— Свет, ну что, готова к великому дню? — голос Димы, полный неприкрытого мальчишеского восторга, ворвался в монотонный ритм квартиры.
Света не обернулась. Она продолжала вести раскалённым утюгом по рукаву его же рубашки, разглаживая малейшую складку с методичным усердием. Воздух в комнате был тёплым и пах озоном и чистым хлопком. Её движения были плавными, отточенными годами практики.
— Какому еще великому дню, Дим? У меня вон, гора белья великая, — она кивнула в сторону плетёной корзины, из которой живописным холмом высились ещё нетронутые вещи.
Он подошёл ближе, обогнул гладильную доску и остановился напротив, переминаясь с ноги на ногу. В его тридцать два года в нём всё ещё было что-то от нетерпеливого подростка, который вот-вот получит долгожданный подарок. Его глаза блестели, а на лице играла предвкушающая улыбка.
— Ну как какому? Сегодня же релиз! Та самая игра. Легендарное издание, помнишь, я тебе рассказывал? Я её два года ждал, два года, Свет! Это же событие!
Она наконец поставила утюг на специальную подставку, и его шипение на мгновение стихло. Она посмотрела на мужа. В её взгляде не было ни радости, ни раздражения. Только глубокая, почти материнская усталость. Она видела этот блеск в его глазах и раньше: когда выходила новая модель телефона, когда он загорался идеей купить дрон, когда находил в интернете «невероятно крутые» кроссовки.
— Помню, Дима. Ты мне все уши прожужжал, — она взяла следующую рубашку. — И что с того?
— Как что? Надо брать! Прямо сейчас, пока не разобрали. Я уже всё проверил, можно оформить онлайн-заказ. Всего двадцать тысяч, и она наша!
Слово «двадцать» заставило её руку с утюгом замереть в воздухе. Она медленно опустила его на подставку, на этот раз с отчётливым стуком. Тихий, домашний ритуал был нарушен. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза, и от былой усталости в её взгляде не осталось и следа.
— Двадцать тысяч. Это почти половина того, что мы отложили в этом месяце на машину.
Он досадливо отмахнулся, словно она сказала какую-то глупость, мешающую его грандиозным планам.
— Да какая машина, Свет, успеем ещё! Это же уникальный шанс. Такое издание потом днём с огнём не сыщешь, будет стоить в три раза дороже у перекупов. Это инвестиция! К тому же, что такое двадцать тысяч на фоне общей суммы? Капля в море.
Его логика была простой и убийственно эгоистичной. Он видел только свою цель, сияющую и манящую. Всё остальное — их общие планы, договорённости, бюджет — превращалось в досадные помехи, мелкий шрифт внизу страницы.
— Дело не в фоне, Дима. Дело в том, что мы договорились, — её голос был ровным, но в нём появилась сталь. — Каждую свободную копейку — в общую копилку. Ты сам согласился. Или ты уже забыл, как прошлой зимой толкал мой старый «Матиз» по сугробам, потому что он опять не завёлся? Ты же сам кричал, что тебе надоело это позорище.
Он нахмурился, воспоминание явно было ему неприятно. Но желание обладать игрой было сильнее любых воспоминаний о неудобствах.
— Ну было и было. Это другое. Не надо всё в одну кучу мешать. То зима, а сейчас лето. Время есть. А игра — вот она. Понимаешь? Она существует прямо сейчас.
Он шагнул к ней, его тон стал мягче, вкрадчивее. Он попытался взять её за руку, но она убрала её.
— Свет, ну не будь такой… такой правильной. Это же просто игра. Моя маленькая радость. Я же не прошу у тебя луну с неба. Двадцать тысяч. Мы их быстро нагоним. Я подработку возьму, честно.
— Подработку? — Света горько усмехнулась. Она наконец отложила рубашку и выключила утюг. Звук шипящего пара, затихающего внутри прибора, стал единственным аккомпанементом их разговора. — Дима, мы это уже проходили. И с дроном, который лежит на антресолях, и с «невероятно важным» курсом по трейдингу, на который ты сходил два раза. Твои подработки заканчиваются ровно в тот момент, когда ты получаешь то, что хочешь. А деньги в копилку кладу я. Со своей зарплаты.
Её слова, спокойные и точные, били по нему сильнее любого крика. Она не обвиняла, она констатировала факты. И эта фактология была для него невыносима. Его лицо из просящего стало превращаться в обиженное, а затем и в откровенно злое.
— Вечно ты всё портишь! — взвился он, его голос набрал высоту и зазвенел от раздражения. — Нельзя просто порадоваться за меня? Я ждал этого два года! Два! Это для меня важно! А ты про какие-то свои тряпки и железки!
— Это не «мои железки», Дима, это наша будущая машина. Наша. Общая. Или ты уже считаешь, что такси и автобусы — это только моя проблема?
Воздух в комнате, казалось, загустел. Лёгкий запах озона сменился тяжестью надвигающегося скандала. Дима перестал притворяться понимающим и любящим мужем. Маска слетела, обнажив чистое, незамутнённое самолюбие.
— Да плевать мне на твою машину! — выкрикнул он, и это слово «твою» прозвучало как выстрел. Он намеренно отделил себя от их общего будущего, от их планов, превратив всё в её личную, мелочную прихоть. — Я устал жить по твоему расписанию и твоим правилам! Вечно экономить, вечно откладывать! Я хочу жить сейчас!
Он подошёл к окну и демонстративно уставился на улицу, показывая, что её аргументы для него — пустой звук. Затем он обернулся, и на его лице была ухмылка человека, который нашёл неотразимое решение, ломающее все чужие доводы.
— И знаешь что? Мне не нужно твоё разрешение, — произнёс он медленно, с расстановкой, наслаждаясь каждым словом. — Я просто возьму деньги сам. Карта у тебя в кошельке, пароль я знаю. Пока ты будешь на своей работе перекладывать бумажки, я куплю себе игру. И ты ничего не сделаешь.
Он стоял, полный самодовольства, уверенный в своей безнаказанности. Он бросил ей вызов, перешёл черту, за которой диалог заканчивается и начинается война. Он не просто хотел игру. Он хотел доказать, что его желания важнее их общих целей, важнее её мнения, важнее её самой.
Света молчала. Она смотрела на него, потом её взгляд переместился мимо него, на тумбу под телевизором. Там, в центре их гостиной, на почётном месте стоял его идол. Чёрная, глянцевая игровая приставка, окружённая аккуратно сложенными дисками и двумя геймпадами на зарядной станции. Его личный алтарь, к которому она не имела права прикасаться. Место его силы. Место, куда он сбегал от реальности, от обязанностей, от неё.
Вся кровь отхлынула от её лица. Внезапно она почувствовала абсолютное, кристальное спокойствие. Решение пришло само, мгновенно и бесповоротно.
Она сделала шаг вперёд, и её голос прозвучал тихо, но так отчётливо, что, казалось, завибрировали стёкла.
— Только попробуй взять хоть копейку из моих сбережений, Дима, на свои игрушки! Я лично тогда разобью твою приставку и вышвырну твои вещи!
Он на секунду опешил от такой прямой и грубой угрозы, но тут же расхохотался. Короткий, презрительный смешок.
— Да что ты говоришь. Испугала. Руки у тебя коротки, Светочка, — он снисходительно помахал ей рукой. — Не смеши меня. Истериками делу не поможешь.
Он отвернулся, уверенный, что последнее слово осталось за ним. Он не видел её глаз. Не видел, как в них погас последний огонёк сомнения, оставив лишь холодную, твёрдую решимость. Он думал, что выиграл. Он не понимал, что только что проиграл всё.
Он рассмеялся. Этот короткий, снисходительный смех повис в воздухе, как едкий дым. Дима был абсолютно уверен в своей правоте и её бессилии. Он видел перед собой женщину, доведённую до пустой, бессмысленной угрозы, и это лишь укрепляло его в собственном превосходстве. Он победил. Он отвернулся от неё, снова устремив свой взор на улицу, словно давая ей время «остыть» и смириться с неизбежным.
Света не произнесла больше ни слова. Слова закончились. Они иссякли, рассыпались в пыль, как старая штукатурка. Она смотрела на его спину, на уверенную линию его плеч, на то, как он самодовольно покачивал головой, наслаждаясь своей мнимой победой. И в этот момент в ней не было ярости. Ярость — это горячая, бурная эмоция. То, что она чувствовала, было холодным, как лёд. Это было решение.
Не говоря ни слова, она развернулась и вышла из гостиной. Её шаги были не быстрыми и не медленными. Они были ровными, выверенными, словно она шла по чётко размеченному маршруту. Дима услышал, как она ушла, и усмехнулся про себя. Пошла плакать на кухню или звонить подружке, жаловаться. Классика. Он даже не обернулся.
На кухне Света не подошла ни к чайнику, ни к графину с водой. Она молча выдвинула верхний ящик кухонного гарнитура, тот, где хранились ножи, штопоры и прочая утварь. Её пальцы прошли мимо рукояток столовых приборов, мимо овощечистки и консервного ножа. Они остановились на тяжёлой, цельнометаллической рукоятке молотка для отбивных. Она взяла его. Гладкий, холодный металл приятно лёг в ладонь. Увесистый, солидный. Инструмент, предназначенный для того, чтобы делать жёсткое мясо мягким, превращать цельное в нечто иное. Она сжала рукоять крепче.
С молотком в руке она вернулась в гостиную. Её шаги по ламинату звучали теперь иначе — твёрже, весомее. Дима услышал их и лениво обернулся, готовый увидеть заплаканное лицо и услышать новую порцию уговоров. Но он увидел её — спокойную, с сухими глазами, и молоток в её руке.
— Ты что, решила мне отбивную приготовить в знак примирения? — он криво улыбнулся, всё ещё не в силах поверить в реальность угрозы. Его мозг отказывался соединять образ его покладистой жены, гладившей рубашки, с этой женщиной и холодным блеском металла в её руке.
Света не ответила. Она прошла мимо него, как мимо предмета мебели. Её целью была тумба под телевизором. Её взгляд был прикован к чёрной глянцевой поверхности игровой приставки. К его святилищу.
Дима перестал улыбаться. Что-то в её молчании, в её направленном движении заставило холодок пробежать по его спине.
— Эй, Света, ты чего? Положи. Ты что задумала? Света!
Его голос дрогнул, когда она, не сбавляя шага, подошла к тумбе и занесла руку с молотком. Движение было не резким, не истеричным. Оно было плавным и неотвратимым, как удар маятника.
Первый удар пришёлся точно в центр корпуса.
Раздался оглушительный, отвратительный треск. Звук ломающегося дорогого пластика, который ни с чем не спутаешь. По чёрному глянцу разбежалась паутина уродливых белых трещин. Один из углов корпуса откололся и с сухим стуком упал на пол.
— ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ?! — заорал Дима, срываясь с места.
Но он опоздал.
Второй удар. Света нанесла его с той же холодной методичностью. Молоток пробил треснувший пластик насквозь, войдя в корпус с глухим, чавкающим звуком. Что-то внутри хрустнуло. Зелёный огонёк индикатора питания, горевший на панели, моргнул и погас навсегда.
Третий удар. Четвёртый. Она крушила его мир. Она била по материнской плате, по системе охлаждения, по жёсткому диску, где хранились его сохранения, его достижения, его два года ожидания. Куски чёрного пластика летели во все стороны. Обнажились изуродованные внутренности — зелёные платы, медные трубки, перепутанные провода. Его идол превращался в груду мусора прямо на его глазах.
Она остановилась, когда от приставки не осталось ничего, кроме бесформенной кучи обломков. Тяжело дыша, она посмотрела на дело своих рук. Затем она разжала пальцы. Молоток с лязгом упал на ламинат рядом с останками его мечты.
Света медленно повернулась к застывшему в ужасе Диме.
— Вот, — сказала она ледяным голосом, в котором не было ни капли сожаления. — Теперь тебе не нужна ни игра, ни приставка. Ни я.
Дима смотрел то на неё, то на изуродованную груду пластика и металла у её ног. Его мозг отказывался принять эту картину. Это было похоже на дурной сон, на абсурдный видеоролик из интернета. Но запах горелого пластика был настоящим, и холод в её глазах был до ужаса реальным. Он сделал шаг вперёд, его рука непроизвольно потянулась к обломкам, словно он мог собрать их воедино и вернуть всё как было.
— Ты… ты… что ты наделала? — пробормотал он. Это был не вопрос, а стон раненого зверя, который увидел, как разорили его берлогу. — Это же… это же…
Он не мог подобрать слов. Он смотрел на расколотые платы, на вырванные провода, на жалкие останки того, что было центром его маленькой вселенной. Два года ожидания, сотни просмотренных трейлеров, десятки часов, потраченных на форумах в обсуждениях — всё это лежало теперь в виде мусора на их ламинате.
Света смотрела на него без всякого выражения. Её спокойствие было страшнее любого крика. Она перешагнула через молоток, подошла к нему почти вплотную.
— Я сказала тебе, что будет, если ты решишь, что твои игрушки важнее. Ты не поверил. — Она сделала паузу, давая словам впитаться в него. — У тебя есть полчаса, чтобы собрать то, что осталось от твоих вещей. И уйти.
— Уйти? Куда уйти? Ты с ума сошла?! — он наконец нашёл голос, и тот зазвенел от смеси ярости и паники. — Это и моя квартира! Ты не можешь меня выгнать!
— Можешь проверить, — её голос был тихим, но не оставлял пространства для спора. Она развернулась и пошла к стеллажу, где на полках, как солдаты на параде, стояли его сокровища — десятки игр в пластиковых боксах. Его коллекция. Предмет его гордости.
Её руки двигались без суеты, методично. Она сгребла первую стопку дисков. Её не интересовали названия, эксклюзивность или ценность. Для неё это был просто пластиковый хлам. С охапкой боксов в руках она направилась к балкону. Дима с ужасом смотрел на её спину, не понимая, что она собирается делать дальше.
Она рывком открыла балконную дверь. Майский вечерний воздух ворвался в комнату. Она вышла на балкон, и он услышал первый сухой щелчок. Потом второй. Третий. Она не швыряла, не била. Она просто открывала боксы и вытряхивала диски вниз, с шестого этажа. Радужные кругляши, переливаясь в свете заката, планировали и падали на асфальт во дворе. Потом вниз полетели и пустые коробки, подхваченные ветром, как разноцветные листья.
— Прекрати! Перестань! Это же деньги! — закричал он, бросаясь к ней.
Он успел добежать до балконной двери, когда она, выбросив последнюю партию, вернулась в комнату. Она остановилась, и он замер, не решаясь её тронуть. Она достала из кармана джинсов телефон.
— У тебя осталось двадцать минут, — сообщила она, глядя на экран. Затем она приложила телефон к уху.
— Алло, служба по замене замков?.. Да, здравствуйте. Мне нужно срочно сменить личинку во входной двери… Да, как можно быстрее. Прямо сейчас мастер может выехать?.. Отлично. Адрес записывайте…
Дима слушал её спокойный, деловой тон, и до него наконец дошло. Это не было импульсивным поступком. Это не было истерикой. Это был план, приведённый в исполнение. Холодный, чёткий и бесповоротный. Осознание ударило его, как физический удар. Его ключ скоро превратится в бесполезный кусок металла. Эта квартира, где он жил, спал, играл, перестанет быть его домом.
Он огляделся вокруг, как в чужом месте. Его взгляд метался от разгромленной приставки к балкону, где валялись пустые буклеты от его игр. Паника сменилась животным инстинктом самосохранения. Он рванулся в спальню, схватил с кресла рюкзак и начал лихорадочно сгребать в него вещи. Ноутбук, зарядки, пара футболок, джинсы. Он действовал в унизительной спешке, как вор, боясь, что его вот-вот застанут.
Когда он, с набитым рюкзаком на плече, вышел в прихожую, Света уже стояла там, прислонившись к стене. Она молча смотрела, как он натягивает кроссовки. Он не поднял на неё глаз. Сказать было нечего. Все слова были сказаны, все мосты сожжены и развеяны пеплом вместе с его играми.
Он взялся за ручку двери.
— Мог бы просто не лезть к моим деньгам, Дима, — сказала она ему в спину.
Он ничего не ответил. Открыл дверь и шагнул за порог. Дверь за ним не хлопнула. Она закрылась с тихим, мягким щелчком, отсекая его от прошлой жизни. Света осталась стоять в коридоре, прислушиваясь к удаляющимся шагам мужа по лестнице. В квартире было тихо. Только ветер шевелил на полу пустые буклеты у балконной двери…
