— Ты опять начинаешь? – Алексей повернулся к ней, не закрывая дверцу холодильника. – Я буквально на днях твоей маме отправил двадцать тысяч на зубы. Ты хочешь, чтобы я всю зарплату отдавал твоей семье?
— Ну что ты такое говоришь, — Вера поставила кружку на стол с таким звуком, что кофе плеснулось через край. — Это же не чужие люди. У Игоря сейчас одни подработки, трое детей, Света еле справляется дома. Ну как не помочь? Они и так еле держатся.
— Да при чём тут помощь? Я вообще-то о нас думаю. У нас ипотека, садик, коммуналка. Мы сами едва тянем, а ты всё ещё думаешь, как бы Игорю помочь.
— Ты говоришь так, будто я прошу на машину. Это просто помочь.
— Просто помочь? – он захлопнул дверцу. – А ты подсчитывала, сколько этих «просто помочь» было за последние два года?
— Ты считаешь каждую копейку?
— А если бы твой брат так же вкладывался в нас, я бы ни слова не сказал. Но он только тянет! И хватит. Хочешь — помогай из своих. Меня в это не впутывай.
— Ну и вали, – резко сказала Вера. – Моя семья — часть меня. Я не собираюсь от них отказываться.
Он на секунду замер.
— Хорошо. Тогда я подам на развод.
— Да ради бога! – крикнула она, и голос у неё дрогнул. – Не думай, будто ты святой. Ты ещё вспомни, как ты Игорю машину в аренду помогал взять! Или тебе напомнить, кто за твоей мамой с аптекой по всей области мотался?
— Я делал это потому, что любил тебя. А ты использовала это. Тебе всё мало. Тебе всегда кто— то нужнее, чем я.
Он схватил куртку с вешалки и вышел. Только через минуту Вера поняла, что он не хлопнул дверью. Он просто ушёл.
Алексей в этот же вечер заехал к Олегу на дачу. Олег был его старым другом со времён института, надёжный, немногословный, всегда готовый подставить плечо. Дача была с печкой, скрипучей лестницей и жесткой кроватью на втором этаже. Олег дал ключи без лишних разговоров:
— Живи, сколько нужно. Только дрова сам коли.
Вечером Алексей сидел у окна, с телефоном в руке. Листал старые фото: дочка с косичками, Вера смеётся на пляже, какой-то семейный ужин с её мамой и братом, где он смеётся громче всех. Он выключил экран, положил телефон на подоконник и не шевелился. Просто смотрел в тёмное окно. Ничего не чувствовал. Или не хотел чувствовать.
Через два дня он заехал в квартиру. Вера открыла дверь, не говоря ни слова. Он прошёл мимо неё, собрал одежду, ноутбук, зарядки, пару книг. Она ушла в комнату и не вышла. Он не попрощался.
Позже тем же вечером Вера сидела на кухне, с телефоном в руке у уха.
Брат без остановки трещал в трубку:
— Так и знал, – буркнул Игорь. – Твой этот чистюля сбежит при первом удобном случае. Я давно говорил — ты слишком зациклилась на муже. Надо было нам помогать, а не ему прислуживать.
— Он не сбежал, – тихо сказала Вера. – Он устал.
— Устал он… А ты не устала? Всё на себе тащила, ещё и за него. Он и чай себе не умел налить.
— Не правда.
— Ты его выдрессировала, а он всё равно хвост поджал. Слабак.
— Хватит, Игорь.
Она отключила звонок.
Через пару дней зашла мать. С пакетом яблок и недовольным лицом. Села на кухне, сняла пальто, начала:
— Вот видишь, к чему твоя мягкость довела. Надо было думать о себе и о брате. А ты всё: муж да муж. Вечно с него деньги вытягивала — то Игорю на аренду, то мне на зубы. Где он теперь? Ушёл. Потому что ты ему всю душу вымотала. А надо было себя беречь.
— Мам, я не хочу об этом сейчас…
— Не хочешь, а надо. Слишком доброй была. Всем всё, а себе — ничего. А он, кстати, не просто так ушёл. Ты сама его вымотала. Всё тащил на себе, а благодарности — ноль. Скупой он был, да, но не в помощи — в тепле. Неумелый он был. Вот и ушёл. И хватит реветь. Не дитя уже.
Вера медленно поставила чашку на стол. Глубоко вдохнула.
— Мама. Перестань. Просто перестань.
— А что я такого сказала?
— Да что ты так убиваешься… Ну не сошлись характером, что теперь, — передразнила мать. — Что в нём такого, что ты себе места не находишь?
Вера подняла глаза и впервые за всё это время заговорила твёрдо:
— А ты что, уже забыла, как он помогал? Тебе и Игорю. Если бы не он, у вас бы всё посыпалось. Он отдавал последнюю зарплату, пока сам без носков ходил. А я просила, да. Но тянул — он. И вы это знали. А теперь вы ещё и обвиняете. Вот только сейчас до меня доходит: всё хорошее вы приняли как должное. И теперь, когда он ушёл, вы вините не себя, не свои просьбы, а меня. Мне больно. Мне страшно. Но я больше так не могу.
— То есть теперь мы виноваты, что у тебя брак развалился?
— Да, – чётко сказала Вера. – Вы. Потому что вы мне не дали права быть собой. Только давили. И я это больше не позволю.
Мать молча посмотрела на неё. Потом встала, надела пальто и ушла, хлопнув входной дверью.
На следующий день Вера проснулась в тишине. В квартире пахло сырой тряпкой и вчерашней едой. Дочка спала. На столе лежала квитанции — неоплаченные счета. Она смотрела на них, как на врагов. Потом встала и набрала номер магазина у дома.
— Мне нужен график. Любой. Хоть ночные смены. Мне надо работать. Хоть что-то держать под контролем.
Она повесила трубку, опёрлась о стол и прикрыла глаза. В голове стучало только одно: выжить. Не упасть. Не просить. Не вернуться по привычке. Всё. Она выбрала. Теперь — только вперёд.
На следующий день Вера не успела позавтракать. Дочка проснулась рано, капризничала, не хотела в сад. Вера заплела ей косы, сунула в карман печенье и повела пешком — маршрутки так и не было, пришлось идти почти сорок минут.
Возвращаясь домой, она остановилась у дверей, не решаясь войти. Внутри пахло несвежим бельём и варёной капустой — она вчера не выносила мусор. Села на табурет у раковины, открыла кран, уставилась на тонкую струйку воды.
На телефоне — минус двести. На карточке — триста пятьдесят. Завтра — садик, квартплата и макароны закончились.
У неё была подруга, Лена, с которой они раньше вместе учились. Она не долго думая позвонила:
— Лена, привет. Мне бы занять немного, дней на пять. Я устроилась в магазин, но первую неделю без аванса…
Лена не спросила, почему, не уточнила сумму. Просто перевела три тысячи.
— Держись, — написала она. — Ты сильная.
Вере стало ещё тяжелее. Сильная. От этой фразы под ложечкой заныло.
Вечером она сидела за столом, а Лиза рядом рисовала и что-то складывала кубиками. Вера клевала носом, потом раздражённо повернулась к ней:
— Ну что за ерунда? Я же тебе уже объясняла как правильно сделать!
Девочка расплакалась. Вера схватилась за голову:
— Прости. Прости, я устала. Не кричи, пожалуйста.
Она села на пол рядом, обняла дочку, уткнулась носом в её плечо и сама заплакала. Тихо, не всхлипывая. Как будто из неё выходил весь день, вся усталость, всё молчание.
Позже, когда Лиза уснула, Вера долго смотрела на телефон. Потом набрала номер Алексея. Гудок. Второй. Он не взял трубку. Она подумала и написала:
Прости, не хотела тревожить. Просто не знала, кому ещё написать.
Ответа не было.
На следующий день она шла с работы и увидела его в магазине у кассы. Алексей стоял с бутылкой молока и пачкой пельменей. Он тоже её заметил.
— Привет, — неловко сказала она.
— Привет, — ответил он, чуть кивнув.
Они постояли молча.
— Как вы там? — спросил он, не глядя.
— Справляемся, — кивнула она. — Я работаю теперь.
— Понятно. Ладно. Удачи, — сказал он и отвернулся.
Она кивнула ещё раз, будто прощаясь, и вышла. Только на улице поняла, что дрожат руки.
Через два дня позвонил Игорь. С ходу, без приветствия:
— Вера, у тебя есть что-нибудь на счёте? Мне срочно надо за свет кинуть, отключают.
— У меня самой ничего, — тихо сказала она. — Я заняла у подруги на квартиру. Я сейчас сама едва тяну, Лизе на еду считаю каждую копейку, всё по крупицам собираю…
— Да ладно тебе прибедняться, — перебил он. — Я же не прошу миллионов. Просто за свет. Что, жалко?
— Жалко. Себя жалко. И дочку. Нет у меня. Всё.
— Ну ладно, — обидчиво протянул он. — Тогда и ты ко мне не лезь, когда прижмёт.
Она нажала «сбросить». Сердце стучало в горле. Потом выключила звук, положила телефон в ящик и закрыла его.
Вечером пришла мать. Без звонка. Села за стол, налила себе чаю, как будто ничего не произошло.
— Муж ушёл. Брат обижен. Думаешь, ты теперь кому-то нужна? С характером как у тебя далеко не уедешь. Женщина должна быть мягче, а не вот это всё.
Вера стояла у плиты, помешивала кашу. Молча. Не ответила. Только поставила тарелку перед матерью и вышла в комнату.
Позже, лёжа с дочкой, Вера вдруг услышала:
— Мама, я скучаю по папе.
Вере стало до дрожи больно. Она села на кровать, провела рукой по волосам дочки.
— Я тоже скучаю, — сказала она. — Но иногда мы делаем ошибки, даже когда думаем, что всё правильно. А потом остаёмся с пустыми руками.
— А можно попробовать всё заново?
Вера не знала, что сказать. Она кивнула, не в силах соврать.
Через день она поехала к Алексею. Без звонка, без слов. Просто стояла у его двери.
Он открыл. Был в футболке и домашних штанах, чуть помятый. Увидел её и сразу стал сдержанным:
— Я не готов возвращаться в ту жизнь.
— Я не прошу. Я просто хотела поговорить. Не ругаться. Не просить. Просто быть честной.
Он молчал.
— Можно?
Он кивнул, открыл дверь шире. Вера вошла. Внутри пахло деревом, было тихо.
Она села на стул у окна.
— Я написала тебе письмо, — тихо сказала она. — Оно не про уговоры. Я просто… поняла, как было тебе. И как было мне. Я не виню тебя. Я вообще устала винить. Я хочу попробовать — по-другому. Ради дочки. Ради нас. Если ты не хочешь — я приму. Но если у тебя осталась хоть капля сомнения, хоть немного «может быть» — я рядом. И готова попробовать с нуля.
Алексей долго молчал. Смотрел в окно, поигрывал зажигалкой, хотя давно не курил. Потом тихо сказал:
— Мне было больно. Не потому что ты помогала. А потому что никогда не была на моей стороне. Всегда кто-то важнее — брат, мать, их нужды.
Вера не перебивала. Только кивнула.
— Я не хочу возвращаться туда. Где я — банкомат. Где я второстепенный.
— Я не прошу возвращаться, — сказала она. — Я пришла попробовать. Без прошлых ролей. Без привычных схем. Просто… быть рядом.
Он посмотрел на неё — долго, как будто сравнивал с той Верой, которую знал. Потом медленно кивнул:
— С одним условием. Никакой родни. Ни просьб, ни звонков, ни переводов. Только мы и Лиза.
— Я согласна, — сказала Вера. — Не потому что ты сказал. А потому что я сама туда больше не вернусь.
Через неделю Алексей вернулся домой. Вещей у него было немного — пара рубашек, ноутбук и та самая зажигалка, которую он всё ещё крутил в руках.
Они жили тихо. Без разговоров про будущее. Без обещаний. Утром Алексей варил кофе, Лиза просыпалась и бежала к нему на кухню, Вера мыла пол или раскладывала по местам вещи.
Иногда было неловко. Они путались в очередности у плиты, не знали, кто выносит мусор, кто за кем моет посуду. Но не ссорились.
В один из дней Вера мыла окна, Лиза на полу собирала мозаику, а Алексей возился с расшатавшимся стулом.
— Пап, а можно, когда будет тепло, поедем на дачу? — спросила Лиза.
Алексей поднял глаза, посмотрел на Веру. Она повернулась к ним, со щёткой в руке.
— Можно, — сказал он.
— А можно взять варенье, как в тот раз?
— Обязательно, — ответила Вера и улыбнулась.
Вечером Вера ставила суп, Алексей резал огурцы для салата, Лиза рассказывала, как в садике подрались два мальчика. Было уютно. Никакого пафоса. Только звуки кухни, тихие реплики, запах укропа.
Телефон завибрировал. Звонил Игорь.
Вера замерла на секунду, глядя на экран. Потом просто нажала «отклонить». Не с злостью. Без колебаний. Просто — не сейчас. Не надо. Не туда.
Алексей ничего не сказал. Но положил руку на её плечо. Мягко, почти незаметно.
— Спасибо, — сказала она.
Он ничего не ответил. Только продолжил нарезать огурец.
Вечером, уже за столом, когда Лиза болтала без умолку, а на плите тихо бурлил суп, Вера вдруг почувствовала, как у неё защипало в глазах.
— Спасибо, что не закрылся навсегда, — прошептала она.
Алексей кивнул, не поднимая глаз. Но под столом сжал её ладонь. Точно. Нежно. Без слов.
Она вспомнила, как вытягивала из него деньги — то брату, то матери. Считала это заботой, думала, что так надо. А потом осталась одна, и никто даже не обернулся. Только тогда стало ясно: родные были рядом, пока можно было брать.
Настоящая семья — это не те, кто просят, а те, кто остаются, даже когда ты опустошён. Она больше не вернётся туда. Теперь — только тишина, Лиза, он. И эта простая жизнь, где никто не тянет, не требует, не упрекает. Где её просто держат за руку. Без условий. Без долга.
