— Твой друг Костя не будет жить в нашей гостиной, Андрей! Мне плевать, что его выгнала жена, это их проблемы, а у нас однокомнатная квартира, и я не нанималась обслуживать двух здоровых мужиков! — кричала Света, стоя в узком коридоре и пытаясь стянуть с отекшей ноги туфлю, не наступив при этом в чужие грязные кроссовки сорок пятого размера.
В нос бил густой, почти осязаемый запах дешевого пива и вяленой рыбы. Этот смрад стоял стеной, перебивая даже привычный аромат её духов, и казалось, уже успел пропитать обои в прихожей. Света выпрямилась, швырнула сумку на пуфик и прошла в комнату. Картина, представшая перед ней, могла бы стать иллюстрацией к слову «наглость» в толковом словаре.
В их единственной комнате, которая служила одновременно спальней, гостиной и кабинетом, царил хаос. Андрей сидел в кресле, подтянув под себя ноги, а на их супружеском диване, развалившись во весь рост и закинув пятки в серых носках на подлокотник, лежал Костя. Телевизор орал на полной громкости — шел какой-то боевик со стрельбой и визгом тормозов. Журнальный столик, который Света протирала только сегодня утром перед уходом, был завален горой чешуи, пустыми жестяными банками и пластиковыми тарелками с жирными пятнами кетчупа.
Андрей даже не подумал встать. Он лишь лениво повернул голову в сторону жены, и на его лице появилось выражение досадливой скуки, словно она помешала ему в самый ответственный момент спасения мира. Его глаза блестели той особой мутной поволокой, которая появляется после третьего литра пива.
— Свет, ну чего ты начинаешь с порога? — протянул он, делая глоток из банки. — У человека трагедия, семья рушится, а ты заладила про свои квадратные метры. Где твое сострадание?
Костя, не меняя позы, сыто рыгнул и почесал живот под задранной футболкой. Его лицо, круглое и лоснящееся, выражало абсолютное спокойствие удава, который только что проглотил кролика и теперь переваривает его в теплом местечке.
— Привет, Светуль, — бросил он, не отрываясь от экрана. — Ты не кипятись. Ленка совсем с катушек слетела, выставила меня в чем был. Андрюха — настоящий друг, не бросил. Я тут перекантуюсь немного, пока жилье не найду. Не на вокзале же мне спать, в самом деле.
Света почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Она знала это «немного». Костя был из той породы людей, которые пускают корни быстрее, чем плесень в сыром подвале. Он нигде не работал уже полгода, называя себя «свободным художником в поиске ниши», а по факту жил за счет жены Лены, пока у той, видимо, не лопнуло терпение. И теперь этот паразит переполз на новую жертву.
— Немного — это сколько? — Света подошла к телевизору и выдернула шнур из розетки. Экран погас, комната погрузилась в относительную тишину, нарушаемую лишь хрустом рыбной головы, которую Костя продолжал механически обгладывать. — День? Два? У нас тридцать восемь квадратных метров, Андрей. Ты забыл? Здесь нет гостевой спальни. Здесь нет даже кладовки, куда можно положить матрас. Где он спать собирается?
Андрей поморщился, словно у него заболел зуб. Он не любил, когда его ставили перед бытовыми фактами, предпочитая жить в мире, где все решается само собой или за счет других.
— Ну чего ты к мелочам цепляешься? — Андрей махнул рукой, едва не опрокинув банку. — На полу поспит. Кинем одеяло, и нормально. Мы же мужики, нам перины не нужны. Правда, Костян?
— Да без проблем, братан, — отозвался Костя, наконец соизволив сесть. Он оглядел комнату хозяйским взглядом, задержавшись на шкафу-купе. — Я неприхотливый. Мне главное — крыша над головой и человеческое отношение. А то Ленка, стерва, совсем загрызла. То денег нет, то работы нет… А где ее взять, работу эту достойную, если кругом одни жулики?
Света смотрела на мужа и не узнавала его. Или, наоборот, узнавала слишком хорошо. Андрей всегда хотел казаться рубахой-парнем, широкой душой, но почему-то его щедрость всегда реализовывалась за ее счет. Это она платила коммуналку, это она покупала продукты, потому что зарплата Андрея уходила на «обслуживание машины» и вот такие посиделки с друзьями.
— Андрей, выйдем на кухню. Сейчас же, — процедила она сквозь зубы, чувствуя, как от усталости и злости начинают дрожать руки.
— Зачем? — Андрей демонстративно откинулся на спинку кресла. — У меня от друга секретов нет. Говори здесь. Костян свой человек.
— Свой человек? — Света обвела рукой свинарник на столе. — Этот «свой человек» превратил наш дом в пивную за три часа! Я прихожу с работы, я на ногах с восьми утра, я хочу тишины и чистоты. А вместо этого я должна дышать перегаром и смотреть на грязные носки на подушке, на которой я сплю!
Костя, услышав про носки, посмотрел на свои ноги, потом перевел взгляд на Свету и криво ухмыльнулся:
— Свет, ну ты чего, брезгуешь что ли? Носки свежие, утром надел. Ты лучше скажи, у нас пожрать что-нибудь есть нормальное? А то рыба — это так, баловство, желудок не обманешь. Андрюха говорил, ты готовишь классно.
Эта фраза стала последней каплей в чаше терпения, но Света пока сдержалась. Она поняла, что криком здесь ничего не добьешься. Они вдвоем, они пьяны, и они чувствуют свое численное превосходство. Андрей упивался ролью благодетеля, а Костя просто наслаждался моментом, когда за него решают проблемы другие.
— Значит так, — Света говорила тихо, но твердо. — Сейчас вы убираете весь этот срач. Проветриваете комнату. А завтра утром, Костя, ты собираешь свои вещи и едешь к маме, к друзьям, в хостел — мне все равно. Но здесь ты жить не будешь.
Андрей резко встал с кресла. Его лицо покраснело, а добродушная маска «своего парня» сползла, обнажив раздражение маленького человека, чей авторитет поставили под сомнение при свидетелях.
— Ты мне условия ставить будешь? В моем доме? — взревел он, подходя к жене вплотную. — Костя — мой гость. И он будет здесь столько, сколько нужно. А если тебе что-то не нравится — кухня свободна. Иди и успокойся. Не позорь меня перед другом своим бабским эгоизмом.
Костя в это время с интересом наблюдал за сценой, отрывая очередной плавник от вяленого леща. Он чувствовал себя как в кинотеатре, где показывают увлекательную драму, и был абсолютно уверен, что финал будет в его пользу. Ведь мужская солидарность, по его мнению, была крепче любого брака.
Света развернулась и вышла из комнаты, чувствуя, как спину сверлят два взгляда — один наглый и насмешливый, второй — злобный и мутный. Ей нужно было просто выпить воды. Горло пересохло так, будто она наглоталась песка, а сердце колотилось где-то у самого основания шеи, отдавая гулкими ударами в виски.
На кухне, её крошечной, любимой кухне, где она обычно отдыхала душой за чашкой кофе, царил такой же разгром, как и в гостиной. В раковине громоздилась гора посуды: тарелки с засохшими остатками какой-то еды, жирная сковорода, которую даже не залили водой, мутные стаканы. На столешнице валялись крошки хлеба, луковая шелуха и открытая пачка майонеза, которая уже начала желтеть по краям. Света с ужасом поняла, что они не просто пили пиво — они здесь полноценно обедали, опустошив холодильник, и даже не подумали убрать за собой хотя бы в раковину.
Она попыталась налить воды, но к крану было не подобраться из-за наваленной утвари. Света с силой отодвинула грязную кастрюлю, та с грохотом ударилась о кафель. Звук получился резким, неприятным. Она набрала воды в ладони и плеснула себе в лицо, пытаясь смыть липкое ощущение чужого присутствия.
Тяжелые шаги за спиной заставили её напрячься. В дверном проеме нарисовался Костя. Он опирался плечом о косяк, держа в руке пустую банку, которую лениво сминал пальцами. Его лицо раскраснелось, глаза блестели масляным блеском сытого кота, который уверен, что его не пнут, даже если он нагадит в тапки.
— Слышь, Светуль, ну ты чего в самом деле? — начал он, растягивая слова. — Мы ж не чужие люди. Андрюха говорит, у вас пельмешки в морозилке есть. Может, организуешь? А то под пиво сухомятка эта надоела, хочется чего-то горяченького, жирненького. По-домашнему, а? Ты ж хозяюшка.
Слово «хозяюшка» прозвучало из его уст как сальное оскорбление. Света медленно вытерла лицо полотенцем и повернулась к нему.
— В этом доме самообслуживание, Костя. Хочешь есть — иди в магазин, покупай и готовь. Или пусть тебе твой друг готовит. А я вам не прислуга.
Костя хмыкнул, словно услышал забавную шутку, и сделал шаг внутрь кухни, сокращая дистанцию. От него несло потом и дешевым дезодорантом.
— Да ладно тебе ломаться. Андрюха сказал, ты вкусно жаришь, с корочкой. Тебе что, сложно? Делов-то на десять минут. Сковородку только сполосни, а то мы там яйчницу жарили, пригорело немного.
Следом за Костей на кухню ввалился Андрей. Он выглядел воинственно, но при этом как-то жалко: футболка выбилась из джинсов, волосы взъерошены. Видимо, перед другом ему нужно было срочно восстановить статус «главы семьи», который пошатнулся после Светиного демарша с телевизором.
— В чем проблема, Свет? — рявкнул он, окидывая взглядом кухню и демонстративно не замечая бардака. — Человек попросил по-человечески. Он гость! Ты понимаешь значение этого слова? Гость в доме — это святое. А ты ведешь себя как… как базарная торговка.
— Как кто? — тихо переспросила Света, чувствуя, как внутри натягивается стальная струна.
— Как эгоистка и стерва! — Андрей повысил голос, явно работая на публику в лице Кости. — Ты видишь только себя. «Я устала», «я хочу тишины». А то, что у парня жизнь рушится, тебе плевать? То, что я хочу с другом посидеть нормально, тебе плевать? Мы сидим, никого не трогаем, а ты приходишь и начинаешь права качать. Трудно сковородку помыть? Руки отвалятся?
Костя одобрительно кивнул, подмигнув Андрею:
— Во-во, брат. Бабы нынче пошли — ни сочувствия, ни понимания. Ленка такая же была. Только и знала: дай денег, дай то, дай сё. А как мне хреново — так всем побоку. Ты, Андрюха, держись, не прогибайся. Мужик должен быть мужиком.
Света смотрела на мужа и видела перед собой совершенно чужого человека. Три года брака, планы на ипотеку побольше, совместные отпуска — все это сейчас рассыпалось в прах, перечеркнутое пьяным угаром и желанием выпендриться перед неудачником-дружком. Андрей не просто не защищал её — он объединился с этим паразитом против неё. Он получал удовольствие, унижая её, показывая свою мнимую власть.
— Значит, я стерва? — Света усмехнулась, но глаза её оставались ледяными. — Отлично. Тогда слушай внимательно, «мужик». Пельмени я жарить не буду. Посуду я мыть не буду. И слушать ваши пьяные бредни я тоже не намерена.
— Да ты офигела! — Андрей шагнул к ней, нависая над столом. — Ты забыла, кто в доме мужик? Я сказал: пожарь пельмени! Быстро! Иначе…
— Иначе что? — Света скрестила руки на груди, не отступая ни на сантиметр. — Ударишь меня? Давай. Только учти, Андрей, это будет последнее, что ты сделаешь в этой квартире в качестве моего мужа.
Костя, почуяв, что пахнет жареным уже не в гастрономическом смысле, решил вмешаться, но сделал только хуже:
— Ой, да ладно вам, — протянул он с той же мерзкой ухмылкой. — Андрюх, забей. Не хочет — не надо. Сами справимся. Только, Светуль, ты бы тон сменила. Некрасиво это. Женщина должна быть мягкой, уступчивой. Хранительницей очага, так сказать. А ты как цепной пес. Неудивительно, что Андрюха с тобой расслабиться не может.
Андрей, получив такую поддержку, расправил плечи:
— Вот именно! Костян дело говорит. Ты меня душишь своим контролем. «Туда не клади», «здесь не сиди». Теперь еще и друга моего выгоняешь. А я тебе так скажу: если Костя тебе мешает, значит, ты меня не уважаешь. А если ты меня не уважаешь, то на кой черт мне такая жена?
Он выпалил это и замер, ожидая, что Света испугается, заплачет, начнет оправдываться. Это был его козырь, его проверенный прием — обвинить её во всех грехах, чтобы она почувствовала себя виноватой и побежала заглаживать вину. Обычно это работало. Света всегда старалась сглаживать углы. Но сегодня, глядя на эту грязную кухню, на заплывшее лицо Кости и перекошенную от злобы физиономию мужа, она вдруг поняла: сглаживать больше нечего. Угол стал слишком острым, и об него можно только порезаться.
Света молча обошла мужа, словно он был пустым местом, и вернулась в комнату. Ей нужно было что-то делать руками, иначе она просто взорвется. Она схватила со стула большой черный пакет для мусора, который приготовила утром, чтобы выбросить старые коробки из-под обуви, и решительно подошла к журнальному столику.
— Ты что удумала? — Андрей, пошатываясь, влетел в комнату следом за ней. Костя, не спеша, шаркал позади, держась за живот с таким видом, будто его только что несправедливо обидели в лучшем ресторане города.
Света не отвечала. Она сгребала со стола всё подряд: пустые банки, скомканные салфетки, рыбьи хвосты и даже недоеденную пачку чипсов. Жестянки глухо звякали, ударяясь друг о друга в чреве пакета. Запах прокисшего пива и рыбы взметнулся вверх с новой силой, вызывая тошноту.
— Э, полегче! Там еще осталось! — возмутился Костя, увидев, как в мешок летит почти полная пачка сухариков. — Андрюх, твоя жена совсем берега попутала. Продукты переводит. Мы за это, между прочим, деньги платили.
Андрей подскочил к столику и схватил Свету за запястье. Его пальцы были липкими и горячими.
— Поставь на место! — рявкнул он, пытаясь вырвать пакет. — Ты не имеешь права распоряжаться тем, что я купил! Мы сидим, общаемся, а ты ведешь себя как истеричка. Хватит устраивать показательные выступления!
Света резко выдернула руку. На бледной коже остались красные пятна от его пальцев. Она выпрямилась во весь рост и посмотрела мужу прямо в глаза. В её взгляде не было ни страха, ни мольбы, только холодное, брезгливое отчуждение.
— Общаетесь? — переспросила она ледяным тоном. — Андрей, ты называешь это общением? Ты сидишь в грязи, пьешь дешевое пойло и слушаешь нытье неудачника, который даже жене своей оказался не нужен. И ты тащишь эту грязь в наш дом. В мой дом.
— Не смей так говорить про Костяна! — взвизгнул Андрей, и слюна брызнула изо рта. — Ты его мизинца не стоишь! Мы с ним с первого класса вместе! Он меня из драки вытаскивал, когда нас в девятом классе прессовали! А ты? Что ты сделала? Только пилишь меня каждый день: «Андрей, кран течет», «Андрей, денег мало», «Андрей, не пей». Да с тобой сдохнуть от тоски можно!
Костя, почувствовав, что чаша весов склоняется в его сторону, плюхнулся обратно на диван, демонстративно закинув ногу на ногу.
— Вот видишь, брат, я же говорил, — подал он голос, ковыряя в зубах ногтем. — Бабы — они все одинаковые. Им только дай волю, они из мужика тряпку сделают. Она тебя не ценит. Я бы на твоем месте давно ей показал, где раки зимуют. Нельзя позволять так с собой разговаривать. Ты глава семьи или кто?
Андрей тяжело дышал, раздувая ноздри. Слова друга падали на благодатную почву уязвленного самолюбия и алкогольного опьянения. Ему казалось, что он сейчас защищает не просто друга, а свою мужскую честь, свою свободу, которую эта женщина пытается у него отнять своими требованиями чистоты и порядка.
— Слышала? — Андрей ткнул пальцем в сторону развалившегося гостя. — Костя меня понимает. Он мне ближе, чем ты, со своими вечными претензиями. Друзья не предают, Света. А жены… Жену и поменять можно, если она бракованная попалась.
В комнате повис тяжелый запах перегара и предательства. Света смотрела на человека, с которым прожила три года, с которым клеила эти обои, выбирала этот диван, мечтала о ребенке, и понимала, что этого человека больше нет. Или его никогда и не было. Был только этот инфантильный, озлобленный подросток в теле тридцатилетнего мужчины, для которого мнение собутыльника важнее спокойствия жены.
— Раз так, — Света завязала узел на мусорном пакете, и полиэтилен противно скрипнул. — Раз он тебе ближе и дороже, то, может, тебе стоит жить с ним? Я не держу.
Андрей опешил. Он ожидал скандала, криков, битья посуды, но не этого спокойного предложения. В его пьяном мозгу шестеренки скрипели, пытаясь переварить информацию. Он решил, что она блефует. Она не может его выгнать. Кому она нужна без мужика? Кто ей полку прибьет?
Он усмехнулся, шагнув к ней вплотную, пытаясь задавить авторитетом.
— Ты меня на понт не бери, дорогая. Ты без меня загнешься в этой конуре. Ишь, осмелела. Короче так. Слушай меня внимательно, и не перебивай.
Он сделал паузу, оглянувшись на Костю, ища поддержки. Тот одобрительно кивнул и поднял большой палец вверх. Андрей набрал в грудь побольше воздуха, чувствуя себя вершителем судеб.
— Костя остается здесь. Столько, сколько ему нужно. Неделю, месяц, год — мне плевать. Он будет спать здесь, есть здесь и смотреть телек здесь. А ты, если хочешь оставаться моей женой, заткнешься, пойдешь на кухню и приготовишь нам пожрать. А если тебя что-то не устраивает…
Он специально затянул паузу, наслаждаясь моментом своей абсолютной власти.
— …то дверь вон там. Никто тебя не держит. Но запомни, Света: я ставлю вопрос ребром. Или Костя остается, и ты ведешь себя нормально, или, если ты его выгоняешь — я уйду вместе с ним! Прямо сейчас! И больше не вернусь! Выбирай: или ты уважаешь моих друзей, или остаешься одна.
Андрей победоносно скрестил руки на груди. Он был уверен, что это шах и мат. Сейчас она испугается одиночества, испугается статуса «разведенки», начнет извиняться, плакать, и они с Костяном, так и быть, великодушно простят её, отправив жарить эти чертовы пельмени.
Костя на диване довольно хрюкнул:
— Красава, Андрюха! Жестко, но справедливо. Пусть знает свое место. Ну что, хозяйка, дожаришь пельмешки? А то мы с голодухи скоро пухнуть начнем.
Света посмотрела на одного, потом на другого. Внутри у неё что-то щелкнуло. Последний трос, который еще держал эту конструкцию под названием «семья», лопнул с сухим треском. Она не чувствовала горя. Она чувствовала невероятное, звенящее облегчение. Как будто с плеч сняли рюкзак с камнями, который она тащила в гору несколько лет.
Она медленно поставила мусорный пакет на пол.
— Отличное решение, Андрей, — произнесла она совершенно спокойно, и в её голосе не было ни капли иронии. — Просто отличное.
Света не дала мужу опомниться. Она не стала кричать, топать ногами или картинно указывать перстом на дверь. Всё это было лишним, театральным, ненастоящим. Внутри неё воцарилось ледяное спокойствие хирурга, который ампутирует гангренозную конечность, чтобы спасти весь организм.
Она развернулась и быстрым шагом вышла в прихожую. Андрей застыл с открытым ртом, всё ещё удерживая свою победную позу, но в его пьяных глазах уже промелькнула тень растерянности. Он ожидал слез, мольбы, истерики — чего угодно, только не этой деловитой суеты.
— Эй, ты куда? — крикнул он ей в спину, голос его предательски дрогнул. — Я с тобой разговариваю!
Света не ответила. Она подошла к вешалке, где висела её куртка и пуховик Андрея — тот самый, дорогой, фирменный, который они покупали в кредит прошлой зимой, чтобы он «выглядел солидно» на встречах. Она рывком сняла пуховик с крючка. Тяжелая ткань зашуршала в тишине квартиры.
Света широко распахнула входную дверь. С лестничной клетки пахнуло холодом, сыростью и застарелым запахом кошачьей мочи. Она размахнулась и со всей силы швырнула куртку в темный проем подъезда. Пуховик, пролетев пару метров, шлепнулся прямо на грязный бетонный пол у мусоропровода, раскинув рукава, словно сбитая птица.
— Проваливайте оба, — сказала она ровным, глухим голосом, глядя не на мужа, а куда-то сквозь него, на выцветшие обои. — Время пошло.
Андрей выбежал в коридор, споткнувшись о порог. Увидев свою куртку, валяющуюся в грязи, он побагровел. Весь его хмель моментально испарился, сменившись животным страхом и яростью.
— Ты что творишь, дура?! — заорал он, но не спешил выходить за порог, словно невидимая черта удерживала его внутри. — Это вещь денег стоит! Ты совсем головой поехала на почве усталости? А ну подними немедленно!
Костя, тяжело дыша, выплыл следом. Он всё ещё сжимал в руке банку пива, словно это был его спасательный круг. Увидев открытую дверь и валяющуюся куртку, он быстро оценил обстановку. Его крысиное чутье подсказывало: халява кончилась, и ловить здесь больше нечего.
— Андрюх, по ходу, твоя баба реально психованная, — просипел он, натягивая кроссовки и даже не трудясь развязать шнурки. — Я ж говорил, стерва. Пойдем отсюда, нафиг надо с психами связываться. Зарежет еще ночью.
Андрей переводил взгляд с жены на друга и обратно. Его мир, уютный и понятный, где он был королем положения, рушился на глазах.
— Света, ты понимаешь, что ты делаешь? — он попытался включить последнюю передачу манипуляции, понизив голос до угрожающего шепота. — Я ведь не шутил. Если я сейчас выйду за эту дверь, назад дороги не будет. Мы разведемся. Ты останешься одна в этой коробке. Никому не нужная, стареющая разведенка. Ты этого хочешь?
Света смотрела на него и удивлялась самой себе. Ей не было больно. Ей было противно. Противно смотреть на его отвисшую губу, на бегающие глазки, на то, как он жалко цепляется за косяк двери.
— Обувайся, Андрей, — сказала она, скрестив руки на груди. — Твой друг уже готов. Не задерживай его. У вас впереди насыщенная ночь. Вокзалы, скамейки, романтика мужской дружбы. Всё как ты хотел.
— Ах так? — Андрей злобно сощурился. Он понял, что проиграл, и теперь хотел только одного — сделать ей побольнее напоследок. — Ну и отлично! Ну и живи тут сама со своими тараканами! Я найду себе нормальную бабу, которая будет ценить меня и моих друзей. А ты сгниешь тут в одиночестве!
Он начал лихорадочно натягивать ботинки, путаясь в шнурках, пыРассказ 5. Часть 4
Света развернулась и спокойным, размеренным шагом направилась в прихожую. Её движения были лишены той нервозности, которая обычно сопровождает семейные ссоры. Она двигалась с четкостью хирурга, готовящегося ампутировать гангренозную конечность — без жалости, но и без лишней жестокости, просто потому, что это необходимо для выживания организма.
Андрей, всё еще стоявший в позе победителя посреди комнаты, растерянно моргнул. Он ожидал, что жена пойдет на кухню греметь кастрюлями, признав поражение, но она прошла мимо.
— Ты куда? — крикнул он ей в спину, и в его голосе проскользнула первая нотка неуверенности. — Я с кем разговариваю? Ты меня слышала? Я сказал: или мы остаемся вдвоем, или я ухожу!
Света не ответила. В прихожей зашуршала одежда. Она сняла с вешалки куртку мужа — его любимую, кожаную, купленную в кредит, которым он так гордился. Затем она решительно открыла входную дверь. С лестничной клетки потянуло холодом, запахом сырости и чьей-то жареной картошкой.
Андрей, почуяв неладное, выскочил в коридор. Костя, кряхтя и держась за поясницу, поплелся следом, не желая пропускать развязку.
Света размахнулась и швырнула куртку прямо на грязный бетонный пол подъезда. Тяжелая кожа шлепнулась о ступеньки, рукав угодил в лужицу пролитого кем-то пива.
— Отличное решение, — повторила она, поворачиваясь к остолбеневшим мужчинам. — Ты сказал: если Костя уйдет, ты уйдешь с ним. Я уважаю твой выбор, Андрей. Ты настоящий друг. А теперь — проваливайте оба.
Лицо Андрея вытянулось, рот приоткрылся, делая его похожим на рыбу, выброшенную на берег. Весь его хмель моментально выветрился, уступив место животному страху и неверию.
— Ты… ты что творишь, дура? — просипел он, глядя на свою куртку, валяющуюся в грязи. — Ты совсем с катушек слетела? Подними немедленно!
— Вон, — коротко бросила Света. Она наклонилась, схватила огромные, растоптанные кроссовки Кости, которые стояли у порога и источали тошнотворный запах, и выкинула их вслед за курткой. Один кроссовок гулко ударился о перила и отлетел к мусоропроводу.
Костя взвизгнул, как ужаленная свинья:
— Э! Ты чего творишь, психованная?! Это «Найки»! Андрюха, ты посмотри, что она делает! Уйми свою бабу!
Но Андрею было не до друга. Он смотрел в глаза жены и видел там пустоту. Не обиду, которую можно загладить цветами, не злость, которая перегорит к утру, а абсолютное, ледяное равнодушие. Стена, о которую разбиваются любые манипуляции.
— Света, прекрати этот цирк, — Андрей попытался вернуть себе командный тон, но голос предательски дрогнул. — Закрой дверь. Мы сейчас успокоимся, поговорим…
— Разговоры закончились, — отрезала она. — Ты поставил ультиматум. Я его приняла. Ты выбрал друга. Всё честно. Выметайтесь из моей квартиры. Сейчас же. Или я помогу тебе собрать остальные вещи — через окно.
Она сделала шаг вперед, наступая на них. В узком коридоре ей вдруг стало просторно, а двое здоровых мужиков показались жалкими и ничтожными карликами.
— Да пошла ты! — заорал Костя, понимая, что бесплатный пансионат закрывается. Он босиком, в одних носках, выскочил на лестничную площадку, подпрыгивая на холодной плитке, и побежал спасать свои драгоценные кроссовки. — Андрюха, пошли отсюда! Она больная! С ней жить нельзя, она тебя во сне прирежет!
Андрей остался один на пороге. Он смотрел на Свету, пытаясь найти хоть каплю сомнения, хоть тень былой любви. Но перед ним стояла чужая женщина. Усталая, жесткая, готовая стоять насмерть за свои тридцать восемь метров покоя.
— Ты пожалеешь, — прошипел он, пытаясь сохранить остатки гордости, хотя выглядело это жалко. — Ты приползешь ко мне, Света. Ты одна загнешься. Кому ты нужна, разведенка с прицепом проблем? Я уйду! Слышишь? Я реально уйду!
— Я не слышу, Андрей. Я вижу, что ты всё еще здесь, — Света положила руку на дверь. — Ключи на тумбочку.
Андрей судорожно пошарил по карманам джинсов, вытащил связку ключей с брелоком в виде поршня и с силой швырнул их на пол. Металл звякнул о плитку.
— Подавись своей халупой! — крикнул он, брызжа слюной. — Мы с Костяном сейчас к нормальным бабам поедем! А ты сиди здесь, гний в одиночестве! Стерва!
Он выскочил в подъезд, едва не споткнувшись о порог. Там, на лестнице, Костя уже натягивал кроссовки, громко матерясь и проклиная всех женщин мира.
— Проваливайте оба! — громко сказала Света, глядя им вслед.
Она увидела, как Андрей поднимает свою грязную куртку, как он пытается отряхнуть её трясущимися руками, как он злобно смотрит на закрывающуюся дверь. В его взгляде была ненависть, смешанная с ужасом осознания того, что сегодня ночевать ему придется неизвестно где.
Света с силой захлопнула тяжелую металлическую дверь прямо перед их ошарашенными лицами. Грохот эхом разнесся по подъезду, заглушая бессвязные ругательства Кости.
Она повернула вертушку ночного замка. Щелк. Затем вставила ключ в верхний замок и сделала два полных оборота. Щелк-щелк.
Звук запираемого замка показался ей самой прекрасной музыкой на свете. В квартире наступила тишина. Телевизор молчал. Никто не чавкал, не вонял перегаром, не требовал пельменей.
Света прислонилась лбом к холодной двери и глубоко вздохнула. Воздух в квартире всё еще был пропитан запахом чужого присутствия, на полу валялись ключи мужа, на кухне ждала гора грязной посуды, но это больше не имело значения. Это была её грязь, и она уберет её, когда захочет.
Впервые за долгое время она была дома. Одна. И это было абсолютное, безусловное счастье…
