— Витя, где машина?
Голос Алины был ровным, но в нём звенела натянутая до предела сталь. Она стояла в дверях кухни, в строгом офисном платье, сжимая в руке ключи от квартиры и папку с документами для презентации. Её лицо было бледным, но не от страха, а от внезапного, ледяного предчувствия. Виктор сидел за столом спиной к ней, в его руке — белая фарфоровая чашка. Утреннее солнце заливало кухню мягким светом, делая всю сцену до абсурда умиротворённой. Воздух пах кофе и спокойствием. Её спокойствием он и пах.
— А Ленка взяла, — не поворачивая головы, ответил он. Его голос был таким же спокойным, как и вся эта утренняя идиллия. Он сделал глоток и со стуком, который показался Алине оглушительным, поставил чашку на блюдце. — Ей в торговый центр надо было, за какими-то туфлями. Сказала, скоро вернёт.
Он произнёс это так, будто речь шла о пачке соли, которую соседка попросила до вечера. Будто её машина, её личная вещь, купленная на её собственные деньги ещё до их свадьбы, была общим достоянием, дежурным средством передвижения для всей его многочисленной родни. На долю секунды Алина перестала дышать. Мир сузился до белой спины мужа и блика солнца на его волосах. Она физически ощутила, как внутри неё что-то оборвалось — тонкая, но прочная нить терпения, которую она сама же годами пряла из компромиссов и надежд.
Она молчала, а в голове с пулемётной скоростью проносились образы. Вот новая, только что купленная ими газонокосилка, которую его отец «взял на выходные» полгода назад и которая теперь мирно ржавеет у них в сарае. Вот её любимая дрель, подарок отца, мощная и дорогая, исчезнувшая из гаража после очередного визита его брата. На вопрос «где?» Виктор тогда пожал плечами и ответил: «Да у бати где-то, наверное, потом найдём». Они не нашли. А вот и сама Лена, его сестра, которая на прошлой неделе, пока они были на работе, пришла к ним «полить цветы» и забрала из холодильника почти целую головку пармезана и бутылку дорогого вина, которые Алина купила для их с Виктором романтического ужина.
Каждый этот случай был маленьким, почти незаметным уколом. Она списывала это на особенности «большой дружной семьи», на простоту нравов, на то, что «у них так принято». Она убеждала себя, что это мелочи, не стоящие ссоры. Но сейчас, глядя на невозмутимую спину мужа, она с абсолютной, убийственной ясностью поняла: это была не простота. Это было откровенное, узаконенное им самим презрение к ней и к её вещам.
— Как взяла? — её голос стал ниже, в нём не было и тени вопроса, только констатация факта. — Она не спросила.
Виктор наконец повернулся. На его лице было написано лёгкое раздражение, как будто она отвлекала его от чего-то важного своим неуместным вопросом.
— Алина, ну что ты начинаешь? Ей срочно надо было. Она звонила, тебя не было дома, я разрешил. В чём проблема? Это же Ленка, не чужой человек.
И в этот момент Алина поняла, что это не просто наглость его сестры. Это — позиция её мужа. Для него его семья, его «клан», имела абсолютное, негласное право на всё, что находилось в этом доме. На их общее имущество. И на её личное тоже. Она, Алина, была здесь лишь временным пользователем, гостем, которому милостиво позволяли жить рядом с ним и его семьёй.
— Срочно? В торговый центр за туфлями — это срочно? — повторила она, и каждое слово было похоже на маленький осколок льда. — У меня презентация через сорок минут, Витя. Проект, над которым я работала три месяца.
Он махнул рукой, и этот жест, полный пренебрежения к её работе, к её жизни, стал последней каплей.
— Да ладно тебе, вызовешь такси. Не делай из этого трагедию. Ну что ты как неродная? Мы же семья.
«Мы же семья».
Эти три слова, произнесённые с такой лёгкостью, упали в тишину кухни не тёплым одеялом, а холодной, тяжёлой цепью. Они должны были успокоить, примирить, но вместо этого они стали детонатором. Для Алины в них сконцентрировалось всё, что она годами пыталась не замечать, с чем мирилась, что оправдывала. Это была индульгенция, которую Виктор щедро выписывал всей своей родне на любые их поступки. Универсальный ключ, открывающий любую дверь в их доме, любой ящик, любой счёт. «Семья» в его понимании была не союзом равных, а неким племенем, где права распределяются по старшинству и кровному родству, а она, жена, была примкнувшей к этому племени иноплеменницей с минимальным набором прав и максимальным — обязанностей.
Её лицо не изменилось, но что-то внутри неё стало твёрдым и острым, как застывшая сталь. Она сделала медленный шаг на кухню, положив папку на столешницу. Звук от соприкосновения картона и дерева прозвучал сухо и отчётливо.
— Твоя сестра взяла мою машину без спроса, а твой отец «одолжил» дрель из гаража! Это наш дом или проходной двор для твоей родни?! Они даже не спрашивают, они просто берут! А ты стоишь и молчишь, потому что боишься им слово поперёк сказать!
Её голос не сорвался на крик. Наоборот, он стал тише, плотнее, в нём появилась опасная, металлическая вибрация. Она не жаловалась, она выносила обвинение. Каждое слово было отточено годами молчаливого раздражения. Виктор вздрогнул, словно его ударили. Его лицо потеряло утреннюю расслабленность, черты заострились.
— Что ты несёшь? Боюсь? Я их не боюсь, я их уважаю! Это мои родители, моя сестра! Они всегда помогут, если что-то случится! Помнишь, когда мы ремонт делали, кто нам помогал стены ровнять? Отец! А когда ты с температурой слегла, кто тебе бульон привозил? Ленка! А ты сейчас из-за какой-то железки и старой дрели скандал устраиваешь!
Он вскочил на ноги, опрокинув ложку, которая с звяканьем покатилась по плитке. Теперь они стояли друг напротив друга, и уютная кухня превратилась в ринг.
— Помогал? — Алина усмехнулась, но в её усмешке не было веселья, только яд. — Твой отец пришёл «помогать» со своим набором инструментов двадцатилетней давности, а ушёл с моей новой дрелью, потому что «у его совсем плохая стала». А Лена привезла бульон в моей же кастрюле, которую она «забыла» вернуть месяц назад! Это не помощь, Витя! Это круговорот наших вещей в твоей семье! Они не помогают, они потребляют. Потребляют наше время, наши вещи, наше пространство.
Его лицо побагровело. Он не ожидал такого отпора, такой убийственной логики. Он привык, что после его коронной фразы про «семью» Алина обычно вздыхала и умолкала.
— Ты просто не понимаешь! У нас так принято! Мы — одно целое! Если кому-то что-то нужно, он просто берёт, потому что знает, что ему не откажут! Это и есть поддержка! А у тебя что ни вещь — то крепость! Ты всё делишь на «моё» и «твоё»! Это эгоизм, Алина! Чистой воды эгоизм!
— Нет, Витя. Это называется уважение. То, чего у твоей родни нет ни ко мне, ни, как я погляжу, к тебе. Потому что они знают, что ты никогда им не откажешь. Ты их не уважаешь, ты их обслуживаешь. Ты не глава своей семьи, ты — филиал по обслуживанию их клана. Бесплатный прокат инструментов, таксопарк и склад продуктов. И самое страшное — ты сам этого не видишь. Ты считаешь это нормой.
Слова «ты считаешь это нормой» повисли в воздухе, густые и ядовитые, как испарения ртути. Виктор открыл рот, чтобы возразить, чтобы снова броситься на защиту своего мироустройства, но в этот момент в прихожей щёлкнул замок. Этот звук, такой обыденный и привычный, сейчас прозвучал как выстрел стартового пистолета, объявляющего новый, ещё более жестокий этап их противостояния. Дверь открылась, и на пороге кухни появилась Лена, сестра Виктора. Она была в новом ярком платье, на её лице играла довольная улыбка, а в руках она держала несколько глянцевых пакетов из дорогих бутиков.
— О, вы чего тут столпились, как на партсобрании? — весело прощебетала она, не замечая или делая вид, что не замечает сгустившейся атмосферы. Она прошла мимо них, бросила на кухонный стол связку ключей от машины Алины — они со звоном ударились о столешницу в сантиметре от папки с документами — и с наслаждением потянулась. — Фух, ну и пробки! Еле выбралась из этого центра.
Виктор, увидев сестру, заметно расслабился. Его боевая стойка обмякла. Словно на ринг, где он проигрывал по очкам в поединке один на один, вдруг вышел его секундант с полотенцем и водой. Он перестал смотреть на Алину, всё его внимание переключилось на сестру.
Алина же, наоборот, напряглась до предела. Она смотрела не на Лену. Она смотрела на ключи, небрежно брошенные на её документы. Этот жест был красноречивее любых слов. Это было финальным штрихом к портрету тотального безразличия. Она медленно повернула голову и посмотрела прямо на Лену.
— Ты взяла мою машину, — произнесла Алина. Это был не вопрос. Это был приговор.
Лена удивлённо моргнула, её весёлость на мгновение дала трещину. Она перевела взгляд с непроницаемого лица Алины на побагровевшего Виктора и обратно.
— Ну… взяла. И что? Витя же разрешил, — она пожала плечами, и в этом жесте было столько детской, незамутнённой уверенности в своей правоте, что Алине захотелось рассмеяться. — Мне очень надо было. Я же вернула.
— Лена, иди в комнату, — торопливо вмешался Виктор. Он сделал шаг, инстинктивно пытаясь встать между сестрой и женой, заслонить её от ледяного взгляда Алины. — Мы тут… разговариваем.
— Нет, — отрезала Алина, делая шаг в сторону и обходя его, чтобы снова оказаться лицом к лицу с Леной. — Пусть останется. Я хочу, чтобы она это слышала. Ты не просто взяла мою машину. Ты взяла её без моего разрешения. Тебе не пришло в голову позвонить мне? Спросить?
Лена, почувствовав за спиной надёжную защиту брата, мгновенно осмелела. Её лицо приняло обиженно-высокомерное выражение.
— Слушай, ну я же не знала, что у тебя тут каждый винтик под счёт. Звонила, ты трубку не брала. Что мне, на автобусе тащиться было? Витя — мой брат, это и его дом тоже. Значит, и я могу рассчитывать на помощь.
И тут она, словно вспомнив что-то важное, добавила с ноткой капризного недовольства:
— Кстати, бензина почти на нуле. Еле до заправки дотянула бы. Мог бы и заправить, если уж даёшь машину покататься.
Последняя фраза была адресована Виктору, но ударила она по Алине. Она посмотрела на мужа. Он стоял, слегка насупившись, но в его глазах не было осуждения сестры. Была только досада на Алину за то, что она устроила эту некрасивую сцену. И в этот момент Алина окончательно поняла. Она была здесь одна. Против них. Против их «семьи», их «понятий», их нерушимого союза, построенного на её вещах и её терпении. Они были монолитом. А она — всего лишь пылью на его поверхности.
Лена фыркнула, одарив Алину взглядом, полным снисходительного превосходства, подхватила свои пакеты и с победным видом удалилась из кухни, оставив за собой тонкий шлейф дорогих духов и звенящую пустоту. Она ушла, не прощаясь, как уходят из своей собственной комнаты. Ушла, уверенная в незыблемости этого мира, где брат всегда защитит, а имущество брата — это просто ресурс.
Виктор проводил её взглядом, и когда дверь за сестрой закрылась, он медленно повернулся к Алине. Он готовился продолжить бой. В его глазах стояла упрямая, выстраданная правота. Он собирался говорить о долге, о кровных узах, о том, что она так ничего и не поняла. Но он не успел.
Алина молчала. Она больше не смотрела на него. Её взгляд был устремлён на ключи от её машины, лежащие поверх её рабочих документов, как надгробный камень на её карьере, на её дне, на её планах. Она ничего не сказала. Ни одного слова упрёка, ни одной слезинки, ни единого дрогнувшего мускула на лице. Она просто развернулась и молча вышла из кухни.
Виктор напрягся, ожидая хлопка входной двери, но его не последовало. Вместо этого он услышал её ровные, спокойные шаги в коридоре, а затем — тихий скрип двери, ведущей в гараж. Его гараж. Его святилище. Он замер, пытаясь предугадать её следующий шаг. Сейчас начнётся. Истерика. Битьё посуды перешло в новую стадию — теперь она пойдёт крушить его инструменты. Он бросился за ней, готовый перехватить её руку, остановить эту бессмысленную ярость.
Он ворвался в гараж и застыл на пороге. Алина стояла в центре. Здесь пахло бензином, машинным маслом и холодной сталью. Это был его мир. Мир порядка и логики. По стенам на идеальных крючках висели инструменты, каждый на своём месте. А в центре, под брезентовым чехлом, стоял он. Его сокровище. Раритетный мотоцикл, который он восстанавливал последние пять лет. Не просто мотоцикл — проект всей его жизни, его гордость, его отдушина.
Алина не металась по гаражу. Она спокойно подошла к мотоциклу и аккуратным, отточенным движением сдёрнула чехол. Блеснул хромированный бак, который он полировал часами. Виктор сглотнул. Он всё ещё ждал удара, крика, разрушения.
Но она не сделала ничего из того, что он ожидал. Она обошла мотоцикл, её взгляд скользил по двигателю, словно она была опытным механиком. Затем она наклонилась, взяла с верстака рожковый ключ из его набора, примерилась и с методичной точностью начала откручивать две гайки. Щёлк. Щёлк. Звуки были сухими и деловитыми. Она работала без спешки, с холодным, хирургическим профессионализмом.
Спустя минуту в её руке оказалось небольшое, тяжёлое устройство с проводами. Магнето. Редкая, оригинальная деталь, которую он искал по всей стране почти два года. Сердце его мотоцикла. Без этой штуки он был просто грудой красивого, но мёртвого металла.
Виктор смотрел на неё, не в силах пошевелиться. Его мозг отказывался верить в происходящее. Это было хуже, чем если бы она взяла кувалду и разнесла мотоцикл вдребезги. То было бы актом страсти. Это было актом холодной, осмысленной казни.
— Что… что ты делаешь? — выдохнул он. Голос его был чужим и сиплым.
Алина медленно выпрямилась и повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным, даже умиротворённым. Она держала магнето в руке так, будто это была чашка кофе.
— Просто одолжила.
Она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, и в её взгляде он впервые увидел не гнев и не обиду, а что-то гораздо страшнее — полное, абсолютное безразличие.
— Мы же семья. Верну, когда будет нужно.
И в этот момент до Виктора дошло. Он смотрел на деталь от своего мотоцикла в её руке, на её спокойное лицо, и с оглушающей ясностью осознавал, что это конец. Не просто ссоры. Не просто дня. Это был конец всего. Она не просто забрала деталь. Она взяла его же философию, его слова, его мир и с ювелирной точностью вонзила ему прямо в сердце. И он вдруг понял, что потерял не магнето. Он потерял всё. И возразить ему было нечего…
