Кастрюля тихо шипела на плите. Лариса Петровна машинально помешивала суп – щи с капустой и говядиной, любимые Викторовы. В последнее время она часто ловила себя на том, что делает все на автопилоте. Сорок два года замужем – рука сама помнит, сколько перца добавить, когда снять с огня.
Входная дверь громко хлопнула. Виктор Степанович. Раньше, когда они только поженились, у нее сердце замирало от предвкушения встречи. Сейчас – замирало от тревоги.
– Что приготовила? – вместо приветствия бросил он, проходя на кухню. Плюхнулся на стул, расстегивая рубашку.
– Щи, – тихо ответила она, разливая по тарелкам.
Виктор шумно отхлебнул из ложки и скривился:
– Пересолила, как всегда. Ни ума, ни вкуса, – он отодвинул тарелку. – Сколько лет супы варишь? Даже этого нормально делать не научилась.
Раньше она бы начала оправдываться. Теперь – молчала. Просто смотрела на кружащиеся в тарелке капустные листья и думала: когда же это началось? Когда она перестала спорить? Когда его слова начали проходить сквозь нее, как через пустоту?
Вечером, убирая со стола, она случайно задела чашку. Та упала на пол, разбившись на мелкие осколки. И вдруг – словно что-то прорвало. Слезы хлынули из глаз внезапно и сильно. Она судорожно вздохнула, пытаясь заглушить всхлип.
– Чего ревешь? – буркнул Виктор, не отрываясь от телевизора. – Делов-то… чашка какая-то.
Он даже не повернулся. Даже не посмотрел на нее.
Ночью Лариса долго лежала, вслушиваясь в мерное похрапывание мужа. Сорок два года. Это много или мало? Они прожили вместе большую часть жизни, вырастили дочь Наташу, пережили развал Союза, безденежье 90-х. Виктор никогда не был нежным человеком – грубоватый, прямолинейный. Но раньше в нем была сила, надежность. А теперь осталась только эта вечная недовольная желчность, как будто она в чем-то виновата перед ним.
– Лариса Петровна! Давно вас не видела!
Галина Николаевна, соседка с третьего этажа, улыбалась ей широко и искренне. Лариса невольно улыбнулась в ответ. Странно – даже щеки немного заболели. Отвыкла от улыбок.
– Здравствуйте, Галина Николаевна. Да все дома, дела…
– Заходите на чай! Я такие пирожки испекла! – соседка заговорщически подмигнула. – Не успеете оглянуться – а их уже нет!
И эта простая человеческая теплота, это приглашение вдруг показались Ларисе таким контрастом с домашним холодом, что она неожиданно для себя согласилась.
Квартира Галины дышала уютом. Вязаные салфетки, комнатные растения на подоконниках, мягкий диван с горой подушек. Женщина ловко расставила чашки, достала варенье.
– Знаете, Лариса Петровна, я ведь в шестьдесят лет от мужа ушла. Многие тогда крутили пальцем у виска: куда, мол, старая дура собралась? А я вот, видите – живу, радуюсь.
– Правда? – Лариса удивленно посмотрела на энергичную соседку, которой на вид и не дашь больше шестидесяти пяти. – А мы с Виктором уже сорок два года вместе.
– И вы счастливы? – прямо спросила Галина, внимательно глядя на нее поверх чашки.
Простой вопрос – а в горле комок. Лариса внезапно почувствовала, как предательски задрожали губы.
– Он… хороший человек. Просто характер непростой. Знаете, возраст…
– А я своего Игоря тоже выгораживала, – кивнула Галина. – Все «характер», да «усталость», да «возраст». А потом однажды утром проснулась и поняла: ещё лет двадцать могу прожить. И решать мне – проведу я их, каждый день выслушивая, какая я бестолковая, или как-то иначе.
Лариса молчала. Что-то шевельнулось глубоко внутри – то, что она давно похоронила под ворохом привычек и обязанностей. Надежда?
– Знаете, Лариса Петровна, – тихо сказала Галина, словно прочитав ее мысли, – есть такое слово – «достоинство». Его у человека никто не вправе отнимать – ни муж, ни дети, ни государство. Никто.
– Виктор, нам нужно поговорить.
Он даже не поднял глаз от газеты.
– О чем?
Лариса глубоко вдохнула, собираясь с силами. Сердце колотилось так, словно ей снова восемнадцать, и она впервые признается парню в любви.
– О нас. О том, как мы живем.
– А как мы живем? – он наконец посмотрел на нее, и в его взгляде читалось раздражение. – Нормально живем. Крыша над головой, пенсия, дочь пристроена. Что тебе еще нужно?
– Уважения, – слово вырвалось само собой, неожиданно даже для нее.
Виктор хмыкнул.
– С ума сошла? В этом возрасте разводятся только дурочки. Насмотрелась сериалов? Иди-ка лучше ужин готовь, чем глупости говорить.
Вечером Лариса позвонила дочери. Наташа жила в другом городе, приезжала редко – своя семья, своя жизнь. Разговор вышел непростым.
– Мама, ты всерьез думаешь о разводе? В шестьдесят пять лет? – в голосе дочери звучало изумление.
– Я не знаю, Наташа. Я просто понимаю, что несчастна.
Тишина на другом конце провода, потом тяжелый вздох.
– А с папой ты пробовала серьезно поговорить? По-настоящему?
– Он не слышит. Никогда не слышал.
Еще пауза, потом Наташин голос, уже мягче:
– Знаешь, мама, – Наташа помолчала, подбирая слова, – ты ведь всю жизнь для других старалась. Для бабушки с дедушкой, для папы, для меня… Может, хватит? Может, пришло твоё время наконец-то?
После этого разговора что-то изменилось. Словно невидимая стена, выстроенная годами примирения и молчаливого подчинения, дала трещину.
Лариса стала ходить в районную библиотеку. Сначала просто за книгами, потом предложила помощь – она когда-то работала библиотекарем, до того, как Наташа родилась. Виктор настоял, чтобы она сидела дома с ребенком.
Теперь, перебирая книги, расставляя их по полкам, Лариса чувствовала, как к ней возвращается что-то давно забытое – ощущение собственной нужности, собственной ценности.
Галина познакомила ее со своими подругами – такими же энергичными пенсионерками. Они собирались вместе, обсуждали книги, ходили на выставки. Однажды Галина предложила:
– Лариса, а пойдемте с нами на встречу выпускников вашего библиотечного? Мы с Ниной Георгиевной туда собираемся, она ведь тоже библиотекарь.
– Даже не знаю… сколько лет прошло…
– Именно! Сколько лет! Пора бы и встретиться!
Вечером она рассказала мужу о приглашении. Виктор поднял глаза от телевизора, лицо его потемнело.
– Ты что, молодость вспоминать вздумала? Тебе делать нечего? Дома бардак, а она по встречам… Все эти твои новые подружки до добра не доведут.
– Дома все в порядке, – тихо возразила Лариса.
– Ты мне не перечь! – вдруг вспылил он. – Я сказал – никаких встреч! Ишь, расхороводилась на старости лет!
Обычно она бы промолчала, отступила. Но что-то в его тоне, в том, как привычно он распоряжался ею, словно мебелью, зажгло в ней внезапный, горячий протест.
– А если я все-таки пойду?
– Что-о?! – он вскочил с дивана, нависая над ней тяжёлой тенью. Когда-то давно, в молодости, она бы сжалась, забилась бы в угол от такого его взгляда. Но не теперь.
– А ты правда думаешь, что я счастлива с тобой? – каждое слово вылетало как камень, обжигая губы своей внезапной, отчаянной честностью. – Мне просто… мне просто некуда было уйти от тебя! Понимаешь? Всю нашу жизнь — некуда!
Виктор словно натолкнулся на стену. В глазах мелькнуло что-то незнакомое — не гнев, а растерянность. Он даже отшатнулся, будто от удара.
– Ты… ты чего такое говоришь-то?
– Правду говорю, Витенька. Первый раз за сорок два года нашей жизни — правду.
Наташа встретила мать без лишних расспросов. Просто распахнула дверь, стиснула в объятиях — крепко-крепко, до перехваченного дыхания, — и прошептала прямо в ухо: «Я так тобой горжусь, мамочка».
Эта неделя пролетела словно один миг. Они разговаривали часами — впервые по-настоящему откровенно, как не говорили, кажется, никогда. О жизни, о несбывшихся мечтах, о книгах, которые заставляли думать и чувствовать.
Дочь помогала искать жильё — «Небольшое, недорогое, но главное — твоё собственное, мам!» А потом, однажды вечером, когда они листали объявления, зазвонил телефон. Виктор.
– Лариса, – его голос звучал странно, непривычно. Надломленно. – Вернись домой… Я… я без тебя совсем не справляюсь.
Она молчала, крепко сжимая телефонную трубку. Прислушивалась к его тяжёлому дыханию – тому самому, что сорок два года звучало рядом с ней каждую ночь.
– Я много думал, Лара. Давай… давай попробуем всё иначе. По-другому.
– Ладно, Витя. Я приеду.
Только вернулась она не чтобы остаться. Вернулась собрать свои вещи. А он стоял посреди гостиной — ссутулившийся, вдруг постаревший, с таким растерянным лицом… Как ребёнок, у которого внезапно отобрали самую любимую игрушку.
– Ты… ты это серьёзно всё? – он до сих пор не мог поверить. – Ты действительно уходишь? В нашем-то возрасте?
– Я больше не боюсь остаться одна, Витя, – она говорила тихо, но твёрдо. – Понимаешь? Я ведь и так была одинока. Все эти годы рядом с тобой.
– Но мы же… семья.
– Семья – это когда двое вместе по любви, а не по привычке или страху. Мы давно не семья, Витя. И я больше не хочу притворяться.
Он смотрел на нее, и в его глазах что-то менялось – словно он впервые видел не удобную, послушную мебель, а живого человека. С сердцем, с чувствами, с болью.
– А если я изменюсь? – спросил он тихо.
– Тогда приходи в гости, – она улыбнулась. – На чай.
Прошел месяц. Лариса Петровна жила в маленькой съемной квартире недалеко от библиотеки, где теперь работала три дня в неделю.
Наташа звонила каждый день, иногда приезжала на выходные. Галина и ее подруги стали настоящей опорой – они вместе ходили в парк, обсуждали книги, даже записались на курсы компьютерной грамотности.
Звонок в дверь застал ее врасплох. На пороге стоял курьер.
– Лариса Петровна? Вам письмо.
Конверт, надписанный знакомым почерком. Письмо от Виктора. Она медленно открыла его, расправила тетрадный листок.
«Дорогая Лариса!
Я никогда не был силен в словах, ты знаешь. Но хочу попробовать сказать то, что должен был сказать много лет назад.
Я многое понял за эти недели. Понял, что принимал тебя как должное. Что не видел в тебе человека – с мечтами, с желаниями, с правом на уважение.
Прости, если сможешь. Не за то, что я был груб – хотя и за это тоже. А за то, что я не разглядел в тебе того света, который сейчас вижу издалека.
Если захочешь – я буду ждать. Если нет – я пойму.
Твой Виктор».
Лариса аккуратно сложила письмо и убрала в ящик стола, где хранила самое важное – фотографии дочери, письма от подруг юности, первую открытку от внука.
Она вышла из дома. На улице было светло. Весна вступала в свои права – деревья покрывались нежной зеленью, воздух пах свежестью. Птицы пели так громко, словно изо всех сил старались перекричать городской шум.
Лариса Петровна улыбнулась. Она не знала, что принесет завтрашний день. Не знала, простит ли когда-нибудь по-настоящему. Не знала, сможет ли начать все с чистого листа – с Виктором или без него.
Но одно она знала точно – впереди было будущее. Ее собственное, выбранное ею самой. И это было прекрасно.
