— Олечка, так нельзя, всё ж мать это родная…
— Мать?! Это слово к ней не подходит совершенно! Запомни, пожалуйста, нет у меня матери. Нет. Умeрлa при родах.
— Оля… — ахнула Софья Борисовна. — Что за страшные слова ты говоришь?!
Но Ольга уже быстрым шагом отправилась в прихожую, чтобы уехать домой. Она наспех завязывала шарф, и застёгивала куртку. Руки у неё дрожали, и потому молния на куртке никак не хотела застёгиваться. Софья Борисовна смотрела на внучку и вытирала бегущие по щекам слёзы. Что она могла сделать? Прошлого не вернуть…
— Уйди, мелкая, уйди! Всю жизнь мне испоганила, — угрюмо бормотала Валя, отодвигая от себя маленькие худенькие ручки дочери, которая хваталась за мать, как утопающий за соломинку. — Всё равно уйду, хоть реви, хоть не реви.
Шестилетняя Оля билась в истерике. Ей было очень страшно находиться дома одной. Особенно ночью. Но мать это не волновало. Её вообще ничего не волновало, кроме выпивки. А ещё любовь. Совсем недавно у неё была любовь. Александр… Сашка… При воспоминании он нём у Вали теплело на душе, однако ненадолго. Мозг быстро возвращал её к действительности: его больше нет. Любимый мужчина погиб в пьяной драке. Именно так. Обстоятельства его смерти, наверное, и не могли быть другими. Вся его жизнь состояла из сплошных драк, он был очень вспыльчив и даже побывал в заключении именно из-за того, что когда-то не сдержался и сильно избил человека — своего напарника по работе. Работал он в автосервисе автомехаником.
После полугодовой отсидки он долго не мог устроиться на работу, в то сложное для себя время Александр и встретил Валю. Она его обогрела и приютила. Александр до этого жил в комнате в общежитии, условия там были, конечно же, не такие, как у Вали, живущей с матерью в трёшке с раздельными комнатами и большой кухней, и потому он решил не упускать свой шанс.
Через пару месяцев они поженились. Валя работала кассиром в строительном гипермаркете и туда же взяли Сашу уборщиком на поломоечной машине. На короткое время их жизнь наладилась и у пары родилась дочь Оля…
Первым детским воспоминанием маленькой Оли была драка матери с бабушкой, которая не пускала дочь на очередную пьянку-гулянку.
Оля закрыла ручками крепко зажмуренные от ужаса глаза, когда мать занесла кулак над головой бабушки. Потом были стуки, грохот, крик и наконец, громкий звук захлопнувшейся входной двери. Мать всё-таки ушла.
Оля, прятавшуюся на кухне за холодильником, аккуратно открыв глаза, увидела бабушку, сидящую на табуретке и прикладывающую пачку сливочного масла из морозилки к своей щеке, на которой стремительно расплывался синяк. Бабушка плакала и причитала:
— Стыдно-то как! Родная дочь на мать руку поднимает… До чего дожила…
Увидев дрожащую Олю, вылезшую из-за холодильника и тихонько, на цыпочках идущую к ней, Софья Борисовна, отложила пачку масла и крепко обняла внучку.
Оля жалела бабушку и гладила по тёплому боку. А ещё она думала о том, что хорошо, что мать ушла, теперь она больше никого не ударит.
Но мать вернулась, поздно вечером, как и всегда. Однако больше рук не распускала, потому что Софья Борисовна пригрозила ей, что выгонит из дома и сменит замки, если хоть раз подобное повторится. С тех пор, как погиб Александр, Ольга, словно с цепи сорвалась. Она стала много пить, постоянно отсутствовать дома и иногда даже прогуливать работу.
Софья Борисовна работала диспетчером вахтовым методом. Она жила дома только две недели в месяц. На остальные две недели она уезжала в соседний город. Именно в её отсутствие и привела тогда Валя в дом Александра в первый раз.
Софья Борисовна с каждым своим отъездом всё больше волновалась за внучку. Воспитатель уже дважды грозилась пожаловаться в опеку, когда Софья Борисовна была на вахте, а Оля допоздна сидела в саду. И только после звонка, Валя являлась за дочерью не совсем в трезвом состоянии. Правда утром она, как штык, ровно в восемь ноль-ноль приводила девочку в сад трезвая, только немного помятая. А ещё воспитатель как-то слышала, как Валя выговаривала Оле, что она ей связала руки. И никуда из-за неё не вырваться. А лучше бы её не было вовсе.
Однажды, когда Софья Борисовна была дома, только-только приехала с вахты, Валя закатила матери пьяную истерику, в результате которой мать узнала шокирующие новости.
— Меня выгнали, да… — размазывая пьяные слёзы, заявляла Валя. — Ни за что. Ну, пропустила пару раз смену… Ленка же за меня отработала, кому от этого плохо? Нет, разорались, уходи, мол, больше терпеть тебя не намерены. А то, что у меня травма душевная никого не волнует! У меня муж любимый погиб! Не могу я работать, всё из рук валится, душа болит… Смысл жизни потерян! Только когда пью, мне легче становится… Обезболивающее это для моей души, понятно?!
Валя сидела на диване и рыдала.
— У тебя дочь есть! Вот твой смысл жизни, — заявляла Софья Борисовна.
— Ненавижу её! Зачем она мне? Она даже на Сашку совсем не похожа! Всё время с ней нужно возиться! Не хочу! С души воротит… Отвожу её скорее в сад, что б глаза мои не видели. А в выходной… У-у-у! Пpидушилa бы!
Софья Борисовна горестно покачала головой и подумала о том, что хорошо, что Оля в детском саду и не слышит, что о ней говорит мать. Вдруг Валя вытерла слёзы и, икнув, вполне трезво заявила:
— Кредиты я взяла, мать, не знаю, как теперь расплачусь. Давно я уже не работаю-то… Просто не говорила тебе. Друзья Сашки мне адресок подсказали. Ходила я к одному мужчине. Нужно было тихонечко убираться в одном доме и кормить кошку в отсутствии хозяина: мужик часто в командировки мотался. А жил он один. Только не ради работы я это делала. Нужно было пофотографировать кое-что у мужика дома… Что? Неважно. Тебе это знать незачем. Снимки я сделала, а за работу мне не заплатили, да ещё и пригрозили, что если проболтаюсь, то меня же и сдадут, ведь меня там неоднократно видели. А потом меня шантажировать начали. Какой-то мужик звонил и говорил, что знает, кто причастен к убийству того командировочного с кошкой, на меня намекал, грозился рассказать следствию… Потребовал сумму космическую. Я пошла и взяла кредит в двух банках под бешеные проценты, едва хватило расплатиться с вымогателем. А потом я случайно узнала, что не убили его, мужика-то, к которому я ходила, а наоборот он в сизо сейчас сидит, сам темные делишки проворачивал, а тот, кто меня нанимал, видать копал под него. А с меня, дуры, просто денег поимели…
Софья Борисовна застыла с открытым ртом.
— Сколько ж денег ты теперь должна?
— Много… — тихо сказала Валя и снова взялась выть и причитать. Потом бросилась к ногам матери и стала клясться, что пить больше не будет. Будет работать, чтобы расплатиться с долгами. И умоляла мать помочь ей в этом.
Продавать из имущества им было нечего, кроме квартиры. Софья Борисовна втайне порадовалась, что дочери принадлежала только половина квартиры, и взять под залог своей доли деньги дочь могла только с её согласия.
Софья Борисовна приняла такое решение: она взялась за вторую работу вахтой (ей давно предлагали) выстроив график так, чтобы две недели на одной работе находиться, а две на второй. А с дочери взяла слово обязательно устроиться на работу, не бросать Олечку, не обижать и заботиться о ней.
После отъезда Софьи Борисовны Валя на какое-то время присмирела. Устроилась хозяйкой кассы в супермаркет у дома и почти не пила. Почти. Хватило её ненадолго, и однажды она пустилась во все тяжкие. Снова бросила работу и стала уходить из дома по вечерам, а иногда и на несколько дней.
Оля, которой на следующий год уже предстояло идти в школу, вцеплялась в мать, не пуская её, но та была абсолютно равнодушна к её мольбам и слезам. После того, как девочка в первый раз, не дождавшись мать, легла спать одна и от страха не сомкнула глаз ни на минуту, от того что ей всё чудилось и слышалось, несмотря на включенный свет во всех комнатах, самым страшным её кошмаром было остаться одной именно ночью…
Воспитатель детского сада в опеку всё же пожаловалась, когда Оля совсем перестала появляться в саду, а в ответ на звонок матери, воспитатель услышала нечленораздельное мычание.
Соседи подтвердили, что девочка подолгу бывает одна, а иногда в квартире находятся неблагонадёжные личности, которые допоздна шумят и нарушают порядок.
Олю отправили в детский дом.
В детском доме ей жилось неплохо. Девочка, наконец, перестала с ужасом думать о том, что в очередной раз вытворит мать, и даже немного успокоилась, стала спать по ночам и кушать. Совсем недавно она почти ничего не могла проглотить от постоянного нервного напряжения. Только она очень скучала по бабушке, которая узнав, что внучка попала в детский дом, смогла отпроситься с работы и тот час же к ней приехала.
Софья Борисовна объяснила, что взять её к себе пока не может, ведь даже если бросить вторую работу, дома она все равно бывает только полмесяца. А расплачиваться за кредиты нужно было ещё долго.
Софья Борисовна думала о том, что, наверное, в их ситуации, в детском доме внучке будет действительно лучше.
Когда Оля училась в пятом классе, бабушка её все-таки забрала, оформила опеку: Софья Борисовна вышла на пенсию, осела дома и жила одна.
К тому времени с кредитами они расплатились, а Валя, которая, вняв мольбам матери, всё-таки бросила пить, буквально тут же ушла жить к какому-то мужику.
— Опять вор и мошенник, — сердилась, разговаривая сама с собой Софья Борисовна. — По его роже заметно. И что она в них находит? Не то на Сашку что ли похожих ищет, горемычная…
Рожу того мошенника, да и саму Валю, ей лицезреть не пришлось. Дочь пропала на долгие-долгие годы. Однажды она написала матери, что у неё всё в порядке. Живёт с одним мужчиной не расписанная, Олю знать не желает, как и прежде. Ничего не изменилось.
Прошло время, так и растила Олю бабушка. Про мать девочка спросила лишь однажды в двенадцатилетнем возрасте и, услышав, что та жива-здорова, живёт где-то далеко и видеться с ней не хочет, замкнулась и всю ночь проплакала. Софья Борисовна решила, что, наверное, лучше Оле узнать правду, вот и сказала. Путь уж она один раз переплачет, чем будет всё время надеяться и ждать мать.
Наутро девочка заявила, что больше про мать знать ничего не желает. Никогда.
Оля выросла, выучилась, вышла замуж, родила дочь. Жила она сначала у мужа, а потом они взяли в ипотеку квартиру. С бабушкой Ольга очень часто виделась, приезжала, навещала. И правнучку, которую Софья Борисовна очень полюбила, она тоже видела часто и проводила с ней много времени.
От Вали долгие годы не было ни слуху, ни духу, а однажды Софья Борисовна позвонила и попросила Олю приехать к ней в гости. Одну. Для важного разговора.
…На кухне у бабушки сидела непонятного вида потрёпанная худая тётка с серым лицом и седыми волосами, собранными в жидкий пучок. Оле и в голову не могло прийти, что это её мать.
Как только бабушка сказала ей об этом, она тут же развернулась, намереваясь тотчас же уехать обратно домой. Но тётка повела себя странно. Она бросилась обнимать Олю и плача, говорить, как она её любит и сильно раскаивается.
Оля едва успела добежать до раковины. От отвращения её вывернуло наизнанку. Растерянная Софья Борисовна беспомощно смотрела на внучку, которая, дрожа всем телом, умывала лицо холодной водой, пытаясь прийти в себя.
— Не подходи ко мне! — заявила она матери, которая снова предприняла попытку дотронуться до дочери. Оля отчаянно боролась с новым приступом тошноты, который накатил на неё, едва мать приблизилась.
Немного придя в себя, Оля, всё ещё, слегка дрожа, молча оделась и вышла из бабушкиной квартиры.
Бабушка позвонила Ольге вечером. Софья Борисовна рассказала, что Валя живет у неё две недели, ведёт себя тихо, не пьёт. Они много разговаривали и за это время она смогла понять и простить её.
— Кровь не вода, внучка. Я простила свою непутёвую дочь. И тебя Христом Богом молю, прости. Не держи на сердце этот груз, — сказала бабушка.
Оля снова почувствовала, как к ней подкатывает тошнота.
— Нет, бабуля, нет! Я не прощу её. И к тебе, если она там будет, больше не приеду, извини…
Ольга рассказала о разговоре с бабушкой мужу.
— Это что же за мать такая, если мне в детском доме было лучше, чем с ней?! — кипятилась она. — Бабушка совсем ума лишилась на старости лет! Я очень люблю бабулю, но даже ради неё не соглашусь простить это странное существо, называемое моей матерью. Бабушка заявила, что она, дескать, исправилась, не пьёт, работает. Ага! А чего приползла-то тогда? Наверняка что-то задумала опять. Ничего хорошего от неё не жду. А бабуля, вероятно, забыла, что мать вытворяла! Или возраст уже, не знаю… Но к ней я тоже теперь не поеду. И главное! Мать желает познакомиться со своей внучкой! Ещё чего!
— Успокойся, Оля. Никто не вправе вмешиваться в твою жизнь. Ты давно взрослый человек, — пытался успокоить её муж. — Нет, так нет.
— Ты не знаешь бабушку. Она мне теперь будет названивать бесконечно, пытаясь убедить. Заблокировать её номер? Но ведь она растила меня, я благодарна ей, но то, что она просит, это… это… ни в какие ворота не лезет!
Много раз Софья Борисовна ещё предпринимала попытки помирить внучку и дочь. А однажды даже сердито заявила Оле, что если та не простит мать, то она перепишет на Валю свою долю.
— И сделаешь большую глупость! — заявила в сердцах Оля. — Знай, что я очень люблю тебя, но ту мерзкую женщину в свою жизнь больше не пущу! У меня есть жилплощадь, хоть и ипотечная, но есть. Так что мне от тебя ничего не надо.
Никаких долей бабушка переписать ни на кого не успела. Возраст. Давление. Она попала в больницу, да там и умерла. Оля приезжала и организовывала похороны и поминки. Мать ни на что не годилась. Она ушла в запой, как только Софьи Борисовны не стало и, сидя на кухне, опрокидывая в себя одну рюмку за другой, и твердила, что у неё большое горе.
Оля, пока вынуждено находилась в квартире бабушки, не замечала её, словно мать была мебелью. Не сразу заметила она и то, что мать вдруг просто тихо сползла под стол. От выпитого ей стало плохо.
Так в одночасье Оля лишилась двух близких людей. Одной по-настоящему близкой, а другой лишь формально.
Квартиру ту отремонтировали и через полгода продали. Оля видеть не хотела те стены, не то, что жить в них. Даже счастливые годы жизни с бабушкой не смогли затмить тяжёлых детских воспоминаний.
На могилу к бабушке она приезжает. С мужем, с дочерью. А к матери не заходила ни разу.
— Не могу, понимаешь? Ноги не несут, — признавалась Ольга мужу.
Только спустя годы она смогла не простить, а только вспоминать о матери без каких-либо эмоций. Священник в храме, в котором однажды Ольга исповедовалась, сказал ей:
— Что толку обижаться на того, кто давно истлел в могиле? Так ты только болезни себе наживаешь и несчастья. Простить, может, сразу и не выйдет, иногда на это требуются годы, но зла не держи, не надо. Когда к человеку приходит духовная зрелость, тогда и приходит прощение. Само. Ведь оно нужно живым, а не мёртвым.
Оля долго-долго думала над этими словами священника. И пообещала себе, что попытается простить мать. Ради бабушки.
