здоровье мужчины.
Ксения на всё это реагировала с непроницаемым спокойствием. Она демонстративно ухаживала за матерью, подкладывала ей лучший кусок, приносила плед. Когда Роман пытался вечером поговорить с ней, натыкался на глухую стену.
— Она моя мать, Рома. Она гость в нашем доме, и ей сейчас тяжело. Нужно проявить немного терпения и сочувствия.
— Какого сочувствия? Она ведёт себя так, будто это я живу у неё, а не наоборот! Она меня изводит! — срывался он на шёпот на кухне.
— Тебе кажется. Мама просто человек такой, у неё свои привычки. Не будь эгоистом.
И это слово — «эгоист» — било его наотмашь. Она снова и снова использовала его же оружие, его же лексикон. Он оказался в положении зверя, запертого в клетке, которую он сам помог построить. Каждый день эта клетка становилась всё теснее.
Развязка наступила в воскресенье. Через неделю этого домашнего ада. Роман, измотанный и злой, хотел только одного — посмотреть финальный матч, который он ждал весь сезон. Он вошёл в гостиную. Лидия Петровна сидела в его кресле и смотрела повтор какого-то слезливого сериала. Ксения сидела рядом на диване и чистила апельсин, аккуратно складывая дольки на блюдечко для матери.
— Лидия Петровна, через десять минут начинается футбол. Вы не могли бы…
Тёща медленно повернула к нему голову и одарила его своей самой невинной улыбкой.
— Ой, Ромочка, а я так хотела досмотреть, чем же там у них закончится. Такая жизненная история. Ты ведь не против, правда? Мужчина должен быть уступчивым.
И в этот момент внутри Романа что-то оборвалось. Пружина, сжимавшаяся неделю, месяц, а может, и все годы их брака, с оглушительным треском лопнула. Он не закричал. Он сделал несколько шагов вперёд и остановился прямо перед креслом, нависая над тёщей. Говорил он тихо, почти безэмоционально, и от этого его слова звучали ещё страшнее.
— Значит, уступчивым? — он усмехнулся, но в этой усмешке не было и тени веселья. — Вы ведь этого добивались, да? Вы приехали сюда не из-за крана. Кран был лишь предлогом, чтобы залезть в мой дом и доделать то, что у вас не получалось годами — окончательно меня уничтожить. Вы ведь ненавидите меня с первого дня, с того самого момента, как поняли, что ваша доченька больше не будет класть всю свою жизнь на алтарь вашего удобства.
Лидия Петровна замерла, её лицо вытянулось. Ксения перестала чистить апельсин и подняла на него глаза, но в её взгляде не было ни страха, ни удивления. Только холодное, выжидающее любопытство.
— Вы думаете, я не вижу? Вся ваша жизнь — это спектакль одной актрисы. Бедная, несчастная вдовушка, которой все должны. Вы — паразит, Лидия Петровна. Вы всю жизнь питались чужими эмоциями, чужим временем, чужими жизнями. А теперь решили полакомиться моей. Каждый ваш вздох, каждое ваше «ой, Ромочка» — это маленький укол яда. Вы не человек. Вы плесень, которая медленно, но верно разрушает всё, к чему прикасается.
Он перевёл взгляд на жену. Она сидела абсолютно неподвижно, держа в руках наполовину очищенный апельсин.
— А ты… Ты всё это устроила. Это была твоя месть за спа-салон. Блестящая партия. Признаю. Ты заманила меня в ловушку и привела в мой дом своего цепного пса, чтобы он меня затравил. Браво.
Он закончил и замолчал. В комнате не повисла тишина, она в ней была и до этого. Просто теперь она стала абсолютной. Лидия Петровна открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, но не могла издать ни звука.
И тогда Ксения медленно положила апельсин и нож на блюдце. Она аккуратно вытерла руки салфеткой, встала и подошла к Роману. Она посмотрела ему прямо в глаза — спокойно, твёрдо, без тени ненависти.
— Ты всё сказал? — её голос был таким же ровным, как и всегда. — Хорошо. Потому что теперь скажу я. Ты прав в одном. Это действительно был выбор. И ты научил меня, как его делать. Ты очень доходчиво объяснил мне месяц назад, что семья и её интересы — это главное. Важнее личных желаний, важнее отдыха, важнее всего. И я тебя поняла. Вот моя семья.
Она сделала лёгкий жест рукой в сторону своей окаменевшей матери.
— Это моя семья. И я всегда буду на её стороне. А ты… ты просто муж. Элемент, который, как оказалось, вносит в нашу семью только дискомфорт. Спасибо, что показал своё истинное лицо так ярко. Теперь ни у кого не осталось сомнений. Моя мама остаётся здесь. Это её дом. И мой дом. А ты, Рома, поищи себе место, где тебе будет удобнее смотреть свой футбол. Кажется, в этом доме тебе больше не рады…
