Голос у Анны Петровны был усталый, раздражённый.
Ваня застыл в прихожей. Рюкзак съехал с плеча, одна кроссовка уже в руке. Всё, как обычно: разулся, хотел поздороваться. Но в этот раз вместо «садись, сейчас разогрею» — в него словно кинули мокрым полотенцем.
— Опять ты? — раздалось из кухни. — У нас что, столовая открылась? Или ты мой дом с буфетом перепутал?
Он не понял сразу, в чём дело. Неделю назад всё было, как обычно — обед, компот, пирожок на вынос. Сегодня — как будто стал чужим.
— Баб… — начал было он, но она уже продолжала:
— Я, между прочим, не повар. И не обязана тебя тут каждый день кормить. Ходишь, как по расписанию. Иди ешь в свою студенческую столовую. Там тебе и поднос, и меню.
Ваня моргнул. Молча поставил кроссовку обратно на пол, сунул в неё ногу, застегнул молнию на куртке. Всё — спокойно, без слов. Только уши стали красными.
Он не хлопал дверью. Просто аккуратно закрыл, как будто уходил не обиженный, а вежливый гость, который понял намёк.
Анатолий Павлович поднял глаза от газеты, посмотрел на жену, но ничего не сказал. Он знал — бесполезно.
Анна Петровна села на табурет и вытерла руки о фартук. В кухне повисла тишина, только часы на стене тикали.
— Всё, — выдохнула она. — Хватит уже. Не маленький. Пусть учится крутиться сам.
Ближе к станку
Когда пришло время решать, куда идти учиться после девятого класса, я, кажется, переживала больше, чем сам Ваня. Он у меня парень спокойный, не суетится, а иногда и вовсе будто в себя уходит. А я вся на нервах — в голове тысячи мыслей: далеко ли ездить, не запутается ли в пересадках, с кем будет учиться, что за народ там вообще?
В те дни я сидела на кухне с распечатанными маршрутами, телефоном и картой города. Обводила техникумы кружками, считала остановки.
— А вот этот, на Ключевой, где находится? — спросила я, поднимая глаза от карты.
— Мам, я ж говорил — в промзоне, недалеко от конечной, — ответил Ваня, не отрываясь от телефона.
— Да тебя там ограбят, — фыркнула я. — Или в лучшем случае куртку снимут.
Он хмыкнул в ответ. Ваня был высокий, чуть сутулый, с вечно растрёпанными волосами и длинными руками, как у подростков, которые не успели за собственным ростом. Лицо — копия отца: та же угловатость, тот же взгляд с прищуром, будто вечно в раздумьях. По характеру — тише воды, но упрямый так, что с места не сдвинешь.
— А может, всё-таки в вуз? — осторожно спросила я, уже зная, что начнётся.
— Мам, ну какой вуз? — отозвался он. — Я не хочу в кабинетах сидеть. Или в менеджеры лезть. Не про меня всё это.
— Инженером быть тоже неплохо, — напомнила я.
— Может быть. Но я не хочу чужие задачи решать. Хочу делать что-то простое. Руками. Железки, гайки. Понимаешь?
Понимала. Но тяжело было с этим смириться. У меня были свои представления — диплом, карьера, кабинет, командировки, может быть, даже аспирантура. Хотелось, чтобы сын выбрал «что-то серьёзное». А он выбрал — «что по душе». Спорить? Бесполезно. Он уже давно всё решил.
Выбор пал на автомеханический техникум. Ваня сказал:
— Близко. И специализация нормальная.
Я только кивнула — рядом жили его бабушка и дед. Родители моего покой ного мужа. Десять минут пешком — и Ваня уже у них.
Свекровь — Анна Петровна — дама с характером, сдержанная, не про нежности. А Анатолий Павлович — дед, спокойный, с вечно недопитой кружкой чая и историями про автомобили советских времён.
Всё по-домашнему
Сначала Ваня ел в столовой при техникуме — как все. На большой перемене успевал занять очередь, взять поднос и быстро проглотить то, что выдавали. Там был борщ цвета кирпича, каша комками, и отбивная, которую надо было искать под панировкой. Он не жаловался — не из тех. Но однажды за ужином как бы между делом обронил:
— Мам, прикинь, у нас даже чай — за отдельную плату.
— В смысле? — я замерла с ложкой в руке. — Это как вообще?
— В прямом. Тридцатка за стакан. А хлеб, если что, тоже отдельно берётся. И порции… ну, так себе. Всё как будто в уменьшенной версии.
Я только покачала головой. Уж сколько раз говорила, что еда — не то, на чём стоит экономить. Но он уже взрослый, пусть сам решает. Я в его тарелку с контролем не лезу.
Прошло несколько дней. Ваня вернулся из техникума, сел ужинать и как бы между прочим сказал:
— Я к бабушке стал на обед заходить. Близко. Удобно. И еда у бабушки вкуснее, чем в столовой.
— Ну, вот! — обрадовалась я. — А то кормят вас там, как в ка зарме.
Он только кивнул. Без особой реакции. Ваня вообще редко проявлял эмоции. Но я-то знала: если не возражает — значит, всё устроило.
Я сразу представила: Ваня заходит, ставит рюкзак в угол, здоровается, моет руки. Бабушка — ему суп, котлету и компот. Дед — про тормоза на «Жигулях» рассказывает. И ребёнок мой сыт и доволен.
На следующий день позвонил свёкор — Анатолий Павлович. Голос бодрый, даже удивительно. Обычно у него всё размеренно, а тут прям оживился:
— Татьяна, сегодня Ваня к нам приходил. Поел, посидел. Мы ему и печенье с собой дали. Хотели ещё бутерброды в дорогу, но отказался — говорит, неохота таскать.
Я невольно улыбнулась. Свёкор у меня человек добродушный, с круглым лицом, густыми бровями и голосом, будто всегда рассказывает что-то неторопливое и важное.
— Ну и прекрасно, — ответила я. — Сыт, здоров и доволен — а больше и не нужно.
— А то, — согласился он и замолчал. На том конце повисла короткая пауза.
Я решила аккуратно прощупать почву:
— А как Анна Петровна? Не возражает, что Ваня стал к вам захаживать?
Он будто замялся.
— Та нормально всё… Просто у неё давление. И день какой-то суматошный. Ну, ты ж знаешь её. Она… любит, чтоб порядок был.
Любит порядок — это он мягко сказал. Анна Петровна с молодости держала всех в узде: мужа, дом, себя. Всё по расписанию, всё на месте, всё по уму.
Меня она никогда особо не принимала — терпела, скажем честно. Но я относилась к этому спокойно. Мы не вра ги, просто из разных миров. Я — про уют, про разговоры на кухне, а она — про «чай по часам, а болтовня — трата времени».
Тем не менее, я верила: к Ване у неё отношение особое. Или, по крайней мере, надеялась. Внука она вроде как любила. Или делала вид.
Вот тебе и «свой человек»
Полтора месяца всё шло спокойно. Ваня втянулся в учёбу, на пары не опаздывал, с заданиями справлялся. На вид — уверенный, собранный, и даже дома стал немного разговорчивее. Не так, чтобы душу наизнанку выворачивал, но хотя бы отвечал не односложно. Я подумала — вот оно, вошли в норму.
После занятий, как по расписанию, он шёл к бабушке с дедом: пообедать, посидеть, выдохнуть. Я чувствовала себя спокойно — сын под присмотром, голодным не ходит. Да и, казалось, старикам в радость. Особенно деду — тот звонил пару раз, делился, как Ваня «три порции пельменей умял».
Я почти поверила, что всё устаканилось. Но, как выяснилось позже, не всех этот порядок устраивал.
Однажды Ваня пришёл домой после занятий — рюкзак бросил в прихожей, ботинки снял, куртку повесил. Вроде всё — как всегда. Только голос — не тот.
— Больше не пойду туда. К бабушке с дедом.
Я обернулась.
— Почему?
Он пожал плечами:
— В столовой буду есть. Да ну их. Лучше уж так. — И, не объясняя, ушёл к себе в комнату.
Я сразу почувствовала: не с бухты-барахты он так. Значит, что-то задело.
Вечером, когда мы сели ужинать, я не выдержала.
— Ваня, скажи честно — что случилось? Всё же хорошо было.
Он не сразу ответил. Возился с ложкой, ковырял в картошке. Потом выдал:
— Им это не нравится… Бабушке. Она сказала, что я зачастил. Мол, она не обязана меня каждый день кормить. «Это не кафе», — так и выразилась.
Я отложила вилку.
— Ты, может, что-то не так понял?
— Нет, мам. Я пришёл, поздоровался, начал разуваться. Она даже не вышла в прихожую. Прям из кухни крикнула: «Я тебе что, кухарка? Иди обратно в столовку свою». Типа хватит. Я оделся и вышел.
Он это говорил без надрыва. Тихо, как факт. Но в каждом слове звучало что-то большее, чем просто недовольство — разочарование, которое не гаснет за вечер. Такое, что внутри долго щемит.
Я вспомнила, как ещё недавно он стоял в той же прихожей — маленький, лохматый, а бабушка поправляла воротник и спрашивала, не забыл ли сменку. Та же женщина, тот же ребёнок. Только теперь — будто чужие.
— Ты, может, с ней пошутил как-то? Или резко что сказал?
— Мам, я просто пришёл. Всё, как всегда. А она — как будто мне не рада была.
Я хотела что-то сказать в её защиту, но язык не повернулся. Что я могу сказать? Что у бабушки был плохой день? Что пожилым тяжело? Всё это правда. Но не повод выгонять внука, как ненужного.
Ваня убрал посуду, помыл за собой. Потом просто сказал:
— Всё нормально, мам. Я разберусь.
И ушёл к себе.
На чистоту
После разговора с Ваней меня не отпускало тревожное чувство. Он, конечно, парень уравновешенный, без истерик, но кто знает — вдруг не так понял? Или, что тоже возможно, брякнул что-нибудь. Возраст такой: сам не заметит, как кого-то заденет, а мне потом извиняйся.
Взвесив всё, решила не гадать, а взять и выяснить. Позвонить свекрови и поговорить по-человечески. Расставить, как говорится, все точки над i. В конце концов, если и был инцидент, нужно разобраться, пока это не переросло в настоящую обиду.
Анна Петровна сняла трубку после второго гудка. Голос — как всегда, сухой, уверенный.
— Да?
— Анна Петровна, добрый день. Это Таня. Хотела спросить… Ваня сказал, что вы его больше не хотите у себя видеть. Он что-то сделал не так?
— А он что, не сказал? Или соврал, как водится? — отозвалась она сразу с раздражением.
— Он сказал, что вы ему велели больше не приходить. Что, мол, он зачастил, и вы — не столовая.
— А разве не так? Я что, в должности повара? Я на пенсии теперь только и делаю, что кастрюлями гремлю. Повадился как в буфет. Только тарелку подавай.
Я почувствовала, как сжались пальцы на телефоне.
— Слушайте, если вас это утомляет — вы бы мне сказали. Я бы всё объяснила ему спокойно. А так — вы ему в лоб. Он ведь не взрослый мужик, у него психика ещё формируется. Он после ваших слов как в себя ушёл.
— Психика, говоришь? А меня кто спросит, как у меня с нервами? Пусть заходит, кто ж ему запрещает. Но я на кухне для него плясать не собираюсь. Захотел — пришёл, не захотел — ушёл. Кормить никого я не обязана. Вот и всё.
— То есть вы не считаете, что перегнули?
— Перегнула? — переспросила она, усмехнувшись. — Перегибают те, кто вообще что-то гнёт. А я просто сказала, как есть. Пусть не обижается, а взрослеть начинает.
Я поняла: стена. И с ней бесполезно бодаться. Ни малейшего сожаления, ни тени сомнения. Всё у неё чётко и по полочкам.
— Ясно. Спасибо, что сказали, — отрезала я и отключилась.
Долго ещё я сидела на кухне с телефоном в руках. Обдумывала: почему нельзя было сказать по-доброму, спокойно? Ведь речь не про чужого. Про внука. Про нашего Ваню.
Без нужды
С тех пор Ваня к ним не ходил. Теперь он снова ел в столовой при техникуме. Как будто всё вернулось на круги своя, и вот этот короткий эпизод с домашними обедами — просто случайность, ошибка маршрута. Он не жаловался, но я видела, что обида у него не ушла. Просто спряталась где-то в глубине — как соринка в глазу: не видно, но мешает.
Анна Петровна с тех пор не звонила. Не то чтобы я ждала извинений — не тот у неё характер. Но всё-таки надеялась на хотя бы малейший признак понимания. В ответ — полное равнодушие. Видимо, она и правда не поняла, почему мы на неё обиделись. Или сделала вид, что не поняла.
Анатолий Павлович позвонил пару раз. Осторожно, по касательной.
— Ваня как, нормально там?.. — спрашивал он тихо, будто про здоровье собаки, которую давно не видел.
— Нормально, — отвечала я. — Обедает в техникуме. Всё в порядке.
Он вздыхал в трубку, но ничего не говорил. Видно было — не по себе ему. Словно он стоит на границе, где по одну сторону семья, по другую — порядок жены, и шаг влево — конфликт.
Никто не звонил. Не интересовался. Не вспоминал.
И ладно.
Мы не из тех, кто ломится туда, где нас не ждут. Мы не навязываемся. Никогда. Даже родным. Особенно — если родным всё равно.
