— Вот видишь, Ань, какая ты у меня молодец. Понимаешь всё, — Борис с удовольствием намотал на вилку макароны, щедро политые дешёвым кетчупом. — Кто-то скажет, что это не ужин, а баловство. А я скажу — это наш осознанный шаг в будущее. Каждая такая сэкономленная тысяча — это кирпичик в фундамент нашей семьи.
— Конечно, милый, — Аня кивнула, механически ковыряя вилкой в своей тарелке. Она даже не чувствовала вкуса. Последние несколько дней вся еда казалась ей одинаковой — пресной и картонной. Она подняла на него глаза и заставила себя улыбнуться. Улыбка получилась натянутой, как старая резина, но Борис этого, конечно же, не заметил. Он вообще мало что замечал, кроме отражения в витринах, мимо которых проезжал на своей машине, и цифр на банковском счёте. Точнее, на том счёте, который он ей показывал.
Он сидел напротив, такой довольный собой. В новой футболке известного бренда, которую он купил на прошлой неделе, оправдываясь тем, что на неё была «фантастическая скидка». Аня же сидела в домашних штанах, которые помнили ещё начало их брака, и старой кофте с растянутыми локтями. Она вспомнила, как месяц назад стояла в магазине и смотрела на осенние ботинки. Её старые уже начинали промокать, но ценник в семь тысяч заставил её развернуться и уйти. Семь тысяч — это же почти два процента от стоимости одной процедуры ЭКО. Она не могла себе этого позволить. Они не могли себе этого позволить.
— Мы скоро выйдем на нужную сумму, я уверен, — продолжил вещать Борис, не замечая её отрешённого вида. — Ещё годик так поживём, в режиме строгой экономии, и всё. И квартира побольше, и подушка безопасности будет такая, что можно будет спокойно уходить в декрет. Главное — терпение и дисциплина. Ты же знаешь, без этого никак.
Аня снова кивнула. Дисциплина. Она знала это слово лучше, чем кто-либо. Это дисциплина заставляла её каждое утро варить ему кофе и собирать обед на работу, хотя саму тошнило от одной мысли о еде. Это дисциплина заставляла её отказываться от встреч с подругами в кафе, потому что чашка латте и кусок торта — это непозволительная роскошь. Это дисциплина заставляла её улыбаться его родителям, когда те в очередной раз спрашивали, почему у них до сих пор нет детей, намекая на её «проблемы». И эта же дисциплина последние три дня заставляла её молчать и смотреть на него так, будто он всё ещё был её мужем, а не чужим, лживым человеком, укравшим у неё не просто деньги, а три года её жизни и надежду.
Она смотрела, как он доедает свою порцию, и в голове у неё билась только одна мысль, холодная и острая, как осколок стекла. Раньше она видела в его словах об экономии заботу и дальновидность. Теперь же она видела только наглый, неприкрытый эгоизм и лицемерие. Он построил целый мир из лжи, в котором был ответственным главой семьи, строящим светлое будущее, а она — его верной соратницей. Но этот мир был фальшивкой, картонной декорацией. И она больше не собиралась играть в этом спектакле свою роль. Спектакль окончен. Осталось только опустить занавес. И она уже знала, как именно это сделает.
Это случилось три дня назад. В субботу утром Борис уехал помогать отцу на даче, а Аня, оставшись одна в звенящей от пустоты квартире, решила навести порядок в его машине. Он обожал свою «ласточку» — пятилетнюю иномарку, которую холил и лелеял с одержимостью фанатика. Каждая пылинка на приборной панели была для него личным оскорблением, каждая царапина на кузове — трагедией вселенского масштаба. Аня давно смирилась с тем, что в иерархии его ценностей она занимает почётное второе место, сразу после этого куска блестящего металла. Она делала это не из подозрительности, а по привычке, из желания сделать ему приятное. Последний раз, когда она делала ему что-то приятное искренне.
Снаружи машина и так сияла, Борис позаботился об этом накануне вечером. Аня взяла ведро с водой, тряпки, пылесос и принялась за салон. Она вытряхнула коврики, пропылесосила сиденья, тщательно протёрла каждый изгиб пластика. Запах полироли с ароматом «новой машины» заполнил салон. Наконец, она добралась до бардачка. Обычно там царил хаос из старых чеков с заправок, инструкции к автомобилю, дисконтных карт и обёрток от шоколадок. Она решила разобрать эту свалку раз и навсегда.
Вытащив наружу всю бумажную макулатуру, она на самом дне нащупала аккуратно сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Он отличался от мятых чеков и засаленных салфеток. Аня развернула его. Это был официальный бланк, заказ-наряд из тюнинг-ателье с кричащим названием «Империя Автозвука». Дата стояла полугодовой давности. Её взгляд скользнул по строчкам, и сердце сделало неприятный, холодный кульбит.
«Аудиосистема Alpine, модель X-A90V… 48 000 руб.» «Комплект динамиков Morel… 35 000 руб.» «Сабвуфер Hertz… 22 000 руб.» «Шумоизоляция салона (полная)… 55 000 руб.» «Кованые диски R18, модель Slik L-829… 112 000 руб.» «Перетяжка салона кожей Nappa, цвет антрацит… 75 000 руб.»
Список был длинным. Каждая строчка была как удар под дых. Аня читала и не верила своим глазам. Она прекрасно помнила тот период полгода назад. Борис тогда приехал домой поздно вечером, сияющий и возбуждённый. Он с гордостью демонстрировал ей новый звук, гладил рукой мягкую кожу сидений, которые раньше были тканевыми. Она, конечно, заметила и новые, хищные на вид диски. На её немой вопрос он тогда рассмеялся и махнул рукой.
«Да брось, любимая! Это мне друг в сервисе сделал, по-братски. Я ему там с компьютером помог, а он мне подсобил. Материалы только оплатил, сущие копейки. Почти бесплатно, считай!»
Она тогда поверила. Почему бы и нет? У Бориса всегда было много «друзей» и «знакомых», которые делали ему что-то «по-братски». Она даже порадовалась за него. А теперь она смотрела на последнюю строчку на этом листе. Жирная, беспощадная цифра, обведённая в рамку.
«ИТОГО К ОПЛАТЕ: 347 000 руб.»
Триста сорок семь тысяч. Аня медленно сложила лист обратно. Воздух в салоне вдруг стал густым и тяжёлым, дышать стало нечем. Она вспомнила их разговор месячной давности, когда они в очередной раз подсчитывали накопления на ЭКО. Сумма на их общем счёте была чуть больше трёхсот пятидесяти тысяч. Их годовые накопления. Год её тотальной экономии на всём. Год её отказов от новой одежды, от косметики, от походов в кино. Год, когда она ела гречку и куриную грудку, чтобы каждая копейка шла в общую копилку. В их общее будущее.
В этот момент в ней что-то умерло. Не было ни крика, ни желания что-то разбить. Внутри образовалась ледяная пустота. Она поняла всё. И про «финансовую нестабильность», и про «необходимость подождать», и про его вечное «нам надо встать на ноги». Это был не просто обман. Это было предательство самого высокого уровня. Он не просто потратил их общие деньги. Он украл её мечту, её время, её веру. Он обменял их будущего ребёнка на крутые диски и громкую музыку.
Аня аккуратно положила заказ-наряд в карман своих старых джинсов. Весь остальной мусор из бардачка она сгребла в пакет и выкинула. Она закончила уборку, отнесла вёдра и тряпки домой. Села на кухне и налила себе стакан холодной воды. Она не плакала. Она думала. Теперь она не была обманутой женой. Она была следователем, у которого на руках неопровержимая улика. И она дождётся самого подходящего момента, чтобы предъявить её обвиняемому. И вынести свой собственный приговор.
Борис с довольным вздохом отодвинул от себя пустую тарелку. Чувство сытости и собственного благоразумия приятно согревало его изнутри. Он посмотрел на Аню, которая так и не притронулась к своей порции, и нахмурился, но лишь на мгновение. Наверное, опять начиталась своих женских форумов про диеты.
— Ты молодец, что следишь за фигурой, — одобрительно кивнул он. — Правильно. Надо быть в форме, когда малыш появится.
Аня медленно опустила вилку на стол. Тихий звон фарфора прозвучал в кухонной тишине оглушительно, как удар колокола. Она подняла на него свои глаза — пустые, спокойные и оттого пугающие. В них не было ни обиды, ни злости, только холодная, отстранённая ясность.
— Ты прав, милый. Дисциплина — это главное, — сказала она ровным, безэмоциональным голосом. — Вот ты, например, очень дисциплинированный. Каждую копеечку считаешь. Всё в дом, всё для семьи.
Борис расплылся в самодовольной улыбке. Наконец-то она по-настоящему оценила его старания.
— Ну а как иначе? Мы же команда. Один за всех, и все за…
— Кстати, я в субботу убиралась в твоей машине, — перебила она его, не повышая голоса. — Решила сделать тебе приятное. Ты её так любишь, свою ласточку. Навёл там такой шик. Салон новый, музыка… Помню, ты говорил, что друг тебе почти даром всё сделал. По-братски. Просто повезло, да?
В его глазах промелькнуло что-то похожее на тень беспокойства, но он тут же отогнал его.
— Да, повезло с другом, не то слово! — он рассмеялся, чуть громче, чем следовало. — Серёга — он такой, свой парень. Руки золотые.
Аня молча смотрела на него ещё несколько секунд. Она давала ему последний шанс. Шанс, которым он, конечно же, не воспользовался. Она медленно, без единого лишнего движения, достала из кармана своих старых домашних штанов сложенный вчетверо лист бумаги. Тот самый. Она аккуратно развернула его на столе, разгладив ладонью все сгибы, словно это был не просто счёт, а смертный приговор. Затем так же медленно пододвинула его через стол к Борису.
— Наверное, это счёт за те «копейки», которые ты заплатил Серёге, — тихо сказала она.
Борис уставился на бумагу. Его лицо менялось на глазах. Сначала недоумение сменилось узнаванием, потом — паникой, и, наконец, на нём застыла маска багрового, уязвлённого гнева. Он вскинул на неё глаза, и в них уже не было ни капли той снисходительной нежности, что была мгновение назад.
— Это… что это? Откуда ты это взяла? Ты что, по моим вещам лазишь? В моей машине?!
— Ты говоришь, что мы не можем позволить себе ребёнка, потому что «финансово не готовы»? А этот счёт из автосервиса на тюнинг твоей машины на триста тысяч — это что, подготовка к роли отца?
— Это совсем не то о чём ты подумала…
Это был классический приём, который она от него уже слышала. Когда его ловили на чём-то, он всегда переходил в нападение, обвиняя другого в нарушении его личных границ. Раньше это работало. Она начинала оправдываться, чувствовать себя виноватой. Но не сегодня.
— Не меняй тему, Боря, — её голос был твёрд, как сталь. — Триста сорок семь тысяч рублей. Ты можешь мне объяснить, что это?
— А что тут объяснять?! — взорвался он, стукнув кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки. — Да, я сделал себе машину! Да, я потратил деньги! А что такого?! Мужчине нужны свои увлечения, своя отдушина! Я работаю как вол, с утра до ночи, чтобы мы могли себе что-то позволить, а ты меня теперь попрекаешь какими-то дисками?!
— Какими-то дисками? — повторила она, и в её голосе впервые прорезался лёд. — Отдушина? Твоя «отдушина» стоит ровно столько, сколько мы с тобой собирали целый год. Год, Боря! Год, пока я ходила в одних джинсах, пока отказывала себе в чашке кофе с подругой, пока ела вот эти вот макароны, убеждая себя, что это наш «осознанный шаг в будущее». Ты врал мне каждый день. Ты смотрел мне в глаза и врал.
Он вскочил на ноги, нависая над столом.
— Ты ничего не понимаешь! Это были мои деньги! Мои! Я их заработал!
— Наши, — поправила она его, спокойно глядя снизу вверх. — Мы договорились, что они «наши». На нашу общую мечту. Или ты забыл? Про ЭКО ты забыл? Про ребёнка, которого мы так ждём? Или для тебя сабвуфер в багажнике оказался важнее?
Это был удар в самое больное место. Борис отшатнулся, словно его ударили. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов. Все его заготовленные оправдания и обвинения рассыпались в пыль перед этим простым, убийственным вопросом.
Аня медленно поднялась. Она посмотрела на него, на стол с остывшим ужином, на этот счёт, лежащий между ними, как надгробная плита на их браке.
— Знаешь, Боря… Ты говорил, что мы строим будущее. Но ты его уже построил. Для себя и для своей машины. А я… я пойду строить своё. И начну прямо сейчас.
Она взяла свою тарелку с нетронутыми макаронами, подошла к мусорному ведру и с демонстративным спокойствием вывалила в него всё содержимое. Это был не просто ужин. Это была их ложь, их экономия, их фальшивая жизнь, которую она только что выбросила на помойку.
Не сказав больше ни слова, она развернулась и вышла из кухни, оставив его одного посреди руин их так и не начавшегося будущего.
Борис так и остался стоять на кухне, оглушённый и растерянный. Он смотрел на мусорное ведро, в котором покоились макароны, символ их несостоявшегося будущего. В его голове не укладывалось происходящее. Он ожидал чего угодно: слёз, криков, упрёков, битья посуды. Он был готов к этому, у него даже были заготовлены ответы — о мужской усталости, о праве на маленькие слабости, о том, что всё это ради них. Но он не был готов к этой ледяной тишине. К этому спокойному, взвешенному приговору, который Аня вынесла ему без права на апелляцию.
Он услышал, как в спальне открылась дверца шкафа. Звук был обыденным, но в мёртвой тишине квартиры он прозвучал, как выстрел. Борис бросился туда. Аня уже достала с антресолей старый дорожный чемодан и раскрыла его на кровати. Она методично, без суеты, складывала в него вещи: несколько футболок, джинсы, бельё, косметичку. Её движения были лишены драматизма, в них была лишь деловитая сосредоточенность человека, который собирается в давно запланированную командировку.
— Что ты творишь? Ты с ума сошла? — его голос сорвался на хрип. — Из-за какой-то бумажки? Из-за машины?
Аня не повернулась. Она аккуратно сложила свитер и положила его поверх джинсов.
— Не из-за машины, Боря. Из-за тебя.
Этот простой ответ обезоружил его сильнее, чем любая истерика. Он подошёл ближе, его гнев начал сменяться подступающей паникой. Он видел, что это не спектакль. Она действительно уходит.
— Аня, послушай, это просто железки! Ну, потратился, сглупил, не спорю! Но это же не конец света! Мы же семья! Мы всё это переживём!
Она наконец повернулась к нему. В её глазах не было ненависти, только безмерная, всепоглощающая усталость.
— Мы не семья, Боря. Мы были бизнес-проектом под названием «накопить на ребёнка». Только я вкладывала в него всё, что у меня было, а ты выводил активы на свои развлечения. Семья — это когда смотрят в одну сторону. А ты смотрел в витрину магазина автозапчастей, пока я смотрела на тебя.
Он схватил её за руку, пытаясь остановить. Его пальцы сжались на её запястье.
— Я всё исправлю! Слышишь? Я продам эти диски к чёрту! Продам музыку! Я верну все деньги, до копейки! Завтра же!
Аня медленно и спокойно высвободила свою руку из его хватки. Её прикосновение было отстранённым, как будто она трогала постороннего человека.
— Дело не в деньгах, Боря. Никогда не было в деньгах. Ты можешь вернуть триста сорок семь тысяч. Но ты не можешь вернуть тот год, который я на тебя потратила. Ты не можешь вернуть веру. Как я смогу доверить тебе ребёнка, если ты мне врёшь о таких вещах? Если для тебя блестящая безделушка важнее нашей общей мечты? Что будет дальше? Ты продашь его коляску, чтобы купить новую резину?
Каждое её слово было маленьким, острым осколком, впивавшимся ему под кожу. Он понял, что проиграл. Проиграл не спор, а что-то гораздо более важное. Он смотрел, как она защёлкивает замки на чемодане. Дешёвый пластик щёлкнул громко и окончательно.
— Куда ты пойдёшь? — спросил он уже совсем другим, растерянным голосом. — К маме.
Она взяла чемодан. Прошла мимо него к выходу из комнаты. Он не пытался её остановить. Он просто стоял, как парализованный. В коридоре она надела куртку, взяла с тумбочки свои ключи. Её взгляд на секунду задержался на пустом месте на стене, где они собирались повесить первую фотографию с УЗИ. Пустое место, где должна была быть жизнь.
Когда она уже открывала входную дверь, снаружи донёсся знакомый звук. Тихий двойной писк — это Борис снял машину с сигнализации. Он всегда делал это со своего брелока, когда выходил из квартиры. Аня замерла на пороге. Через секунду раздался низкий, бархатистый рокот двигателя. Тот самый звук, которым он так гордился, результат установки дорогой выхлопной системы. Он не побежал за ней. Он не стал умолять её остаться у двери. Он пошёл в свою машину. В своё убежище. В свою настоящую семью из кожи, металла и проводов.
И в этот момент Аня поняла, что сделала единственно правильный выбор. Она шагнула за порог и медленно, не оборачиваясь, потянула дверь на себя. Тяжёлый металлический замок глухо щёлкнул, навсегда отрезая её от прошлого, от лжи и от человека, который променял чудо рождения на рёв мотора…
