— Жень, накрывай на стол, я голодный как волк!
Глеб скинул ботинки у порога, прошёл в ванную. Шум воды, звяканье мыльницы. Женя достала из духовки курицу с картошкой, разложила по тарелкам. Обычный вечер, обычный ужин — но что-то внутри подсказывало: сегодня будет разговор.
Глеб заглянул в детскую, постоял над кроваткой. Варя уже спала, раскинув руки поверх одеяла. Он наклонился, поцеловал дочку в макушку и вернулся на кухню.
— О, завтра последний день за коммуналку платить, — он сел за стол, достал телефон. — Погоди, гляну, сколько там накапало.
Женя поставила перед ним тарелку, села напротив. Глеб ткнул в приложение, пролистал экран — и замер. Вилка звякнула о тарелку.
— Я не понял. Почему на счету опять ноль?
Женя отвела взгляд.
— Зай, тут такое дело…
— Какое дело? Я позавчера аванс получил. Где тридцатка?
— Маме срочно нужно было лекарство, ты же знаешь, у неё суставы и давление ни к чёрту. А у Полины просрочка по оплате за общагу, её выселить грозились.
— Сколько?
— Что?
— Сколько ты перевела? — голос стал глуше, опаснее.
— Пятнадцать маме. Восемь Полине.
— А остальное?
— На продукты. Я же тебе каждый день готовлю, Глеб. Там три тысячи осталось.
Он откинулся на спинку стула, потёр переносицу.
— Три тысячи. Из тридцати — три. И двадцать три — твоим.
— У нас тоже срок оплаты. Ипотека. Кредит за машину. Я хотел в этом месяце хоть что-то отложить — а там ноль. Опять ноль.
— Ну не ноль же, три тысячи есть, — она попыталась улыбнуться.
— Это равносильно нулю, Жень. У нас ипотека, кредит за машину, коммуналка завтра. А на счету — три тысячи.
— Глеб, они одни. Полинка студентка, мама на пенсии копеечной. Кто им поможет, если не я?
— А нам кто поможет? — он повысил голос и тут же осёкся, покосившись на дверь детской. Продолжил тише, но жёстче: — Мы — не семья? Варька — не семья? Или только твои родственники считаются?
— Это нечестно.
— Нечестно? — Глеб усмехнулся. — Нечестно — это когда я пашу с восьми до семи, прихожу домой, а деньги уже ушли. Без спроса. Без обсуждения.
— Им просто срочно нужно было! Что я должна была сделать — забить на родную мать? Бросить сестру, чтобы её на улицу выкинули?
— Я это уже слышал, Жень. У тебя всегда находятся оправдания. То курсы твои — деньги спускала, толку ноль. То мама срочно, то Полина срочно. Всегда что-то срочное.
— Я пыталась заработать! Для этого нужно было пройти курсы! И вообще, причём тут это? Будешь теперь каждую копейку вспоминать?
— Буду. Потому что эти копейки — мои.
Женя сжала край стола. Курсы были больной темой. Она правда пыталась — хотела зарабатывать, не сидеть дома. Но с ресницами не пошло, на материалы для ногтей началась аллергия, последние курсы по шугарингу она так и не закончила. Каждый раз что-то срывалось.
— Это другое. Я пыталась…
— Пыталась. А результат — ноль. И теперь ты сидишь дома, Варька в садике, а ты — что? Сериалы смотришь и переводы делаешь?
— Я по дому…
— По дому! — он хлопнул ладонью по столу. — Жень, очнись. Варьке четыре года. Она в саду до пяти. У тебя весь день свободный. Другие давно работают, а ты — помогаешь. Моими деньгами.
— Если хочешь — сам сядь с ребёнком. А я пойду работать и буду помогать из своих.
— Не передёргивай.
— А что я передёргиваю? Ты же сам сказал — помогай из своих. Вот и будут свои.
Глеб потёр лицо ладонями.
— Знаешь что? Если ты не прекратишь — я сделаю раздельный бюджет. Моё — отдельно, твоё — отдельно. И помогай кому хочешь.
— Ты серьёзно сейчас? Копейки считать будешь? Каждый перевод проверять?
— Буду. Потому что по-другому до тебя не доходит.
Женя почувствовала, как внутри поднимается волна — горячая, злая.
— До меня не доходит? А когда твоя мама болела — ты ей сколько возил? Сиделка, лекарства, процедуры — всё из общего шло. И я ни слова не сказала. Ни разу.
Глеб побледнел.
— Не трогай мою мать.
— Почему? Почему твоей маме можно было помогать, а моей — нельзя?
— Потому что моя мать болела! Серьёзно болела, Жень! А твоя просто привыкла сидеть на шее! Твоя мать и твоя сестра — они тебя доят, а ты не видишь!
Тишина. Женя смотрела на него, как на чужого человека.
— Знаешь что, Глеб? Уходи.
— Что?
— Уходи из дома. Мне не нужна семья, где каждый сам за себя. Где муж говорит — зарабатывай и помогай, я всё сказал. Это не брак. Это коммуналка с общей ипотекой.
— Жень…
— Ты назвал мою мать нахлебницей. Сестру — кем-то, кто меня доит. Это твои слова, не мои.
Глеб молчал. Потом медленно встал, взял куртку с вешалки.
— Хорошо. Тогда я подам на развод. Тратить нервы каждый месяц на одно и то же, платить за твою родню — я больше не готов.
— Глеб…
Он обернулся уже в дверях.
— Что?
Она хотела сказать: останься. Давай поговорим нормально. Не уходи так. Но вместо этого услышала собственный голос:
— Ничего. Иди.
Дверь хлопнула.
Женя стояла в коридоре и слушала тишину. Где-то капал кран. В детской ровно сопела Варя. На полу у стены стояли его тапочки — серые, стоптанные, он их три года носил.
Она опустилась на пуфик в прихожей, уставилась на закрытую дверь. В голове было пусто. Ни мыслей, ни слёз — только тишина и стук собственного сердца.
Впервые за семь лет она выгнала его из дома. И не понимала — правильно сделала или только что разрушила всё, что у неё было.
Женя не сомкнула глаз. Лежала на диване в гостиной, смотрела в потолок. Под утро забылась на полчаса, а потом из детской раздался голос Вари:
— Мама! Мама, я проснулась!
Женя встала, прошла в комнату дочери. Варя сидела в кроватке, тёрла глаза кулачками.
— Мам, а где папа? Он ещё спит?
— Папа уехал на работу рано. Ещё до того, как ты проснулась.
— А почему не поцеловал меня?
— Ты крепко спала, он не хотел будить.
Варя кивнула, приняла объяснение. В четыре года всё ещё просто — мама сказала, значит так и есть. Женя помогла ей одеться, заплела косички, накормила кашей. Отвела в сад. Всю дорогу Варя болтала про подружку Настю и нового мальчика Тёму, который дёргает девочек за волосы. Женя кивала, улыбалась, отвечала невпопад.
Вернулась в пустую квартиру. Села на кухне. Тарелка Глеба так и стояла в раковине с вечера — она не притронулась к ней, будто боялась смыть последние следы его присутствия.
Телефон завибрировал. На экране — «Мама».
— Женечка, доброе утро! Ты не забыла, там через две недели мне в больницу на приём? Я только на тебя рассчитываю, пенсии моей еле-еле на продукты хватает.
— Мам, мы с Глебом поругались.
— Что значит — поругались?
— Сильно. Из-за денег. Из-за переводов тебе и Полине. Он увидел, что на счету пусто, и взорвался.
— И что?
— Ушёл. Вчера вечером. Сказал — подаст на развод.
Пауза. Женя ждала слов поддержки, вопроса «как ты?», хоть чего-то тёплого.
— Ну вот, а я тебе всегда говорила — скупой он у тебя. Копеечник. Вон, у Нины Фёдоровны зять — и квартиру обставил, и на море её возил, и никогда денег не жалел. А твой из-за каждого перевода скандал устраивает.
— Мам, это не совсем так…
— Что — не так? Я же вижу. Каждый раз, когда тебя прошу помочь — у тебя голос виноватый. Будто ты у него милостыню просишь, а не своими деньгами распоряжаешься.
— Это его деньги, мам. Я не работаю.
— И что? Ты дом ведёшь, ребёнка растишь. Это тоже работа. А он должен обеспечивать семью. Всю семью, а не только свою драгоценную дочь.
Женя закрыла глаза. Мать не слышала её. Не слышала никогда.
— Мам, мне сейчас тяжело…
— Тебе тяжело! А мне легко? Одна живу, болячки замучили, денег вечно нет. Ты хоть иногда обо мне думай, а не только о своём Глебе.
— Я о тебе и думаю. Поэтому и переводила.
— Ну так и правильно, что переводила. Дети обязаны родителям помогать, это нормально. Помиритесь ещё. Мужики уходят, приходят — это нормально. А мать у тебя одна.
Сбросила. Женя положила телефон на стол, долго смотрела на чёрный экран. Мать даже не спросила, как Варя. Как она сама. Только про деньги, про приём, про себя.
Ближе к вечеру позвонила Полина.
— Жень, привет. Мама сказала, вы с Глебом поссорились. Ты как?
— Не знаю, Полин. Плохо.
— Сильно поругались?
— Он ушёл. Сказал — подаст на развод.
— Ничего себе… — Полина помолчала. — Слушай, если это из-за денег, из-за меня — ты больше не переводи. Я серьёзно. Подработку найду, официанткой куда-нибудь устроюсь. Не хочу, чтобы ты из-за меня семью разрушила.
У Жени защипало в глазах. Сестра — единственная, кто спросил про неё. Единственная, кто подумал не о себе.
— Полин, это не только из-за тебя. Там всё сложнее.
— Всё равно. Я уже взрослая, справлюсь. А тебе сейчас о себе надо думать. И о Варьке.
После разговора Женя сидела на кухне и думала: почему девятнадцатилетняя сестра понимает больше, чем родная мать?
Глеб в это время сидел у Лёхи на кухне. Пиво выдохлось, сигареты кончились. Он не брился со вчерашнего дня, рубашка мятая.
— Она меня выгнала, Лёх. Понимаешь? Я ей про бюджет, про планы — а она мне: уходи.
— Ну ты ей тоже сказал, что её мать на шее сидит. Мог бы помягче.
— А как? Я пять лет терплю! Каждый месяц одно и то же — то маме, то сестре, то курсы какие-то. Я уже забыл, когда последний раз что-то откладывал.
— Пять лет терпишь, — Лёха отхлебнул пива. — А говорил ей нормально? Не когда уже бесишься, а заранее? Спокойно, по-человечески?
Глеб молчал.
— Вот именно. Копил, молчал, а потом взорвался и наговорил лишнего. Я тебя знаю — ты всегда так. Ещё с родителями так же было.
— Не надо про родителей.
— Надо. Ты с матерью до последнего не разговаривал нормально. А потом жалел.
Глеб поставил бутылку на стол, уставился в окно. За окном темнело, загорались фонари. Лёха был прав. Он всегда копил обиды, а потом взрывался. И с матерью так было — недоговорённое, невысказанное осталось навсегда.
— И что мне теперь делать?
— Не знаю, брат. Но если хочешь сохранить семью — начни с того, чтобы поговорить. Не орать, не обвинять. Поговорить.
Ночью Женя лежала в темноте и слушала тишину. Потом взяла телефон, открыла чат с Глебом. Долго смотрела на пустое поле ввода. Набрала:
«Как ты?»
Отправила. Сообщение ушло. Через минуту появилась галочка — прочитано.
Она ждала. Минута. Три. Десять. Экран оставался пустым.
Женя положила телефон на тумбочку экраном вниз. В груди было тяжело и холодно. Он прочитал и не ответил. Значит, не готов. Или не хочет.
Она отвернулась к стене и долго лежала без сна, слушая, как за окном шумят машины и где-то далеко лает собака.
Прошла неделя. Женя научилась врать Варе про папу — уехал в командировку, скоро вернётся. Дочка верила, рисовала ему рисунки, складывала стопкой на тумбочке. «Это папе, когда приедет».
В субботу днём раздался звонок в дверь. Женя открыла — на пороге стояла Нелли Васильевна с пакетом яблок.
— Мам? Ты чего не предупредила?
— Да я в центре была, там праздник, день города. Концерт бесплатный, представляешь? Пенсионерам вход свободный. Ну и думаю — заеду к тебе, раз рядом.
Она прошла в квартиру, огляделась.
— Ну что, Глеб так и не вернулся?
— Нет.
— Ну и ладно. Сам приползёт ещё, вот увидишь.
Мать прошла на кухню, села за стол. Женя поставила чайник, достала чашки. Руки чуть дрожали.
— Дочка, я чего зашла-то, — Нелли Васильевна отодвинула чашку. — Ты не забыла? Через неделю мне к врачу, на обследование. Я же на тебя рассчитываю. Там и за приём заплатить, и за анализы.
— Мам, я сейчас не могу.
— Как это — не можешь?
— У меня денег нет. Глеб ушёл, я же говорила.
— Ну так помирись! Позвони ему, извинись. Мужики любят, когда перед ними прогибаются.
— Я не буду прогибаться.
— Ой, какие мы гордые! — мать всплеснула руками. — Гордость твоя тебя и погубит. Я вон отца терпела, молчала — и ничего, жили как-то.
Женя поставила чашку на стол. Внутри что-то дрогнуло, сдвинулось.
— И что хорошего, мам? Он ушёл к другой, когда мне было десять. Ты его терпела, молчала — а он всё равно ушёл. Тебе эти годы помогли?
Нелли Васильевна замерла с открытым ртом.
— Ты как со мной разговариваешь?
— Нормально разговариваю. Впервые за тридцать лет — нормально.
— Вот значит как! Муж бросил — и сразу мать виновата?
— Никто тебя не обвиняет. Но я больше не буду жить так, как ты жила. Терпеть, молчать, а потом плакать в подушку. Хватит.
Мать встала, схватила сумку.
— Ну и живи как знаешь! Только потом не приходи жаловаться!
Дверь хлопнула. Женя осталась на кухне одна. Руки тряслись, но внутри было странно легко. Будто сняли груз, который она несла с детства.
На следующий день она отвезла Варю в сад и поехала в торговый центр. Заходила в каждый магазин, оставляла анкеты. «Опыт работы?» — «До декрета бухгалтером, но давно». — «Позвоним».
Через пять дней раздался звонок.
— Евгения Сергеевна? Это из «Магнита». Вы анкету оставляли. Кассир, график два через два. Выйдете в понедельник?
— Да. Выйду.
Первая работа за четыре года. Свои деньги. Свой выбор.
В тот же вечер в дверь позвонили. Женя открыла — на пороге стоял Игорь, брат Глеба.
— О, Жень, привет! Я только с вахты вернулся, звоню Глебу — трубку не берёт. Мне дрель нужна, дома ремонт затеял. Он же говорил, у вас лежит.
— Привет, Игорь. Заходи.
Он вошёл, огляделся.
— А Глеб где? На работе ещё?
— Он сейчас здесь не живёт.
Игорь замер.
— В смысле — не живёт?
— Мы поругались. Он ушёл. Уже полторы недели.
— Ничего себе… — он потёр затылок. — Я не знал. Он мне ничего не говорил.
Женя достала дрель с балкона, протянула ему. Игорь взял, но не уходил. Смотрел на неё — на тёмные круги под глазами, на осунувшееся лицо.
— Слушай, я не лезу в ваши дела… но ты как-то неважно выглядишь.
— Нормально. Справляюсь.
— А Варька?
— В садике. Думает, папа в командировке.
Игорь помолчал.
— Он у Лёхи живёт, да?
— Наверное. Не знаю.
— Ладно, я поеду. Береги себя, Жень.
Он вышел. Женя закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Значит, Глеб даже брату не рассказал. Молчит, как всегда.
Вечером Игорь заехал к Лёхе. Глеб сидел на кухне, смотрел в окно.
— Я у Женьки был, — сказал Игорь с порога. — Дрель забирал.
Глеб повернулся.
— И как там?
— Плохо. Она одна с Варькой, еле держится. Похудела, под глазами синяки. Говорит, на работу устроилась — в магазин какой-то, рядом с домом.
— На работу?
— Кассиром вроде. Ты чего мне не сказал, что вы разбежались?
Глеб молчал.
— Слушай, брат, я не лезу. Но она там реально еле тянет. Ты уверен, что этого хотел?
Глеб долго смотрел в окно. Потом встал, взял куртку.
— Ты куда?
— Домой.
Через полчаса он стоял у знакомой двери. Достал ключи, повертел в руках — и убрал обратно в карман. Позвонил.
Женя открыла. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
— Можно войти?
— Заходи.
Он прошёл на кухню. Сел за стол. Женя осталась стоять в дверях, скрестив руки на груди. Долго молчали.
— Я тебе писала, — сказала она наконец. — Почему не отвечал?
— Был зол. Не хотелось ничего — ни говорить, ни писать. Боялся, что опять наговорю лишнего.
— И что изменилось?
— Игорь заезжал. Рассказал, как ты тут.
Женя отвернулась к окну.
— Понятно. То есть сам бы не пришёл.
— Пришёл бы. Просто… не знал, с чего начать.
Он потёр лицо ладонями, помолчал.
— Жень, я сейчас пришёл не ругаться. Давай просто как взрослые люди расставим все точки над «и». Без криков, без обвинений.
Женя помолчала. Потом села напротив.
— Давай.
— Я не хочу, чтобы мы жили как соседи. Но и как раньше — тоже не хочу. Когда я молчу, коплю, а потом взрываюсь.
— А я? Что я должна изменить?
Он посмотрел ей в глаза.
— Жень, я не против помогать. Но это должно быть наше решение. Общее. А не так, что я открываю приложение — а там ноль.
Женя опустила глаза.
— Я поняла это. За эти дни много чего поняла. Как без тебя тяжело. Как я одна со всем не справляюсь.
— Я тоже… не справлялся. Сидел у Лёхи и думал только о вас.
— Я устроилась на работу, — сказала она тихо. — Кассиром, в «Магнит» рядом с домом. Теперь у меня будут свои деньги. Нам будет легче.
Глеб посмотрел на неё — и впервые за весь разговор его лицо смягчилось.
— Я рад. Правда рад, что ты это сделала.
— Я не хочу больше так, Глеб. Чтобы ты молчал, копил, а потом взрывался. И я не хочу прятаться, переводить за твоей спиной.
— Значит, договорились, — он протянул руку через стол, накрыл её ладонь. — Мы должны жить ради нашей семьи. Ради Вари. Не ради твоей мамы, не ради моих планов. Ради нас троих. Это — главное.
Женя почувствовала, как в горле встаёт ком.
— Я уже думала, мы больше не помиримся. Что ты забыл о нас.
— Не забыл. Ни на один день.
В этот момент в прихожей хлопнула дверь — Женя не закрыла на замок, когда впустила Глеба. Соседка тётя Люда привела Варю из сада. Женя попросила её забрать дочку, когда поняла, что не успевает.
— Мама, я пришла! — Варя вбежала в коридор, скидывая ботинки. — А тётя Люда мне конфету дала!
Она заглянула на кухню — и замерла.
— Папа?
— Привет, зайка.
Варя стояла секунду, будто не верила своим глазам. Потом бросилась к нему, обхватила за шею. Глеб подхватил её на руки, прижал к себе.
— Ты вернулся из командировки?
— Вернулся, зайка. Насовсем.
Женя смотрела на них и чувствовала, как внутри что-то отпускает — медленно, осторожно, но отпускает. Тётя Люда тихо прикрыла дверь, ушла к себе.
Вечером они сидели втроём на кухне. Варя рисовала, высунув язык от старания. Глеб пил чай, смотрел на дочь. Женя мыла посуду.
Телефон на столе завибрировал. На экране высветилось: «Мама».
Женя вытерла руки, посмотрела на экран. Потом спокойно нажала «отклонить» и вернулась к раковине.
Глеб ничего не сказал. Просто встал, подошёл, налил ей чаю в чистую чашку и поставил рядом.
Маленький жест. Но в нём было всё.
Женя смотрела на мужа и дочь — Варя показывала папе свой рисунок, он серьёзно кивал, будто это была картина в музее. Ещё неделю назад казалось — всё рухнуло. А оказалось — рухнуло только то, что и должно было рухнуть. Старые обиды, чужие ожидания, привычка жертвовать собой ради тех, кто этого даже не ценил. Осталось только настоящее. Только они втроём. И это было больше, чем достаточно.
