— Катюш, присядь на минуту, разговор есть. Серьёзный.
Катя, не оборачиваясь, помешивала на сковороде картошку с луком. Аромат жареного масла и золотистой корочки наполнял небольшую кухню, создавая ощущение незыблемого домашнего вечера. Она бросила на шипящую картошку горсть нарезанного укропа и только потом повернулась к мужу. Дима сидел за столом, в той позе, которую она мысленно называла «гонец с важной вестью». Он подался вперёд, локтями упёрся в столешницу, а в глазах его горел лихорадочный, нездоровый блеск. Таким она видела его после «семейных советов» у свекрови, когда он возвращался накачанный чужими идеями и чужой волей.
— Что-то с мамой? — спросила она, выключая плиту. Её голос был ровным, уставшим после долгого рабочего дня.
— С мамой всё отлично! С нами скоро со всеми будет отлично! — Дима потёр руки в предвкушении, будто фокусник перед демонстрацией главного трюка. — Кать, ты не представляешь. Наш Витька… он сорвал джекпот!
Он сделал драматическую паузу, ожидая её реакции. Катя молча смотрела на него, перекладывая их скромный ужин в тарелки. Витька, младший брат Димы, был вечным «проектом» их семьи — обаятельный тридцатилетний бездельник, меняющий временные подработки и живущий в вечном поиске лёгких денег и самого себя. Каждое его «начинание» неизменно заканчивалось просьбой о финансовой помощи.
— Он устроился на работу? — без особого энтузиазма предположила Катя.
— Лучше! Гораздо лучше! — Дима понизил голос до заговорщицкого шёпота, словно они обсуждали государственную тайну. — Он познакомился с девушкой. А она… она дочка Мещерякова! Понимаешь? Того самого Мещерякова!
Фамилия ничего Кате не говорила, но по тому, как муж её произнёс, было ясно, что речь идёт о ком-то запредельно богатом, из мира глянцевых журналов и новостных сводок. Она поставила перед ним тарелку с дымящейся картошкой, села напротив.
— И что с того? — спросила она, подцепляя вилкой кусочек маринованного огурца.
— Как что? Это наш шанс! Всей нашей семьи! — Глаза Димы забегали, он жестикулировал так активно, что едва не опрокинул солонку. — Мама говорит, такой случай упускать нельзя. Витька должен её… ну… обработать. Закрутить роман, жениться. Понимаешь, какой уровень? Это не просто удачная партия, это выход на новую орбиту! Но есть одна проблема.
Он выдержал ещё одну паузу, на этот раз напустив на себя озабоченный вид государственного деятеля, решающего сложнейшую задачу.
— Эта девчонка привыкла к другой жизни. Рестораны, клубы, подарки… Она не должна догадаться, что Витька, по сути, гол как сокол. Ему нужно пускать пыль в глаза. Держать марку. А на это нужны деньги. Большие деньги.
Катя медленно взяла в руки вилку. Холодный металл неприятно давил на пальцы. Она уже начинала понимать, к чему идёт этот «серьёзный разговор», и запах жареной картошки вдруг показался ей тошнотворным.
— В общем, мы с мамой всё обсудили и придумали, — торжественно заключил Дима, игнорируя её застывшее лицо. — Это будет наш общий семейный проект. Ближайшие полгода, может, чуть больше, мы все вместе будем его спонсировать. Создавать ему, так сказать, представительский фонд. С нас с тобой, как с полноценной ячейки, — тридцать тысяч в месяц.
Он произнёс эту цифру так, будто предлагал ей купить выигрышный лотерейный билет за полцены. Он смотрел на неё с гордостью, ожидая восхищения их семейной смекалкой и его готовностью к жертвам. А Катя смотрела на тарелку с остывающей картошкой. На тридцать тысяч, которые они откладывали на новую зимнюю резину. На тридцать тысяч, которые составляли почти половину её зарплаты, которую она зарабатывала, сидя в душном офисе с девяти до шести. Она подняла на него тяжёлый, потемневший взгляд, и Дима впервые за весь свой пламенный монолог почувствовал что-то неладное.
— То есть, мы с тобой должны будем потерпеть, поэкономить, пока твой брат будет жить на широкую ногу за наш счёт, я всё правильно поняла?
Её голос прозвучал ровно, без крика, но в этом спокойствии было столько холодного металла, что по спине Димы пробежал неприятный холодок. Он вдруг понял, что лёгкого и радостного согласия не будет.
Дима нахмурился, сбитый с толку её ледяным тоном. Он ожидал чего угодно: удивления, может быть, лёгкого недовольства, которое можно было бы сгладить обещаниями будущего процветания. Но этот холодный, препарирующий вопрос выбил его из колеи. Он откашлялся, пытаясь вернуть себе уверенность.
— Ну почему сразу «на широкую ногу»? И не «за наш счёт», а в счёт будущего благополучия. Ты не понимаешь, Кать, это инвестиция! Самая настоящая инвестиция, — он с особым нажимом произнёс это модное слово, которое, очевидно, считал неоспоримым аргументом. — Мы сейчас вложимся, да, немного ужмёмся. А потом, когда Витька женится, ты представляешь, какие возможности перед нами откроются? У Мещерякова такие связи! Любой вопрос можно будет решить одним звонком. Это же стабильность, уверенность в завтрашнем дне! Витька нас отблагодарит, он не забудет, кто ему помог.
Он говорил быстро, с жаром, рисуя в воздухе радужные перспективы. В его мире эта схема выглядела безупречно: немного потерпеть, чтобы потом всю жизнь наслаждаться плодами чужой удачи. Он смотрел на жену, ожидая, что она наконец проникнется величием этого замысла. Но Катя не проникалась. Она сидела абсолютно неподвижно, и её вилка так и не коснулась еды. Она смотрела не на него, а словно сквозь него, и в её взгляде читалось нечто новое, чего Дима раньше никогда не видел. Это было не просто разочарование. Это было озарение.
Внезапно, с ужасающей ясностью, она увидела всю структуру его семьи. Это был не союз равных, а клан, во главе которого стояла его мать, а все остальные были лишь функциональными элементами. И в этой системе ей, Кате, отводилась роль ресурса. Её труд, её зарплата, её терпение — всё это было лишь топливом для поддержания благополучия клана и реализации его безумных проектов. А сейчас её ресурс решено было перенаправить на самый главный проект — на альфонса Витьку.
— Это в будущее ВАШЕЙ семьи, Дима, — отрезала она, и её голос прозвучал так тихо, что мужу пришлось напрячься, чтобы расслышать. — В моей картине будущего нет места содержанию твоего брата-бездельника.
Не дожидаясь его ответа, она встала из-за стола. Её движения были лишены суеты. Она обошла стол, прошла мимо опешившего мужа в гостиную. Дима, бормоча что-то про её эгоизм и неблагодарность, поплёлся за ней.
— Кать, мы же не договорили! Ты не можешь вот так просто…
Она молча взяла с кофейного столика свой ноутбук. Села в кресло, поставила его на колени. Щелчок кнопки включения прозвучал в наступившей тишине неестественно громко. Дима остановился напротив, его лицо начало багроветь от гнева и непонимания.
— Что ты делаешь? Ты меня вообще слушаешь? Я тут о нашем будущем распинаюсь!
Катя не удостоила его ответом. Её пальцы быстро забегали по тачпаду. На экране мелькнула заставка, затем открылся браузер, страница онлайн-банка. Она ввела логин и пароль. Дима наблюдал за её действиями с нарастающей тревогой. Он видел, как она зашла на страницу их общего накопительного счёта. Того самого, куда они оба скидывали деньги на крупные покупки, на отпуск, на «чёрный день». Сумма, которая там лежала, была результатом их совместных усилий за последние полтора года.
— Ты что задумала? — его голос стал напряжённым. — Катя, не смей!
Она ввела в поле для перевода всю сумму до последней копейки. Выбрала получателем свою личную карту. На её телефон пришло СМС с кодом подтверждения. Она спокойно ввела цифры в нужное окно. Раздался тихий щелчок — звук исполненной операции. На экране появилось уведомление: «Перевод успешно выполнен». Общий счёт обнулился.
— Были общими, — спокойно произнесла она, закрывая крышку ноутбука. — Теперь это мой личный стабилизационный фонд. На случай вот таких вот «гениальных» семейных инвестиций.
Дима смотрел на неё, не веря своим глазам. Его лицо исказилось. Он открыл рот, закрыл, снова открыл.
— Ты… Ты… Ты украла наши деньги!
— Я спасла свои, — поправила она, вставая с кресла. — А теперь слушай меня внимательно. Ищи себе другую инвесторшу. И другую квартиру. У тебя есть час, чтобы собрать свои вещи и исчезнуть из моей жизни. Время пошло.
На секунду Диме показалось, что он ослышался. Что это какая-то дурная, неуместная шутка. Он даже издал короткий, лающий смешок, полный недоумения. Но, взглянув на её лицо — спокойное, замкнутое, похожее на маску, — он понял, что она не шутит. Осознание этого ударило по нему, как физический толчок, вышибая воздух из лёгких.
— Ты… ты с ума сошла? — выдохнул он. — Какой час? Какие вещи? Это и мой дом тоже! А деньги… ты не имела права! Это наши общие деньги!
— Этот дом стал твоим, когда ты в него въехал, — ровным голосом парировала Катя, не повышая тона. Она не двигалась с места, просто стояла, прислонившись к дверному косяку, и это её спокойствие бесило Диму гораздо сильнее, чем если бы она кричала и била посуду. — А куплен он был моими родителями задолго до нашего знакомства. Что касается денег — я имела полное право обезопасить свой вклад в наше бывшее общее будущее от растраты на твоего брата. Твой час, кстати, уже идёт. Осталось пятьдесят семь минут.
Неверие на его лице сменилось багровой яростью. Он был похож на ребёнка, у которого отняли любимую игрушку и вдобавок поставили в угол. Он привык, что Катя может поворчать, поспорить, но в итоге всегда уступала. Он был уверен, что и сейчас, повозмущавшись для приличия, она смирится с «семейным решением». Но что-то сломалось. Механизм, который безотказно работал годами, вдруг заклинило.
— Ах вот как ты заговорила! — прошипел он, начиная мерить шагами комнату. Его шаги были тяжёлыми, злыми. — Значит, всё твоё, а я тут так, пожить пустили? Мы пять лет женаты! Пять лет! Мы строили планы, мы создавали семью! А ты сейчас всё это перечёркиваешь из-за какой-то мелочи? Ты просто не понимаешь масштаба! Это не просто деньги, это билет в другую жизнь! Для нас! Для наших будущих детей!
Он остановился и картинно развёл руками, будто пытаясь объять величие открывающихся перспектив. В его глазах снова зажёгся тот лихорадочный блеск проповедника, несущего благую весть дикарям.
— Мои дети не будут жить на подачки от дяди, который удачно женился, — отрезала Катя. В её голосе не было злости, только смертельная усталость. — Я хочу, чтобы мои дети знали, что деньги зарабатываются трудом. Что достоинство важнее брендовой одежды. Что семья — это поддержка друг друга, а не использование одного для процветания других. То, что предлагаешь ты и твоя мама, — это не семья. Это финансовая пирамида с Витькой на вершине.
Каждое её слово было для Димы как пощёчина. Он привык к её мягкости, к её уступчивости. Эта новая Катя, говорящая чеканными, осмысленными фразами, пугала его. Она разрушала его уютный мир, в котором все его идеи были гениальными, а все решения его матери — единственно верными.
— Ты ничего не понимаешь! — закричал он, срываясь на визг. — Ты мыслишь как нищенка! Поэтому мы и живём так — от зарплаты до зарплаты, считаем каждую копейку на зимнюю резину! А могли бы… Да Витька бы нам такую машину подарил, что ты бы ахнула! Но нет, тебе важнее твои принципы! Принципами сыт не будешь!
Он подошёл к ней почти вплотную. От него пахло жареной картошкой и отчаянием. Он вглядывался в её лицо, пытаясь найти хоть тень сомнения, хоть намёк на прежнюю Катю. Но не находил.
— Я сейчас позвоню маме, посмотрим, что она на это скажет! — наконец выпалил он свой главный козырь. Мама. Последний, самый весомый авторитет, который всегда ставил всё на свои места и возвращал заблудших на путь истинный. Это была его последняя надежда.
Он выхватил из кармана телефон, видя в этом спасательный круг. Его пальцы нервно застучали по экрану, и, найдя нужный номер, он с вызовом нажал на кнопку громкой связи. Пронзительные гудки разрезали напряжённую атмосферу в комнате. Катя молча наблюдала за ним, и в её глазах мелькнул странный блеск — не то жалости, не то презрения. В этот самый момент, когда он нажимал на вызов, она поняла, что её решение было единственно верным. Он не просто звал на помощь свою маму. Он звал главу своего клана, чтобы усмирить взбунтовавшийся ресурс. Он делал свой окончательный выбор.
— Дима, сынок, что-то случилось? — раздался из динамика властный, хорошо поставленный голос свекрови.
— Мама! — выпалил Дима, поднося телефон ближе ко рту, будто боялся, что его не расслышат. — Мама, тут такое! Катя… она против нашего плана! Она отказывается помогать Витьке
— Мало того! — взвизгнул Дима, и его голос сорвался от обиды и праведного гнева. — Она сняла все наши деньги с общего счёта! Все до копейки! И выгоняет меня из дома! Представляешь? Меня! Из нашего дома!
На том конце провода повисла короткая, зловещая пауза. Катя видела, как напряглось лицо мужа в ожидании материнского гнева, который должен был обрушиться на её, Катину, голову, как девятый вал, сметая её упрямство. Он уже предвкушал, как после этого разговора она, пристыженная и раздавленная авторитетом старших, вернёт всё на свои места.
— Дай-ка ей трубку, — наконец произнёс голос свекрови. В нём уже не было ни капли беспокойства, только холодный, звенящий металл. Это был голос генерала, отдающего приказ о начале атаки.
Дима с торжествующим видом протянул телефон в сторону Кати. Он был уверен, что сейчас начнётся настоящая взбучка, после которой она придёт в себя. Катя не взяла телефон. Она лишь сделала шаг вперёд, чтобы её было лучше слышно.
— Я вас слушаю, Тамара Игоревна.
— Слушаешь, значит, — прошипел динамик. Голос был настолько пропитан ядом, что, казалось, сам воздух в комнате стал гуще. — Я так и знала, что ты нам не ровня. С самого начала знала! Мы тебя в семью приняли, мой сын на тебя лучшие годы потратил, а ты что? Мы ему шанс даём, всей нашей семье шанс подняться, а ты, эгоистка, только о своей шкуре думаешь! Витька может такое будущее нам всем обеспечить, о котором ты даже мечтать не смеешь! А ты цепляешься за свои три копейки! Это же ради вас всех делается, дура ты недалёкая! Дима бы потом и тебя в шоколаде катал! Но тебе, видимо, милее твоя картошка в дешёвой съёмной квартире!
Катя не проронила ни слова. Она просто слушала, слегка склонив голову, как будто изучала какой-то редкий и весьма уродливый экземпляр насекомого. В её душе не было ни обиды, ни злости. Было только странное, ледяное спокойствие, чувство окончательного прозрения. Она видела эту женщину насквозь — её жадность, её желание управлять жизнями своих сыновей, её полное пренебрежение к кому-либо за пределами её клана. Её молчание, казалось, подливало масла в огонь.
— Что ты молчишь? Сказать нечего? — не унималась свекровь. — Дима, сынок, ты слышишь? Она даже не спорит! Она всё решила! Она всегда была против нашей семьи, всегда тебя от нас отвадить пыталась! Это она тебе не пара! Ты должен выбрать, сынок: или ты с нами, со своей кровью, идёшь к успеху, или остаёшься с этой… мещанкой, которая тебе всю жизнь сломает!
Дима смотрел на жену, его глаза горели праведным огнём. Он ждал, что она сломается, начнёт оправдываться, кричать в ответ. Но она продолжала молчать. Когда монолог из телефона иссяк, Катя подняла взгляд и посмотрела прямо на мужа. Не на телефон, а на него.
— Ты всё слышал, — произнесла она тихо, но отчётливо. — Твоя мама только что всё сказала. Ты должен выбрать. И ты его сделал, когда набрал её номер и включил громкую связь.
Она развернулась и пошла на кухню. Дима, ошарашенный, рефлекторно отключил звонок. Он смотрел ей в спину, и до него начало медленно доходить, что его главный козырь не просто не сработал — он взорвался у него в руках, уничтожив всё окончательно. Он поплёлся за ней, его уверенность испарялась с каждым шагом.
— Кать, ну ты чего… Мама погорячилась, ты же знаешь её… Она просто за нас переживает…
Катя достала из шкафчика большую мусорную корзину и поставила её посреди коридора. Затем она открыла шкаф-купе, где висела его верхняя одежда, и молча посмотрела на него.
— У тебя осталось сорок минут, — сказала она ровным, почти безразличным тоном.
В этот момент он понял, что это конец. Не временная ссора, не скандал, после которого можно будет помириться. Это была ампутация. Он метнулся в спальню. Ни о какой методичной сборке вещей речи не шло. Он схватил спортивную сумку, сгрёб с полок первое, что попалось под руку — пару футболок, джинсы, зарядку для телефона. Он действовал лихорадочно, как вор, опасающийся, что его вот-вот застукают. Катя не заходила в комнату. Она просто стояла в коридоре, прислонившись к стене, и ждала. Её неподвижность и молчание давили сильнее любых упрёков.
Он выскочил из комнаты с набитой сумкой, сунул ноги в кроссовки. Он хотел сказать что-то злое, едкое, чтобы уйти победителем. «Ты ещё пожалеешь!», «Я найду себе в сто раз лучше!». Но, взглянув на её холодное, отстранённое лицо, не смог выдавить ни слова. Вся его злость испарилась, оставив после себя только пустоту и липкий страх перед неизвестностью.
Он дёрнул ручку двери и вышел на лестничную клетку. Дверь за его спиной не хлопнула. Она закрылась с тихим, аккуратным щелчком, отрезая его от прошлой жизни. Катя постояла ещё мгновение в коридоре, прислушиваясь к удаляющимся шагам и гулу лифта. Затем вернулась на кухню. Села за стол, взяла вилку и, глядя в стену перед собой, начала есть давно остывшую жареную картошку. Она ела медленно, механически, не чувствуя вкуса. В квартире было очень тихо. И в этой оглушительной тишине она впервые за много лет почувствовала себя свободной…
