— Лёш, я договорилась с мастером! В среду приедет, будет плитку класть! Представляешь, наша ванная наконец-то станет ванной, а не бетонным бункером!
Дарья буквально порхала по квартире. Она кружилась посреди гостиной, раскинув руки, и её голос эхом отскакивал от голых стен. Год. Целый год они жили в этом сером коконе из бетона и торчащей арматуры. Спали на матрасе на полу, потому что кровать казалась непозволительной роскошью. Ели за складным туристическим столиком, сидя на таких же стульях, а вся их одежда и утварь ютились в картонных коробках, расставленных вдоль стен, как баррикады. Всё ради одной цели — накопить на хороший, качественный ремонт, чтобы превратить эту новостройку в дом их мечты. И вот, первый большой шаг был готов свершиться. Плитка для ванной — не просто кафель, это был символ, первый камень в фундамент их будущего уюта.
Она с энтузиазмом подбежала к массивному металлическому ящику, стоявшему в углу спальни. Сейф — громкое слово для этой железной коробки, купленной на распродаже, но свою функцию он выполнял исправно. В нём, перетянутые аптечными резинками, лежали пачки купюр. Их общая цель, их гордость, результат месяцев жёсткой экономии, отказов от отпуска, от новой одежды, от походов в рестораны. Дарья набрала знакомую комбинацию, провернула тугую ручку и с предвкушением распахнула тяжёлую дверцу.
И замерла. Внутри было пусто. Абсолютно, стерильно, гулко пусто. Не было ни одной пачки. Даже одинокой, забытой купюры. Только голый металл дна, отражавший тусклый свет лампочки. Первая мысль была настолько нелепой, что она сама себе усмехнулась — «ограбили?». Но кто? Ключи только у них с Алексеем, на сейфе кодовый замок. Она несколько раз открыла и закрыла дверцу, будто это могло что-то изменить. Потом тщательно обшарила все полки, заглянула в самые дальние уголки. Ничего. Радостное возбуждение схлынуло, оставив после себя холодную, липкую тревогу. Сердце из размеренного превратилось в колокол, бьющий набат где-то под рёбрами.
Весь день она провела как в тумане. Несколько раз звонила Алексею, но он сбрасывал, ссылаясь на совещание. К вечеру, когда он наконец вошёл в квартиру, Дарья уже сидела на единственном стуле посреди гостиной, сложив руки на коленях. Она была похожа на статую, высеченную из камня.
— Привет, котёнок! Устала? — бодро начал он, скидывая туфли. — Я так замотался сегодня, просто кошмар.
Она не ответила. Просто смотрела на него. Долго, изучающе, так, что его дежурная улыбка медленно сползла с лица. Он почувствовал неладное.
— Что-то случилось? Ты чего такая?
— Лёша, где деньги? — её голос прозвучал ровно, без эмоций, но в этой бетонной коробке он резал слух, как скальпель.
Он дёрнулся, отвёл взгляд. Начал суетливо расстёгивать рубашку, бросил портфель на коробку.
— Какие деньги? А, ты про заначку… Да я их… в банк положил. Под проценты. Чтобы не лежали просто так, инфляция же съедает. Выгодное предложение подвернулось.
Он врал. Врал неумело, по-детски, глядя куда-то в стену. Дарья даже не стала оспаривать этот бред.
— Я звонила мастеру по плитке. Договорилась на среду. Мне нужен был аванс. Так что давай, снимай свои «проценты». Деньги нужны завтра утром.
Алексей замер. Он медленно повернулся к ней. На его лице проступила смесь вины, досады и какого-то странного, неуместного упрямства. Он понял, что отпираться дальше бессмысленно.
— Даш… тут такое дело… В общем… Понимаешь…
Он замялся, подбирая слова, а она просто ждала, и её молчание было страшнее любой ругани.
— Инна звонила, — наконец выдавил он. — Помнишь Инну? Мою бывшую. У них там проблемы. Их со съёмной квартиры выселяют, хозяева продают. Она одна с двумя детьми, идти некуда, плачет в трубку. Ну, я не мог же просто… отвернуться. Там же мои дети.
Дарья продолжала молча смотреть на него. Холод внутри неё кристаллизовался, превращаясь в лёд. Она уже знала, что услышит дальше, но должна была дослушать этот спектакль до конца. Она чувствовала, как под ногами разверзается пропасть.
— Короче… я снял им квартиру. Хорошую, трёшку в центре, рядом со школой. Оплатил на полгода вперёд, чтобы они не дёргались. Чтобы дети в нормальных условиях жили…
Он замолчал, ожидая её реакции. Возможно, он ждал понимания, похвалы за свой благородный поступок. Но Дарья молчала. Она просто смотрела на голые бетонные стены их несбывшейся мечты. И в её взгляде не было ничего, кроме пустоты, такой же гулкой и холодной, как в их опустевшем сейфе.
Он наконец замолчал, и в наступившей тишине звук его дыхания казался оглушительно громким. Алексей явно ожидал чего угодно: криков, упрёков, может быть, даже слёз. Но Дарья продолжала сидеть неподвижно, глядя сквозь него на серую стену, испещрённую строительными пометками карандашом. Там они планировали повесить большое зеркало в кованой раме. Теперь эта стена казалась ей надгробной плитой, под которой были похоронены их планы.
— Так, значит, всё? — её голос был тихим, но в нём не было слабости. Наоборот, он обрёл какую-то новую, металлическую твёрдость. — Все деньги? До последней купюры?
Алексей кивнул, всё ещё не решаясь посмотреть ей в глаза. Он начал расхаживать по комнате, его шаги гулко отдавались в пустом пространстве.
— Даш, ну ты пойми! Это же не просто так, это не прихоть. Там дети на улице оказывались! Мои дети! Что я должен был сделать? Сказать им: извините, но мы тут плитку в ванной кладём? Это было бы по-человечески?
Он остановился, развёл руками, будто призывая в свидетели голые стены. Его поза была полна праведного самооправдания. Он не чувствовал себя виноватым — он чувствовал себя героем. Спасателем. И это было хуже всего.
— Ну мы же ещё заработаем! Мы же молодые, сильные. Ну поживём ещё полгодика так, что с нами случится? Зато я буду спать спокойно, зная, что мои дети в тепле и безопасности. Ты же умная женщина, ты должна это понимать.
«Должна понимать». Эта фраза ударила Дарью, как пощёчина. Она медленно подняла на него взгляд. И он впервые за весь вечер увидел её глаза. В них не было обиды или боли. В них был холодный, аналитический интерес, с каким энтомолог разглядывает под микроскопом какое-нибудь отвратительное насекомое.
— То есть ты снял квартиру для своей бывшей жены и детей, оплатив её деньгами из нашей заначки на ремонт, потому что им негде жить? А мне теперь жить в бетоне? Вали к своей бывшей, благодетель, и живи там с ней, раз ты такой щедрый за мой счёт!
Фраза, которая вертелась у неё в голове, наконец была произнесена. Она прозвучала не как истеричный выкрик, а как констатация факта. Как приговор. Алексей опешил. Он ожидал чего угодно, но не такого спокойного, ледяного презрения.
— Даш, ты чего? Зачем ты так? При чём тут «вали к ней»? Я сделал то, что должен был сделать любой нормальный отец! Инна… она же выгнала меня пять лет назад как собаку, ты же знаешь! У меня к ней ничего нет! Это только ради детей!
— Да? — Дарья медленно поднялась со стула. Её фигура в свете одинокой лампочки казалась тёмным, строгим силуэтом. — Пять лет она прекрасно справлялась без твоей героической помощи. Нашла себе мужчину, жила с ним. А как только её выставили за дверь, она тут же вспомнила про «нормального отца»? И этот «отец», вместо того чтобы найти более разумное решение, бежит и выгребает последнее из нашего общего дома, даже не посоветовавшись со своей женой. С женщиной, которая год ест лапшу быстрого приготовления и спит на полу, чтобы вы вместе построили будущее.
Она сделала шаг к нему. Он инстинктивно отступил. Её спокойствие пугало его гораздо больше, чем любой скандал. В нём была угроза, окончательность.
— Ты не о детях думал, Лёша. Ты упивался своим благородством. Тем, что она, такая гордая, униженно просила тебя о помощи. А ты явился, как рыцарь на белом коне, и решил все её проблемы. Нашими деньгами. Моим годом жизни. Моими мечтами. Ты просто купил себе чувство собственной важности. Очень дорого купил. За мой счёт.
Алексей смотрел на неё, и в его взгляде читалось полное непонимание. Он всё ещё видел в ней свою Дашу, которая могла обидеться, надуться, покричать, но в итоге всегда понимала и прощала. Он просто не осознавал, что та женщина, которую он знал, исчезла в тот момент, когда открыла пустой сейф. Её место заняла другая — с холодными глазами и стальной выдержкой. Он решил, что это просто пик скандала, который нужно переждать, а потом всё можно будет сгладить.
— Даш, ну это уже перебор, — он попытался смягчить тон, сделать шаг навстречу. — Ну какие рыцари? Какая покупка важности? Это просто помощь. Я люблю тебя, а не её. Мы же семья. Ну, ошибся, не посоветовался. Горячая голова, сам знаешь. Но давай не будем рушить всё из-за этого. Давай я тебя обниму…
Он протянул к ней руки, собираясь заключить в привычные, успокаивающие объятия. Но Дарья сделала резкий шаг в сторону, уклоняясь от его прикосновения, как от чего-то грязного. Его руки неловко повисли в воздухе. В этот момент он впервые по-настоящему испугался.
— Не трогай меня, — произнесла она тихо, но с такой силой, что он отдёрнул руки, словно обжёгся.
Она больше не смотрела на него. Её взгляд скользнул по комнате, задержался на коробках с инструментами, которые они купили для будущего ремонта. Перфоратор, шуруповёрт, уровни… и большой красный ящик с молотками, отвёртками и гвоздями. Она молча, не говоря ни слова, развернулась и пошла к этому ящику. Её движения были размеренными, почти сомнамбулическими, но в них не было ни капли неуверенности.
— Ты чего удумала? — нервно спросил Алексей, наблюдая, как она присела на корточки и открыла крышку.
Дарья не ответила. Её пальцы методично перебирали инструменты, пока не остановились на тяжёлом плотницком молотке с блестящим бойком. Затем она достала из отдельной коробки горсть длинных, толстых гвоздей-соток. Поднявшись, она направилась в прихожую, где на специально отведённом коврике стояла его обувь. Его гордость. Дорогие итальянские кожаные ботинки, которые он начищал до блеска каждое утро. Дарья поставила один ботинок на новый, ещё пахнущий лаком ламинат, взяла гвоздь и приставила его остриём к толстой подошве.
— Ты… ты что делаешь? С ума сошла?! — Алексей бросился к ней, но замер на полпути, когда она подняла на него глаза. В них по-прежнему не было ярости, только холодная, пугающая решимость.
С оглушительным стуком, который эхом разнёсся по всей квартире, она вбила первый гвоздь. Удар. Ещё удар. И ещё. Гвоздь с чавкающим звуком прошёл сквозь кожу, каучук и вошёл глубоко в доску ламината. Ботинок был намертво пригвождён к полу. Алексей смотрел на это, открыв рот. Он не мог поверить в реальность происходящего. Дарья взяла второй ботинок, поставила его рядом и так же методично, с тремя точными, сильными ударами, прибила его к полу. Теперь его любимая пара обуви стояла намертво, как уродливый памятник посреди прихожей.
Закончив с ботинками, она бросила молоток на пол. Звук упавшего металла был резким и окончательным. Она вернулась в комнату, подошла к открытому шкафу, где висели его костюмы. Его рабочий арсенал. Дорогие пиджаки, которые она сама отпаривала перед каждой важной встречей. Она взяла с полки большие портновские ножницы.
— Даша, прекрати! Это уже не смешно! — закричал он, но не смел подойти. Что-то в её молчаливой сосредоточенности парализовало его волю.
Щёлк. Ножницы с хрустом перерезали рукав у тёмно-синего шерстяного пиджака. Рукав упал на бетонный пол. Щёлк. Второй рукав. Она отбросила изуродованный пиджак в сторону и взяла следующий. Серый, в тонкую полоску. Щёлк. Щёлк. Рукава падали на пол один за другим, образуя странную, нелепую кучу. Она действовала без спешки, без эмоций, будто выполняла рутинную, но очень важную работу. Каждый щелчок ножниц был как удар молотка, отбивающий последний такт их совместной жизни. Алексей стоял и смотрел, как его мир, его статус, его дорогие вещи, которые были частью его «я», превращаются в груду бесполезного тряпья. И он понимал, что это не просто месть. Это был наглядный урок. Символическое разрушение его жизни в ответ на то, как он разрушил их общую.
Алексей стоял как вкопанный, наблюдая за этим холодным, методичным разрушением. Его мозг отказывался обрабатывать происходящее. Это была не его Даша. Его Даша могла кричать, бить посуду, но она никогда не была способна на такую расчётливую, безмолвную жестокость. Он смотрел на падающие рукава своих пиджаков, и ему казалось, что это отрезают части его самого. Каждый щелчок ножниц отдавался в ушах громче молотка, прибивавшего его ботинки. Это было не просто уничтожение вещей. Это был ритуал. Прощальный ритуал, который она устраивала на обломках их брака.
Когда последний рукав упал на пол, Дарья с силой воткнула ножницы в одну из картонных коробок. Они остались торчать там, как кинжал в теле поверженного врага. Она повернулась к нему. На её лице не было ни торжества, ни злобы. Только безмерная, всепоглощающая усталость.
— Это тебе на память о ремонте, которого не будет, — её голос прозвучал так же ровно и бесцветно, как и всё это время. Она обвела взглядом голые стены, груду изуродованных пиджаков, прибитые к полу ботинки. — И о том, что ты с нами сделал.
Алексей наконец очнулся от ступора. Гнев, который до этого был подавлен шоком, начал закипать внутри.
— Ты что творишь?! Ты совсем рехнулась?! Это же… это дорогие вещи! Я на них работал!
— Я тоже работала, — спокойно парировала Дарья. — Я работала над нашими отношениями. Я работала над нашим будущим. Я работала над созданием дома, а не бетонной коробки. А ты взял всю мою работу, все мои надежды и отнёс их другой женщине. Так что считай, что мы квиты. Ты лишил меня дома, я лишила тебя пары тряпок. Несправедливый обмен, не находишь? Моя потеря гораздо весомее.
Она сделала шаг к нему, и он снова отступил, уперевшись спиной в холодную стену. Он смотрел в её глаза и видел в них только выжженную пустыню. Там больше ничего не росло. Ни любви, ни жалости, ни даже ненависти. Просто пустота.
— А теперь уматывай к бывшей, — продолжила она тем же спокойным тоном. — Иди к ней, к своим детям, в вашу трёшку в центре. Расскажи им, какой ты герой. Только поторопись, пока я не перешла к твоим брюкам.
Последняя фраза прозвучала не как угроза, а как деловое предложение. И Алексей понял, что она не шутит. Он посмотрел на ножницы, торчащие из коробки, потом на неё, и ему стало по-настоящему страшно. Он осознал, что в эту минуту она способна на всё. Он увидел перед собой чужого, незнакомого человека, который только что хладнокровно уничтожил часть его жизни и был готов продолжить.
Всё его благородство, вся его праведная уверенность в себе испарились без следа. Остался только животный инстинкт самосохранения. Он бросил взгляд на прибитые ботинки. Мысль о том, чтобы попытаться их оторвать, даже не пришла ему в голову. Это было бы бессмысленно и унизительно. Он был в ловушке. Он, ничего не говоря, развернулся и бросился к двери. Его руки дрожали, когда он пытался попасть ключом в замок. Дверь открылась, и он выскочил на лестничную клетку. Уже стоя на холодном кафеле площадки, он обернулся. Дарья стояла в дверном проёме их квартиры, на фоне бетонных стен и разбросанных вещей. Она не смотрела ему вслед. Она смотрела на свои руки, будто впервые их видела.
Алексей, спотыкаясь, побежал вниз по лестнице. В одних носках. Холодный бетон ступеней обжигал ступни, но он этого почти не замечал. Он выбежал из подъезда в промозглую ноябрьскую ночь. Ветер пробирал до костей сквозь тонкую рубашку. Прохожие оборачивались, с удивлением глядя на странного мужчину в дорогих брюках, рубашке и… носках. Он добежал до угла дома и остановился, тяжело дыша. В кармане завибрировал телефон. Он достал его. На экране светилось: «Инна». Она наверняка хотела спросить, всё ли в порядке, и поблагодарить своего спасителя.
Алексей посмотрел на экран, потом поднял глаза на тёмные окна своей, теперь уже бывшей, квартиры. Там, в бетонной коробке, осталась женщина, которая только что провела черту под их прошлым с помощью молотка и ножниц. И в этот момент он с ужасающей ясностью понял, что, спасая одну семью, он только что окончательно и бесповоротно уничтожил другую. Свою…
