Я привычно расставляла чашки на кухонном столе. Старенькие, с голубыми васильками по краю – память о муже. Семнадцать лет как нет Пети, а я всё пью чай из них. Сахарница, заварник, ложечки – всё по местам. В этой квартире каждая вещь знает свой угол.
Чайник только-только закипел, когда в дверном замке повернулся ключ. Я вздрогнула, хотя знала – это Олег. Кто же ещё? Я дала ему ключи после инсульта, три года назад. Мало ли что, говорил он, мама, вдруг тебе понадобится помощь.
Сын прошел в коридор тяжелыми шагами. Не разуваясь, прошел прямиком на кухню. Высокий, широкоплечий – весь в своего отца. Только глаза другие – цепкие, оценивающие. Когда они с женой стали так смотреть на меня? После шестидесяти? Или после семидесяти?
– Мам, – он сразу положил на стол какие-то бумаги. – Надо поговорить.
Я молча разлила чай. Знала, о чём будет разговор. Третий раз за месяц.
– Мам, – повторил Олег и придвинул ко мне листы. – Ты должна подумать о будущем. О себе. О нас всех.
Его голос звучал мягко, почти ласково, но я видела: в глазах нет тепла – только деловитое нетерпение. Как у продавца, который вот-вот закроет выгодную сделку.
Я присела напротив, обхватила чашку ладонями. От неё шёл жар – единственное, что согревало сейчас.
– Мне хорошо в моей квартире, – сказала я тихо. – Здесь всё родное.
Олег поморщился, словно от зубной боли.
– Мам, тебе семьдесят три. Ты здесь одна. А если что случится? – он подался вперёд. – Ты же не хочешь одна стареть в этой холодной квартире? Света очень волнуется за тебя.
«Света волнуется за деньги», – подумала я, но вслух сказала:
– Можно я ещё подумаю? Это же не простое решение – продать квартиру…
Лицо сына исказилось раздражением, но он быстро справился с собой. Снова улыбка. Снова этот ласковый тон, от которого у меня внутри всё сжималось.
– Мам, сколько можно думать? Это отличный вариант! Мы продаём твою квартиру, и ты переезжаешь к нам. А деньги – частично на поездку тебе на море, частично на образование внукам. Всем хорошо!
Всем, кроме меня, хотелось сказать мне. Но я смотрела на сына и не могла. Я помнила, как держала его, новорождённого, в роддоме. Как не спала ночами, когда у него была ангина. Как гордилась, когда он поступил в институт.
А теперь передо мной сидел чужой человек, который видел во мне не мать, а преграду.
– А внуки? – вдруг сказал он, заметив мои колебания. – Ты о них подумала? Миша поступает, Артёму жильё нужно снимать. Или тебе плевать?
Я почувствовала, как что-то болезненно сжалось в груди. Конечно, внуки мне дороги. Конечно, я хочу им помочь. Но почему это должно означать, что моя жизнь ничего не стоит?
– Не говори так, – я покачала головой. – Ты же знаешь, как я люблю внуков.
– Тогда докажи это, – он придвинул документы ближе. – Подпиши. И дело с концом. Завтра сходим к нотариусу.
Я посмотрела на сына – на его уверенное лицо, на властный жест. Вспомнила, как качала его в детстве, как боялась за него, когда он болел. А в сердце вдруг вспыхнуло что-то новое – не страх, не обида, а злость. Настоящая, горячая.
– Олег, – я отодвинула бумаги. – Мне нужно время.
– Сколько? – он нахмурился. – Сколько можно тянуть?
– Столько, сколько нужно, – я встала, показывая, что разговор окончен. – Это моя квартира, мой дом. И пока я решаю, что с ней делать.
Он смотрел на меня с недоверием. Потом ухмыльнулся, как ухмыляются взрослые, слыша детский лепет.
– Ладно, мам. Поговорим через пару дней. Но учти – предложение выгодное. Такое бывает раз в жизни.
Когда дверь за ним закрылась, я долго стояла, прижав руки к груди. В ушах стучало. Неужели мой сын… мой мальчик…
Чай остыл. Я вылила его и поставила чайник заново. Пора было что-то решать. И на этот раз – самой.
Разговор начистоту
Я не спала всю ночь. Ворочалась, вспоминая тяжёлый разговор с Олегом. Его голос, его глаза – чужие, холодные. Когда он перестал быть моим сыном и превратился в дельца, подсчитывающего выгоду? И почему я раньше не замечала?
Утром позвонила Артёму – попросила встретиться. Он удивился – обычно я не звоню просто так. Но согласился сразу, без расспросов.
Я выбрала маленькое кафе недалеко от дома. Здесь меня знали – я заходила сюда иногда выпить чаю с булочкой, когда становилось невыносимо одиноко. Невысокие потолки, уютные столики, приглушённый свет. Мы сели в углу, подальше от других посетителей.
Артём заказал себе кофе и мороженое, мне – чай с лимоном. Он выглядел как всегда – немного растрёпанный, с умными глазами, так похожими на глаза моего Пети. Внук – двадцать два года, студент, гордость моя.
– Бабушка, ты какая-то грустная, – сказал он, внимательно глядя на меня. – Что-то случилось?
Он всегда был наблюдательным мальчиком. И чутким. Наверное, поэтому я и позвала его, а не Мишу, который всегда на стороне отца.
– Артём, – я осторожно подбирала слова. – Твой папа… он предложил мне… я должна…
И вдруг слова застряли в горле. Как рассказать собственному внуку, что его отец хочет получить мою квартиру? Что видит во мне только обузу?
Артём отложил ложечку, которой ковырял мороженое, и вздохнул:
– Я знаю, бабушка. Про квартиру.
Я замерла.
– Откуда?
– Папа не скрывал. Он говорил дома, что вы с ним обсуждаете это.
В его голосе я услышала что-то странное. Напряжение? Недовольство?
– И что ты думаешь? – спросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Артём отвёл взгляд. Повертел ложечку в пальцах.
– Я не хотел говорить… но папа сказал всем, что ты всё равно подпишешь. Что тебе некуда деваться.
Слова ударили меня, словно пощёчина. Так вот как оно? Они там, в семейном кругу, уже всё решили за меня? Уже поделили шкуру неубитого медведя?
– Почему он так думает? – мой голос звучал тихо, но твёрдо. Пальцы крепче сжали чашку.
Артём заметно нервничал. Он никогда не любил конфликты.
– Он сказал, что… ну, что ты уже старенькая. Что ты не разберёшься в бумагах, подпишешь, что дадут.
Каждое слово – как медленный, болезненный укол. Мой сын не просто решил забрать мой дом – он даже не сомневался, что обмануть меня проще простого.
– И что ты думаешь? – повторила я, глядя внуку прямо в глаза.
К моему удивлению, он не отвёл взгляд. В его глазах не было жалости, как я боялась увидеть. Только какая-то спокойная уверенность.
– Я думаю, ты сильнее, чем он думает.
Я сделала глоток чая. Он показался мне горячее, чем обычно. Или это внутри меня что-то разгоралось?
– Бабушка, – Артём подался вперёд. – Папа уже ищет покупателей на твою квартиру. Он уверен, что ты согласишься. А если не согласишься… – он замялся.
– Что? – подтолкнула я.
– Он сказал, что попросит тётю Свету тебя уговорить. А она умеет… давить.
О да, Светлана умела. Моя невестка – женщина с характером. Когда им с Олегом что-то нужно, они становятся страшной силой. Сколько раз я уже сдавалась под их напором.
Но не в этот раз.
– Послушай, – сказала я, накрывая ладонью руку внука. – Я не хочу продавать квартиру. Не хочу переезжать к ним. Я знаю, что будет – меня поселят в маленькой комнате, а потом начнут попрекать каждым куском.
Артём кивнул. Он знал свою мать.
– Что ты будешь делать?
Хороший вопрос. Раньше я, возможно, просто расплакалась бы. Позволила им решать за меня. Согласилась бы на всё, лишь бы не огорчать детей.
Но сейчас что-то изменилось. Может быть, это разговор с Олегом открыл мне глаза. Может, слова Артёма задели за живое.
– Я буду действовать, – ответила я и сама удивилась твёрдости в своём голосе. – Пора им узнать, что я ещё не совсем из ума выжила.
Артём улыбнулся – широко, открыто. Совсем как его дед когда-то.
– Я с тобой, бабушка.
Я допила чай. Он больше не казался горьким – теперь в нём чувствовался какой-то новый, бодрящий привкус.
Пора было разочаровать моих родных.
На своей стороне
Никогда в жизни не думала, что в мои семьдесят три года придётся обращаться к юристу. Да ещё по такому поводу! Защищаться от собственного сына… Господи, куда катится мир?
Юридическая контора нашлась недалеко от дома. Маленькая вывеска, неприметная дверь. Наверное, я проходила мимо неё тысячу раз и никогда не обращала внимания. Зачем? У меня всегда был Олег, который решал все правовые вопросы.
Дверь поддалась с трудом — тяжёлая. Внутри пахло бумагами и кофе. Молоденькая секретарша с ярко-красными ногтями подняла на меня глаза:
— Вы к кому?
— К Анне Викторовне, — ответила я, чувствуя себя не в своей тарелке. — Я записана на одиннадцать.
— А, Мария Петровна? — она улыбнулась. — Вас уже ждут.
Меня проводили по короткому коридору в небольшой кабинет. Я ожидала увидеть строгую женщину в возрасте. Кого угодно, только не эту девчонку лет тридцати — подтянутую, с короткой стрижкой и взглядом, острым, как лезвие.
— Здравствуйте, Мария Петровна, — она встала из-за стола, протягивая руку. — Меня зовут Анна. Присаживайтесь, пожалуйста.
Я неловко села в кресло, положила на колени старую сумку. Руки почему-то дрожали, когда я доставала документы — паспорт, свидетельство о праве собственности, бумаги, которые приносил Олег.
— Артём рассказал мне вкратце о вашей ситуации, — сказала Анна. — Но я хотела бы услышать всё от вас.
Первые минуты я запиналась, подбирала слова. Стыдно было рассказывать постороннему человеку, что собственный сын пытается лишить тебя жилья. Но Анна слушала так внимательно, не перебивая, лишь иногда что-то черкая в блокноте, что постепенно слова полились сами собой.
— Началось это после моего инсульта, — говорила я. — Три года назад. Сначала Олег просто намекал, что мне опасно жить одной. Потом Светлана, невестка моя, стала приносить объявления о домах престарелых — «просто посмотреть варианты, мама». А полгода назад начали прямо говорить про продажу квартиры.
Я рассказала всё. Как на семейных ужинах они с сыном обсуждали, куда потратят деньги от продажи. Как Светлана уже присматривала мне комнату — «маленькую, но тебе хватит». Как Олег начал приводить риелторов, а я сидела в своей спальне и делала вид, что меня нет дома.
— Ваш сын уверен, что квартира уже его? — уточнила Анна, просматривая документы.
— Он уже ищет покупателей, — я вздохнула. — Звонит каждый день, спрашивает, не передумала ли я.
Анна улыбнулась, но в этой улыбке не было веселья — только понимание.
— Тогда будет приятно его удивить.
Она разложила передо мной бумаги, указывая на важные пункты:
— Смотрите, Мария Петровна. Ваша квартира — это ваша собственность. Без вашего согласия никто не вправе её продать, обменять или подарить. Даже если это ваш сын.
Я кивнула. Вроде бы очевидные вещи, но почему-то, когда Олег давил на меня, я обо всём этом забывала.
— Давайте начистоту — что вы хотите? — спросила Анна прямо. — Какой результат вас устроит?
Я задумалась. До этого момента у меня не было чёткого плана. Я просто хотела защититься, не дать себя обмануть. Но сейчас, под взглядом этой собранной молодой женщины, всё вдруг прояснилось.
— Я хочу оставить квартиру себе, — сказала я, удивляясь собственной твёрдости. — Жить там, пока могу. А потом… потом я хочу, чтобы она досталась тому, кто действительно обо мне заботится.
— Артёму? — понимающе кивнула Анна.
— Да, — я улыбнулась, вспомнив внука, его поддержку. — Только ему.
— Хорошо, — Анна открыла ноутбук. — Тогда у нас есть несколько вариантов.
Следующий час мы обсуждали юридические тонкости. Завещание. Дарственная. Договор пожизненного содержания с иждивением. Раньше от таких слов у меня голова шла кругом, но Анна объясняла просто, на пальцах, так что даже я всё понимала.
— И вот ещё что, — сказала она, когда мы уже определились с действиями. — Ваш сын может попытаться доказать, что вы недееспособны. После инсульта… такое часто случается, к сожалению.
Я замерла. Неужели Олег мог бы… Но, вспомнив его последние разговоры, его холодный, оценивающий взгляд, я поняла, что могло быть и не такое.
— Что делать? — спросила я упавшим голосом.
— Пройти медицинское обследование, — Анна протянула мне листок с адресом. — Вот у этого врача. Получить справку о том, что вы полностью дееспособны и можете принимать решения самостоятельно. На всякий случай.
Я взяла бумажку. Руки снова дрожали, но уже не от неловкости — от злости. Значит, вот до чего могло дойти? До суда о признании родной матери недееспособной?
— Не переживайте так, — Анна заметила мое состояние. — Это просто перестраховка. Закон на вашей стороне.
Мы договорились встретиться снова через три дня. К тому времени я должна была пройти медосмотр и принять окончательное решение.
Когда я вышла из юридической конторы, начался дождь. Мелкий, противный — как раз под настроение. Я раскрыла зонтик и медленно пошла домой. Обычно в такие моменты на душе бывает тяжело, но сейчас… сейчас было только спокойствие. И что-то ещё — непривычное чувство силы.
Наверное, так чувствуют себя люди, которые наконец-то перестают бояться.
Я шла по лужам, крепко сжимая в руке зонт, и думала о том, что всю жизнь боялась одиночества. Боялась, что останусь никому не нужной, что дети отвернутся. Отдавала им всё — время, силы, деньги — лишь бы были рядом.
А когда по-настоящему осталась одна — поняла, что это не так уж и страшно.
Лучше быть одинокой, чем быть использованной.
Момент истины
Я глядела на себя в зеркало и не узнавала эту женщину. Подтянутая спина, решительный взгляд… Неужели это я? Та самая Мария Петровна, которая ещё две недели назад дрожащими руками заваривала чай и боялась сказать сыну «нет»?
За это время я успела многое. Прошла медосмотр — чистая, как свежая копейка, никаких отклонений. Встретилась с Анной ещё раз, подписала все нужные бумаги. Выслушала десятки звонков от Олега — сначала требовательных, потом раздражённых, под конец почти умоляющих. «Мама, ты что, в самом деле не понимаешь, как тебе повезло? Такое предложение, такие деньги! Неужели тебе наплевать на внуков?»
На внуков мне не наплевать. Просто я поняла, что не обязана отдавать квартиру, чтобы доказать свою любовь.
Сегодня настал решающий день. Я сама позвонила Олегу и Светлане — пригласила на чай. Сказала, что наконец готова обсудить детали сделки.
— И документы захватите, — добавила я в конце разговора. — Которые нужно подписать.
— Конечно, мама! — обрадовался Олег. — Конечно!
Они примчались через пятнадцать минут после моего звонка. Вот оно как — когда дело касается денег, даже в пробках застревать перестаёшь.
— Мамочка! — Олег с порога кинулся обнимать меня. Прижал к груди так крепко, что я чуть не задохнулась. — Мы так рады, что ты наконец всё поняла!
От него пахло дорогим одеколоном и едва заметно — коньяком. Видно, уже отметил удачную сделку.
Светлана держалась чуть позади. Вся такая элегантная в своём бежевом костюме, даже не скажешь, что на дачу собралась. Бросила на меня короткий взгляд и сразу отвела глаза. Стыдно, наверное?
— Проходите на кухню, — сказала я. — Чай уже готов.
Они расселись за столом — Олег нетерпеливо, постукивая пальцами по столешнице, Светлана царственно, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди. Я разлила чай по тем же старым чашкам с васильками. Достала печенье, варенье. Всё как в старые добрые времена, когда мы ещё были семьёй.
— Мам, — Олег нетерпеливо отодвинул чашку. — Давай к делу. Время поджимает, покупатели ждут…
Покупатели ждут! А ты подождать не можешь? Свою мать, единственную?
— Конечно, сынок, — я улыбнулась и достала из тумбочки документы. — Я всё обдумала.
Светлана подалась вперёд. В её глазах мелькнул жадный огонёк. Олег расслабился — он узнал эту интонацию, этот тон. Так я всегда говорила, когда готова была уступить.
— Вот, — я протянула Олегу первый документ. — Посмотри, пожалуйста.
Он пробежал глазами по тексту и нахмурился:
— Что это?
— Справка о моём психическом здоровье, — я всё так же мило улыбалась. — О полной дееспособности. На всякий случай.
Его лицо дрогнуло. Он не ожидал такого хода.
— Зачем это? — спросил он с деланным недоумением. — Мы же семья, кто говорит о твоей дееспособности…
— Просто хотела убедиться, что всё по закону, — я пожала плечами. — И вот ещё кое-что.
Я положила на стол второй документ. Олег взял его с видимой неохотой. По мере чтения его лицо становилось всё белее и белее.
— Что там? — Светлана не выдержала, потянулась через стол, пытаясь заглянуть в бумаги.
— Завещание, — ласково пояснила я. — Новое. Я решила, что продавать квартиру — не лучший вариант. Лучше просто оставить её тому, кто действительно будет заботиться обо мне до конца.
Олег поднял на меня потрясённый взгляд:
— Артём? Ты оставляешь квартиру Артёму?
Светлана вскочила так резко, что чашка опрокинулась. Чай разлился по скатерти, но она даже не заметила.
— Ты с ума сошла?! — её голос сорвался на визг. — Мальчишке, который сам еле концы с концами сводит? У которого только и забот, что с девками шляться? А мы? Мы столько лет тебе помогали!
— Правда? — я спокойно промокнула скатерть салфеткой. — А мне казалось, что последние годы это Артём приезжал, когда мне было плохо. Это Артём носил продукты, когда болели ноги. Это Артём сидел со мной в больнице.
— У нас работа! — отрезала Светлана. — Мы не можем всё бросить! У нас обязательства!
— Конечно, — я кивнула. — Я понимаю. У всех свои дела, своя жизнь. Поэтому решила не быть обузой.
Олег положил руку на плечо жены, усаживая её на место:
— Света, успокойся. Мама просто не всё понимает.
Он повернулся ко мне с той самой снисходительной улыбкой, которую я так хорошо знала. Улыбкой, с которой он объяснял мне, почему я не права, почему должна слушаться его.
— Мама, — начал он проникновенно. — Давай смотреть правде в глаза. Тебе нужен уход. Ты не можешь жить одна. А Артём… он студент! У него девушка, учёба! Ты же не думаешь, что он бросит всё ради тебя? Будет с тобой возиться, если, не дай бог, ты сляжешь?
Вот оно значит как… «Возиться». Со своей матерью — «возиться». Как это, оказывается, просто — снять маску заботливого сына. Достаточно одной фразы.
— Думаешь, я не знаю своего внука? — спросила я тихо. — Он никогда не бросит учёбу. Никогда не оставит девушку. И никогда не бросит меня. Потому что он — хороший человек. А вы…
Я замолчала. Хотела сказать что-то резкое, обидное. Но вдруг поняла — не стоит. Это мой сын. Каким бы он ни был сейчас, это мой сын. И когда-то я любила его больше жизни.
— Но дело даже не в Артёме, — я покачала головой. — Дело во мне. Я не собираюсь продавать квартиру. Не собираюсь переезжать к вам. Я буду жить здесь столько, сколько смогу. А потом… потом да, квартира достанется Артёму. Это моё решение.
Светлана захохотала — резко, неприятно:
— Тогда не рассчитывай на нашу помощь! Когда свалишься с очередным инсультом — не проси нас прибежать!
— Света! — Олег дёрнул её за рукав, но уже поздно.
Маска заботы слетела, и я увидела, что под ней пряталось — злоба, досада, разочарование. Не от того, что мама отказалась от помощи, а от того, что не позволила получить деньги за свою квартиру.
— Я никогда не просила вас прибегать, — ответила я тихо. — Я прекрасно справлюсь сама. Или с Артёмом. Или с соцработником. Но лучше я буду жить на своей территории, чем всю оставшуюся жизнь чувствовать себя нахлебницей.
— Хорошо, — Олег резко встал. — Как скажешь, мама. Пойдём, Света.
Он сгрёб документы со стола и швырнул их в мою сторону:
— Только учти — это твоё решение. Не приходи потом с просьбами.
Они ушли, не попрощавшись. Грохнула входная дверь, затих стук каблуков на лестнице. Я осталась одна.
Я сидела за столом, глядя на остывший чай, на разлитые капли, на разбросанные бумаги. И странное дело — мне не было ни больно, ни обидно. Только спокойно и как-то… пусто.
Я убрала чашки, вытерла стол, сложила документы. Потом подошла к окну и распахнула его настежь. С улицы потянуло весенней свежестью. И вдруг меня накрыло — все эти запахи, звуки, этот вечерний свет, это ощущение пространства вокруг… Боже мой, как же хорошо просто быть живой! Просто дышать, видеть, чувствовать!
Я засмеялась. Громко, от души, как не смеялась уже много лет. Кто знал, что в семьдесят три можно почувствовать себя свободной впервые в жизни?
Возвращение к себе
Пекла пироги с яблоками — те самые, что Артём в детстве обожал. Руки работали сами: мука, яйца, мягкое масло, щепотка корицы… За окном шелестела майская листва, а в груди разливалось странное тепло. Три месяца прошло с того разговора с Олегом и Светланой. Три месяца тишины в телефоне.
Я думала, будет больнее. Думала, сломаюсь, позвоню сама. А вышло иначе — с каждым днём становилось легче. Словно камень с плеч свалился. Я перестала вздрагивать от каждого звонка. Перестала прятать взгляд, когда проходила мимо соседки Валентины, которой Светлана давно напела, что я «совсем из ума выжила».
Тесто подошло. Я раскатала его, нарезала яблоки, когда в дверь позвонили — три коротких звонка, один длинный. Наш с Артёмом код с детства.
— Ба! — он просиял, увидев меня с мукой на щеке. — А я думал, чего это в подъезде пирогами пахнет! На весь дом аромат!
Большой, шумный, с отросшей чёлкой и сбитыми костяшками на пальцах — говорит, в баскетбол играл. Родной мой. Единственный, кто остался.
— Сама-то хоть поела сегодня? — он заглянул в холодильник, поцокал языком. — Я ж тебе в прошлый раз целую кастрюлю щей оставил, где она?
— Да ела я, ела, — отмахнулась. — Куда ж деваться-то.
Он посмотрел на меня внимательно, но промолчал. Повесил куртку, закатал рукава рубашки:
— Давай помогу с начинкой. Как в детстве, помнишь? Ты тесто — я яблоки.
Работали бок о бок, молча. Он нарезал яблоки ровными дольками, я выкладывала их на тесто, защипывала края. Так повелось у нас — когда вместе готовим, почти не разговариваем. И хорошо нам в этой тишине.
Пироги отправились в духовку. Артём плюхнулся на табуретку, откинул чёлку со лба:
— Ба, а отец звонил? Ну, после того?
Я покачала головой.
— Даже не спрашивал обо мне? — тихо добавил он.
— Нет, родной. Ни слова.
— И к нам в универ не заезжал. Хотя раньше, бывало, на кафедру заглядывал.
Лицо у него стало жёстким — я даже вздрогнула. Совсем мужчина. И не поймёшь порой, о чём думает.
— Мы в родителей, значит, такие? — вдруг спросил он. — Ты всю жизнь других на первое место ставила. Теперь вот отец… тоже по своей дорожке.
Я присела рядом, обняла его за плечи:
— Не казни себя, Тёма. Выбор у каждого свой. Отец выбрал деньги — его право. Я выбрала свободу. А ты… ты выбрал совесть. И я горжусь тобой. Ужасно горжусь.
— Как думаешь, он одумается? — он смотрел в окно, будто там, за стеклом, прятался ответ.
— Не знаю, родной. Хочется верить. Но если нет… проживём как-нибудь, да?
— Конечно проживём! — он тряхнул головой, сбрасывая мрачное настроение. — У тебя, между прочим, новая жизнь начинается. Клубу ветеранов скоро крышка!
— Это ещё почему? — усмехнулась я.
— Да бабулька моя в студию танцев запишется! — он вскочил, протягивая мне руку. — Кстати, давно хотел показать, как я научился…
— Куда? С моими-то коленями? — я замахала руками.
— Твои колени ещё нас всех переживут! — он подхватил меня, закружил по кухне.
Я ойкнула, но поддалась. А что делать с этим сорванцом? Он меня ещё в детстве по комнате на закорках таскал.
Духовка звякнула — пироги готовы. Артём бережно усадил меня на стул:
— Сиди. Я сам достану.
Я смотрела, как он хлопочет у плиты, и думала: вот она, настоящая любовь — не в громких словах, не в обещаниях, а в таких вот мелочах. В поддержке без напоминаний. В заботе без унижения.
— Слушай, ба, — он выложил румяные пироги на блюдо. — А чего бы тебе правда не записаться? Тут недалеко студию открыли — «Серебряные танцы» называется. Для тех, кому за пятьдесят. Представляешь, даже чемпионаты проводят!
— Да ну тебя, фантазёр, — отмахнулась я. — Какие чемпионаты в моём возрасте.
— А вот и зря, — он надкусил горячий пирог, обжёгся, смешно задул. — Анина бабушка в шестьдесят восемь на танго подсела. Теперь только и разговоров, что про какие-то «ганчо» и «кортады». Говорит, будто заново родилась.
Я покачала головой, но внутри вдруг что-то откликнулось. А почему бы и нет? Чем я хуже? Петя всегда говорил, что я для танцев рождена. «У тебя душа танцует, Машенька,» — так и говорил.
— Подумаю, — пообещала я. — Может, и правда схожу… гляну одним глазком.
Когда Артём ушёл, унося с собой половину пирогов («Ане отнесу, пусть знает, какая у меня бабуля золотая»), я долго стояла у окна. Смотрела на качели во дворе, на молодую мамашу с коляской, на стайку подростков у скамейки.
Что-то закончилось в моей жизни. Что-то важное и болезненное. Семья, которую я знала, разрушилась. Сын, которого я вырастила, выбрал другую дорогу.
Но что-то и началось. Что-то светлое и лёгкое, как пёрышко. Как то чувство, когда Артём кружил меня по кухне.
Я поставила чайник и достала из шкафа шкатулку с фотографиями. На самой старой — мы с Петей, молодые, красивые. Я в голубом платье, он в белой рубашке. Танцуем на свадьбе у друзей.
— Как думаешь, Петенька, — спросила я тихо, — может, и правда на танцы сходить?
Ответа не было, конечно. Но на душе стало удивительно спокойно. Решено. В понедельник пойду записываться. Жизнь-то, оказывается, и в семьдесят три может начаться заново.
А Олег… Что ж, дорога к моему дому всегда открыта. Если сын найдёт в себе силы сделать шаг навстречу — я приму его. Но на своих условиях.
Потому что теперь я знаю цену себе. И она куда выше, чем цена моей квартиры.
