— Смотри, Сём, смотри! Ещё тысяч сто пятьдесят, и всё! У нас будет на первоначалку! Даже чуть больше останется, на риелтора и мелкие расходы! — Вероника буквально сияла, её палец замер над экраном ноутбука, где горела их общая, выстраданная цифра.
Она прижалась к плечу мужа, вдыхая его запах, и Семён машинально обнял её, тоже всматриваясь в выписку по их общему накопительному счёту. Два года. Два долгих года они жили в режиме жёсткой экономии, превратившись в настоящих аскетов. Никаких отпусков у моря, которые они так любили, никаких спонтанных походов в кино или ресторан, одежда покупалась только тогда, когда старая превращалась в ветошь. Каждый заработанный рубль, каждая премия, каждая копейка с его редких подработок — всё это методично падало на этот счёт, превращаясь в кирпичики их будущей крепости. Их собственной двухкомнатной квартиры.
— Да, Ника… Мы почти сделали это, — он поцеловал её в тёплую макушку. Улыбка на его лице была искренней, довольной. Он уже видел это: как они спорят из-за цвета стен в гостиной, как он сам будет класть ламинат, как она будет выбирать диван. Эта цифра на экране была не просто деньгами. Это был их манифест, их совместный подвиг, билет в жизнь, где не нужно будет спрашивать разрешения у хозяина, чтобы повесить полку.
Именно в этот момент гармонию разрушила резкая, назойливая вибрация телефона на столе. «Мама». Семён с лёгкой досадой оторвался от экрана и жены, словно его выдернули из тёплой ванны и окунули в холодную воду.
— Да, мам, привет. Да, всё нормально. Что случилось? Опять?… — Вероника видела, как его лицо меняется. Улыбка стекла, брови сошлись у переносицы, а плечи напряглись. Он инстинктивно отодвинулся от неё на пару сантиметров, будто создавая приватную зону для этого разговора. Его ответы стали односложными, почти бурчанием. — Понял… Да, я понял. Хорошо, мам, что-нибудь решим. Давай, пока.
Он положил телефон на стол с глухим стуком. На кухне повисла пауза, настолько плотная, что, казалось, её можно было потрогать. Семён смотрел в одну точку мимо Вероники, и в его взгляде она увидела то, что всегда предшествовало проблемам: покорную сыновнюю решимость.
— Что там? — спросила она, и её собственный голос показался ей чужим. Маленький комок холодной тревоги уже начал разрастаться у неё в груди.
Семён наконец повернул к ней голову. Его взгляд был отстранённым, будто он смотрел сквозь неё, оценивая не её, а какую-то абстрактную проблему. Он не вернулся к ноутбуку. Он не обнял её снова. Он просто произнёс, ровно и буднично, словно сообщал, что на улице пошёл дождь:
— Маме нужна новая машина. Старая совсем барахлит, говорит, чуть в аварию не попала. Я завтра сниму деньги со счёта, и поедем выбирать.
Мир для Вероники на несколько секунд перестал существовать. Слова мужа донеслись до неё, но мозг отказывался соединять их в осмысленное предложение. Она медленно моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд на цифрах на экране, но они расплывались, теряя всякое значение. Мечта, до которой оставалось сделать всего один шаг, рассыпалась в пыль.
— С каких денег, Семён? — голос был глухим, севшим. — Это же на квартиру. Мы… мы почти…
— Ничего, ещё накопим, — отрезал он, и в его голосе прозвучали стальные нотки, не терпящие возражений. — Мать важнее. Это уже вопрос её безопасности.
Вероника молчала. Она чувствовала, как кровь отхлынула от её лица. Холодный комок тревоги в груди взорвался, и на его месте образовалась раскалённая добела пустота. Она смотрела на его спокойное, почти праведное лицо и понимала, что он не видит в своём решении ничего ужасного. Он не шутит. Он только что легко и просто обнулил два года их общей жизни. Она медленно, с пугающей грацией отстранилась от него и поднялась со стула. Её движения были выверенными и точными. Она обошла кухонный стол и встала прямо перед ним, заслоняя экран ноутбука, заставляя его поднять на неё глаза. В её взгляде не было ни намёка на слёзы или истерику. Там плескалась холодная, концентрированная ярость.
— Только попробуй купить своей матери машину из наших общих сбережений, которые мы копим на ипотеку! Я твою мать лично на ней же потом перееду! Понял меня?!
Семён замер, его лицо вытянулось от изумления и страха. Он смотрел на жену, которую, как ему казалось, он знал, и не узнавал её. Перед ним стояла чужая, опасная женщина. А она наклонилась ещё ниже, их лица разделяли считаные сантиметры, и добавила тем же ледяным шёпотом:
— А тебя посажу за соучастие. Наша мечта о квартире только что умерла. И мы вместе с ней.
Она выпрямилась, развернулась и, не издав больше ни звука, ровным, твёрдым шагом вышла из кухни. Семён остался сидеть один, оглушённый. Цифра на экране, символ их почти сбывшейся мечты, теперь горела, как издевательская эпитафия на их будущем. Он смотрел на пустой дверной проём и осознавал, что одним своим решением только что выпустил на волю зверя, о существовании которого даже не подозревал.
Семён просидел на кухне ещё несколько минут, пытаясь переварить услышанное. Холодный шёпот Вероники всё ещё звучал у него в ушах, вытесняя все остальные мысли. Он не верил. Не хотел верить, что это сказала она, его Ника, та самая, которая смеялась над его глупыми шутками и всегда находила слова поддержки. Он встал и медленно пошёл в спальню, надеясь, что она уже остыла, что это был просто выплеск эмоций. Он хотел увидеть её в слезах, в истерике — с этим он знал, как справляться. Обнять, успокоить, пообещать что-нибудь. Но то, что он увидел, было гораздо хуже.
Вероника не плакала. Она сидела на краю кровати, спина прямая, как струна, и методично переодевалась из домашней футболки в строгую блузку и джинсы. Её движения были резкими и выверенными, словно у робота, выполняющего программу. Она не посмотрела на него, когда он вошёл.
— Ник, ты чего? — начал он, стараясь, чтобы его голос звучал мягко, примирительно. — Ты что, серьёзно? Это же просто слова, брошенные в гневе. Давай поговорим.
— А о чём нам говорить, Семён? — она наконец подняла на него глаза, и в них был такой ледяной холод, что он невольно отступил на шаг. — Ты уже всё решил. Мама важнее. Её старая машина, которая прекрасно ездит, важнее нашего будущего. Важнее двух лет нашей жизни.
— Да не важнее! — он повысил голос, пытаясь пробить эту стену безразличия. — Просто у мамы проблема, которую нужно решить! Она одна, кто ей поможет, если не я? Неужели ты не можешь войти в положение? Это же моя мать!
— Ах, твоя мать! — Вероника усмехнулась, но в этой усмешке не было ни капли веселья. Это был короткий, злой звук. — А я тогда кто, Семён? Соседка по съёмной квартире? Партнёр по накоплениям? Мы копили эти деньги ВМЕСТЕ. Мы отказывали себе во всём ВМЕСТЕ. Эта квартира должна была стать НАШИМ домом. Или ты забыл?
— Никто ничего не забыл! — он начал заводиться, чувствуя, что его привычные аргументы не работают. — Ну потратим мы эти деньги, накопим новые! Что, мир рухнет? Главное — помочь близкому человеку! Это нормально, это по-человечески! А ты ведёшь себя как последняя эгоистка!
— Эгоистка? — она медленно поднялась, застёгивая пуговицы на блузке. Её спокойствие пугало его гораздо больше, чем любой крик. — Хорошо. Давай я буду эгоисткой. Давай посчитаем. Наша накопленная сумма — это почти полтора миллиона. Средняя цена машины, которую захочет твоя мама, чтобы «не барахлила», — миллион, а то и больше. Останется у нас в лучшем случае тысяч триста. А первоначальный взнос — минимум два. Нам нужно будет копить ещё почти два миллиона. С учётом инфляции и роста цен на недвижимость это не два года, Семён. Это ещё года три, если не четыре. Четыре года жизни в этой съёмной конуре. Четыре года отказа от всего. И это в лучшем случае.
Она сделала паузу, подошла к комоду и взяла свою сумку.
— А теперь давай посмотрим на это с другой стороны, с моей, эгоистичной. Твоя мама — взрослый, дееспособный человек с пенсией и работающим мужем. Её машина не разваливается на ходу. Она просто хочет новую. А ты, её любящий сын, готов вынуть из нашей общей, единственной кубышки почти все деньги, чтобы удовлетворить её «хотелку». Ты не решаешь проблему. Ты покупаешь её хорошее настроение за счёт нашего будущего. Ты крадёшь у своей собственной семьи, Семён. У меня. У нас.
Её слова были как удары. Чёткие, выверенные, бьющие по самым больным точкам. Он хотел возразить, закричать, что она ничего не понимает, что это сыновий долг, но слова застревали в горле. Потому что в глубине души он знал, что она права. Машина матери действительно была не в аварийном состоянии. Просто ей захотелось модель поновее, и она умело надавила на его чувство вины.
— И что теперь? — выдавил он из себя. — Ты просто уйдёшь? Вот так?
— Уйду? — она снова усмехнулась. — Нет. С какой стати я должна уходить? Эта квартира снята на моё имя, и большую часть аренды плачу я, пока ты «ищешь себя» после последнего сокращения. Я никуда не уйду. Я просто пойду прогуляюсь. Мне нужно подумать. Одной. А ты сиди и думай. Думай о том, как ты будешь объяснять своей маме, что её новая машина будет стоить ей семьи её сына. Потому что если завтра утром хоть копейка с нашего общего счёта пропадёт, ты меня больше не увидишь. И это, Семён, не угроза. Это финансовый отчёт. Можешь считать меня эгоисткой, стервой, кем угодно. Но я не позволю ни тебе, ни твоей матери украсть у меня ещё четыре года жизни.
Она развернулась и пошла к выходу. Семён смотрел ей в спину, и впервые за всё время их отношений он почувствовал себя не мужчиной, не главой семьи, а провинившимся мальчишкой, которого поймали на воровстве. Он остался один в квартире, наполненной запахом её духов и ледяным эхом её слов. И он понимал, что это не конец их разговора. Это было только начало войны.
Вероника ушла не просто гулять. Она шла по вечернему городу, не замечая ни витрин, ни прохожих. Холодный октябрьский ветер бил в лицо, но она его не чувствовала. Внутри неё горел ровный, холодный огонь, который выжигал остатки любви, жалости и надежды. Она не обдумывала, как ей быть. Она уже всё решила в ту самую секунду, когда Семён произнёс роковую фразу. Сейчас она лишь подбирала формулировки, оттачивала план действий, как хирург готовит скальпели перед сложной операцией. Она не собиралась ни умолять, ни переубеждать. Она собиралась ампутировать.
Семён, оставшись один в квартире, сначала почувствовал растерянность, а затем — праведный гнев. Как она смеет? Как она смеет так говорить о его матери? Он походил по кухне, чувствуя себя оскорблённым и непонятым. Его привычные манипуляции, его взывания к совести и семейным ценностям наткнулись на непробиваемую стену. Он не знал, что делать с этой новой Вероникой — холодной, расчётливой и опасной. И тогда он сделал то, что делал всегда, когда сталкивался с проблемой, которую не мог решить сам. Он позвонил маме.
— Мам, тут такое дело… — начал он жалобным тоном. — Мы с Вероникой сильно поругались. Из-за машины… Она сказала ужасные вещи, мам. Просто ужасные. Что ты хочешь украсть наше будущее… Что она тебя… — он запнулся, не решаясь повторить ту страшную фразу. — В общем, она против. Категорически.
В этот самый момент у Вероники, идущей по безлюдному скверу, зазвонил телефон. На экране высветилось «Людмила Петровна». Она остановилась под тусклым фонарём и с холодной усмешкой приняла вызов. Она знала, что этот звонок неизбежен.
— Вероничка, милая, здравствуй, — раздался в трубке вкрадчивый, полный фальшивого участия голос свекрови. — Сёмочка позвонил, он так расстроен. Что у вас там случилось, деточка?
— Здравствуйте, Людмила Петровна, — ровным, безэмоциональным тоном ответила Вероника. — Случилось то, что ваш сын решил потратить полтора миллиона рублей из наших общих, отложенных на квартиру денег, на новую машину для вас. А я ему в этом отказала. Вот и всё, что случилось.
— Деточка, но как же так? — голос свекрови задрожал, в нём появились трагические нотки. — Моя же совсем разваливается! Я сегодня чуть в аварию не попала, тормоза отказали! Неужели тебе не жалко меня? Неужели какая-то квартира важнее жизни человека?
— Во-первых, не какая-то квартира, а дело двух лет нашей с вашим сыном жизни, — отчеканила Вероника, и её голос стал твёрже стали. — Во-вторых, ваша машина прошла техосмотр три месяца назад, и вы сами хвастались, что она в идеальном состоянии. Так что давайте без этого дешёвого театра. Вы просто захотели новую игрушку, а ваш сын решил, что проще обокрасть свою семью, чем сказать маме «нет».
В трубке повисло молчание. Людмила Петровна явно не ожидала такого прямого отпора. Её тактика жертвы дала сбой.
— Да как ты можешь так говорить! — наконец взорвалась она. — Ты просто настраиваешь Сёму против меня! Бессовестная!
— Я никого не настраиваю, — спокойно парировала Вероника. — Это вы поставили его перед выбором. И он его сделал, когда позвонил вам жаловаться на меня, а не сел обсуждать проблему со мной. Он выбрал вас. Я просто принимаю его выбор. Так что я вас поздравляю, Людмила Петровна. Вы только что разрушили семью своего сына. Он теперь полностью ваш.
— Что… что ты такое говоришь?! — зашипела свекровь.
— Я говорю, что если он купит вам эту машину, то жить он будет с вами. Потому что в мой дом он больше не вернётся. У вас большая квартира, место ему найдётся. Будет помогать вам по хозяйству, возить на вашей новой машине на дачу. Всё как вы любите. А про меня и про наше будущее можете забыть. Я надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?
Вероника не стала дожидаться ответа. Она нажала на кнопку отбоя и сунула телефон в карман. Она посмотрела на огни ночного города. Впервые за последние несколько часов она почувствовала не ярость, а странное, извращённое облегчение. Мосты были сожжены. Все роли были распределены. Осталось только сыграть финальный акт этой пьесы. И она уже знала, каким он будет.
Вероника вернулась через полтора часа. Семён слышал, как ключ тихо, почти беззвучно, повернулся в замке. Он вскочил с дивана, готовый к новому витку скандала, к крикам, к обвинениям. За это время ему успела позвонить мать. Она рыдала в трубку, кричала, что Вероника её унизила, назвала воровкой, угрожала. Он был взвинчен до предела, праведный гнев переполнял его. Он был готов защищать честь матери, готов был поставить Веронику на место.
Но она вошла в квартиру так, словно его здесь не было. Сняла плащ, повесила на вешалку, молча разулась. Ни одного слова. Ни одного взгляда в его сторону. Она прошла мимо него, оцепеневшего в прихожей, и направилась прямиком на кухню, к ноутбуку, который так и остался открытым на странице их общего счёта.
— Моя мать звонила, она в истерике! — наконец выкрикнул он ей в спину. — Что ты ей наговорила?! Ты хоть понимаешь, что ты сделала?!
Вероника не обернулась. Она села на стул, придвинула к себе ноутбук и разбудила его из спящего режима. Экран снова осветил её лицо ровным, холодным светом.
— Да, Семён. Я прекрасно понимаю, что я сделала, — ответила она тихо, её пальцы забегали по клавиатуре. — Я закончила этот цирк.
— Какой ещё цирк?! — он подошёл и встал над ней, нависая, пытаясь подавить её своим присутствием. — Ты довела мою мать! Ты должна извиниться!
Её пальцы замерли. Она медленно подняла на него голову. Во взгляде не было ни страха, ни злости. Только бесконечная усталость и твёрдая, как гранит, решимость.
— Нет, Семён. Единственный, кто тут должен извиняться, — это ты. Но уже поздно.
Она снова опустила глаза к экрану. Семён увидел, как она вошла в онлайн-банк. Его сердце пропустило удар.
— Что ты делаешь? Что ты задумала?
— Я делю имущество, — её голос был таким же ровным и деловым, как у банковского клерка. — Раз уж наша общая мечта умерла, то и общих денег у нас больше быть не может. Это нелогично. Ты был абсолютно прав в одном: мама важнее. Поэтому я решила помочь тебе с твоим выбором.
На экране её телефона, лежащего рядом, всплыло уведомление с кодом подтверждения. Она ввела цифры. Семён смотрел, как завороженный, не в силах пошевелиться, как она вбивает в поле для перевода сумму. Семьсот пятьдесят тысяч рублей. Ровно половина.
— Наша общая сумма — полтора миллиона. Я забираю свою половину. Свою долю в мечте, которую ты предал. Теперь они на моём личном счёте, к которому у тебя нет и никогда не будет доступа.
Она нажала кнопку «Выполнить». Через секунду на её телефон пришло уведомление о зачислении средств. Она показала ему экран.
— Вот. Всё честно. А оставшиеся семьсот пятьдесят тысяч — твои. Можешь купить на них своей маме машину. Может, даже хватит на какую-нибудь приличную. Или можешь добавить и купить ту, которую она хочет. Мне всё равно. Это больше не мои проблемы.
Он смотрел то на экран ноутбука, где сиротливо горела уменьшившаяся вдвое цифра, то на её спокойное лицо. Он всё ещё не мог поверить в реальность происходящего. Это был какой-то дурной сон.
— Но… квартира… — пролепетал он.
— Ах, да. Квартира, — она закрыла ноутбук с тихим щелчком, который прозвучал как выстрел. — Тут есть одна небольшая загвоздка. Как я уже говорила, этот дом больше не наш. Он мой. Я его снимаю, я за него плачу. И я не хочу делить его с человеком, который так легко продал меня, нас и всё, что мы строили, за каприз своей матери.
Она встала и посмотрела ему прямо в глаза.
— Так что собирай вещи, Семён. До утра у тебя есть время. Поезжай к маме. Она тебя ждёт, она ведь так расстроена. Утешишь её. Ты же хороший сын. Она же важнее.
Он стоял посреди кухни, которая ещё несколько часов назад была их общей, и чувствовал, как земля уходит из-под ног. Он не получил машину для мамы. Он потерял деньги на квартиру. Он потерял женщину, которую, как он думал, любил. Он потерял дом. Одним решением, одним телефонным звонком он превратил свою жизнь в руины. Вероника прошла мимо него в спальню и плотно закрыла за собой дверь. Семён остался один. Он снова посмотрел на цифру на экране ноутбука. Семьсот пятьдесят тысяч. Цена его глупости. Цена его предательства. Цена всего, что он потерял навсегда…
