— Это что такое? — голос Марины был сухим и жестким, словно наждачная бумага, которой сдирают старую краску. Она сунула смартфон практически в лицо мужу, едва не окунув гаджет в его утренний кофе.
Виктор лениво отстранился, поморщившись от резкого движения. Он сидел за кухонным столом в одних трусах, расслабленно почесывая волосатую грудь, и явно не был настроен на решение глобальных проблем в девять утра субботы.
— Ну, фотка. Мама скинула в семейный чат. Добрались они, значит, нормально, — он зевнул, демонстрируя полное безразличие к тону жены. — Ты чего завелась-то? Люди на природе, радуются. Дай кофе допить спокойно.
Марина убрала телефон, но взгляд её остался прикованным к мужу. На экране, который только что погас, была запечатлена сцена, от которой у неё внутри все сжалось в тугой ледяной узел. На фоне её идеально выстриженного газона, того самого, который она три года выравнивала по миллиметру, стояли Николай Петрович и Галина Ивановна. Свекор держал наперевес остро заточенную штыковую лопату, словно солдат винтовку, а свекровь победоносно указывала рукой куда-то в центр участка, где рос редкий японский клен, посаженный еще отцом Марины. Рядом с ними, прямо на декоративной брусчатке, валялись мешки с чем-то бурым и рыхлым.
— Витя, посмотри внимательно, — Марина обошла стол и встала так, чтобы перекрывать ему вид на окно. — У твоего отца в руках лопата. А за спиной у твоей матери — мешки с навозом. На брусчатке. И они стоят не на дорожке. Они стоят посередине лужайки.
— И что? — Виктор наконец поставил кружку на стол с громким стуком. — Марин, ну хватит уже из себя аристократку строить. Ну привезли они навоз, и что? Землю удобрять надо. Ты же сама ныла, что у тебя там ничего кроме травы не растет. Вот мать и решила помочь, облагородить участок. Они люди простые, деревенские, им без дела сидеть скучно.
Марина почувствовала, как кровь отливает от лица. Это было не просто вторжение. Это было варварство, санкционированное человеком, с которым она делила постель. Она медленно выдохнула через нос, стараясь сохранить ясность мысли. Крик застрял где-то в гортани, но она не собиралась срываться на визг. Ситуация требовала хирургической точности, а не базарной истерики.
— Ты отдал ключи от моей дачи, которую строил мой отец, своим родителям на все лето, даже не спросив меня? Витя, ты понимаешь, что они там перекопают мой газон под картошку и выкинут мои цветы?
Виктор закатил глаза, всем своим видом показывая, как его утомляет эта беседа. Он встал, прошел к холодильнику и достал пакет молока, игнорируя напряженную позу жены.
— Марин, ну какой «спросив»? Мы семья или кто? — он говорил снисходительно, как говорят с неразумным ребенком. — Мои родители всю жизнь мечтали о даче. Купить сейчас дорого, сам знаешь какие цены. А у нас простаивает двадцать соток. Ты туда ездишь дай бог раз в месяц, шашлык пожарить да на шезлонге полежать. Это эгоизм, понимаешь? Чистой воды эгоизм. Собака на сене. Ни себе, ни людям.
— Это не «у нас» простаивает, Виктор, — тихо сказала Марина, и в её голосе зазвенела сталь. — Это дача моего отца. Он каждый камень там своими руками укладывал. Там альпийская горка, которую он проектировал два года. Там газон, который нельзя копать. Это ландшафтный дизайн, а не колхозное поле.
— Ой, да брось ты, — отмахнулся муж, наливая молоко прямо из пакета в рот. — Дизайн-шмизайн. Камни твои — это просто камни. Отец бы твой, царство ему небесное, только рад был, если б земля пользу приносила. Картошка, свои огурчики, помидоры без химии. Ты цены в магазинах видела? Мать сказала, они там всего пару грядок сделают, с краю. Ничего с твоим газоном не случится. Отрастет.
Марина смотрела на него и видела перед собой абсолютно чужого человека. Виктор искренне не понимал. Для него дача была просто куском земли, ресурсом, который нужно выжать досуха. Понятия «эстетика», «память», «личное пространство» для него и его родни были пустым звуком, капризом богатых бездельников.
— Пару грядок? — переспросила она, вспоминая мешки на фото. — Витя, там пять мешков навоза. Пять! Это не на пару грядок. Это на плантацию. Ты хоть понимаешь, что они сделают с альпинарием? Твоя мама в прошлом году на балконе пыталась кабачки выращивать в ведрах из-под краски. Ты думаешь, она пощадит рододендроны?
— Дались тебе эти рододендроны! — вспылил Виктор. Его лицо начало краснеть, на шее вздулась вена. — Ты о кустах думаешь, а о живых людях — нет! Родители пенсионеры, им свежий воздух нужен, активность. Я сын, я обязан о них заботиться. А ты ведешь себя как жадная собственница. «Мое, мое». В браке нет «твоего», Марина. Все общее. И ключи я им дал, потому что имею право распоряжаться нашим имуществом.
— Нашим? — Марина усмехнулась, и эта усмешка вышла страшной. — Виктор, я эту дачу оформила на себя за пять лет до того, как мы с тобой познакомились. Ты там гвоздя не забил. Ты даже косилку в руки не брал, потому что тебе «в офисе спину продуло».
— Вот! Вот оно! — Виктор ткнул в неё пальцем. — Попрекать начала! Я так и знал. Как только дело доходит до помощи моим родителям, ты сразу начинаешь считать, кто сколько гвоздей забил. Мерзко это, Марин. Мелочно. Мама, между прочим, звонила вчера, такая счастливая была. Говорит: «Витечка, спасибо тебе, мы хоть на старости лет землей подышим». А ты хочешь, чтобы я сейчас позвонил и сказал: «Пошли вон, моей жене трава важнее»?
Он подошел к ней вплотную, нависая своей массивной фигурой, пытаясь подавить её авторитетом, как делал это обычно в мелких спорах.
— Они там уже обосновались, — заявил он безапелляционно. — Вещи разложили. Отец уже, наверное, мотоблок у соседа попросил. Я не буду их позорить и выгонять. И ты не будешь. Смирись. Пусть лето поживут, покопаются. Осенью уедут, и будет тебе твой газон. Еще спасибо скажешь, когда зимой свою картошечку с салом навернешь.
Марина молчала. Внутри неё рушилась плотина. Аргументы закончились. Слова о красоте, о памяти отца, о праве собственности разбивались о железобетонную уверенность Виктора в том, что «земля должна работать», а родственники имеют право паразитировать на чужом ресурсе просто по факту родства. Он не спросил её, потому что знал: она откажет. Он сделал это за её спиной, поставив перед фактом, уверенный, что она проглотит, побоится скандала, не захочет быть «плохой невесткой».
Она посмотрела на часы. Девять пятнадцать. До дачи ехать около часа, если без пробок.
— Ты прав, Витя, — сказала она неожиданно спокойным тоном. — Ты не будешь звонить и выгонять их.
Виктор самодовольно ухмыльнулся, решив, что победил.
— Ну вот, видишь. Можешь же быть нормальной бабой, когда захочешь. Ладно, я в душ. Сделай бутербродов, жрать охота.
Он развернулся и пошлепал босыми ногами в ванную, насвистывая какой-то мотив. Марина подождала, пока за ним закроется дверь и зашумит вода. Затем она взяла со столика в прихожей ключи от машины. Ей не нужны были бутерброды. Ей не нужен был душ. Ей нужно было спасать то, что осталось от наследия её отца, пока «агрономы» не превратили его в перепаханное поле битвы.
Марина гнала машину по шоссе, нарушая скоростной режим там, где не было камер. Руки с такой силой сжимали кожаный руль, что костяшки пальцев побелели. В салоне пахло её духами и едва уловимым запахом бензина, но в голове стоял тот самый навязчивый запах навоза, который, казалось, просочился даже через экран смартфона.
Телефон на пассажирском сиденье вибрировал каждые пять минут. На экране высвечивалось: «Любимый муж». Виктор, видимо, вышел из душа и обнаружил отсутствие жены и завтрака. Марина сбросила вызов в пятый раз и, не выдержав, нажала кнопку громкой связи.
— Ты где ходишь? — рявкнул Виктор вместо приветствия. — Я вышел, дома никого. Бутербродов нет. Ты в магазин, что ли, умотала? Так купи хлеба нормального, а то этот серый есть невозможно.
— Я еду на дачу, Виктор, — холодно ответила Марина, перестраиваясь в левый ряд. — Я еду спасать свой дом.
В динамике повисла тишина, нарушаемая лишь шорохом шин по асфальту. Потом послышался тяжелый вздох.
— Марин, ты опять? Я же тебе русским языком объяснил: не надо туда ехать и устраивать сцены. Родители там делом занимаются. Ты что, хочешь приехать и скандалить перед соседями? Мать уже звонила, спрашивала, когда мы приедем шашлыки жарить. А ты едешь права качать?
— Я еду не права качать, а выселять незаконных жильцов, — отрезала она. — Витя, они привезли навоз. Ты понимаешь, что это значит? Они собираются копать. Прямо сейчас.
— И пусть копают! — голос Виктора сорвался на визг. — Что в этом плохого? Земля должна работать! Ты посмотри на себя — вся такая городская фифа, маникюр боишься испортить. А люди жизни не видели, они привыкли пахать! Им в радость в земле ковыряться. Ты хоть раз подумала, каково им в душной квартире сидеть? А тут воздух, природа. Тебе жалко, что ли?
— Мне жалко труд моего отца, — Марина почувствовала, как к горлу подступает ком, но проглотила его. — Он этот газон сеял по специальной технологии. Он каждый куст сам выбирал. А твои родители приехали и решили, что их желание жрать бесплатную картошку важнее чужого труда и чужой собственности.
— Да что ты заладила: «отца, отца»! — взорвался Виктор. — Отца нет уже три года! А мы живые! И картошка эта не бесплатная, они семена купили, между прочим, элитные! Ты вообще понимаешь, как ты сейчас выглядишь? Жадная, мелочная баба, которая трясется над травой! Да любой нормальный человек был бы рад, что старики при деле, что участок ухожен будет. А ты…
— Ухожен? — перебила Марина, чувствуя, как ярость заливает глаза красной пеленой. — Ухожен — это когда стригут газон и поливают цветы. А когда перекапывают ландшафтный дизайн под грядки — это вандализм. Ты ведь даже не спросил, Витя. Ты просто решил, что имеешь право. Потому что ты мужик, а я должна молчать и радоваться?
— Потому что я глава семьи! — гаркнул Виктор так, что динамик захрипел. — И я принимаю решения, которые выгодны семье! А не твоим тараканам в голове. Мои родители — это моя семья. И твоя, между прочим, тоже, раз ты за меня замуж вышла. Ты обязана их уважать и помогать им. А не считать, чья это дача по документам. Мы в браке, Марина! Всё общее! И если я сказал, что они там будут жить, значит, они там будут жить!
— Ошибаешься, — тихо произнесла Марина. — Ты мог распоряжаться своей зарплатой, своим временем, даже своей машиной. Но ты не имел права трогать то, что тебе не принадлежит. И уж тем более пускать туда людей, которые считают, что лучший дизайн — это поле картошки и забор из профнастила.
— Ах так? — голос Виктора стал зловещим. — Значит, так мы заговорили? «Не принадлежит»? Хорошо. Если ты сейчас приедешь и хоть слово матери скажешь, если хоть как-то их обидишь… Я тебе этого не прощу, Марина. Ты меня знаешь. Я соберу вещи и уйду. И живи тогда со своим газоном и памятью об отце. Одна. Кому ты нужна будешь, такая принципиальная?
Марина усмехнулась. Он угрожал ей уходом. Тем самым, чем пугал её первые годы брака, заставляя идти на уступки. Но сейчас, глядя на проносящиеся мимо поля и леса, она вдруг поняла, что страха нет. Есть только брезгливость. Как будто она наступила в то самое, что привезли свекры в мешках.
— Собирай, — бросила она в трубку. — Прямо сейчас начинай. Потому что когда я вернусь, я не хочу видеть ни тебя, ни твоих вещей.
Она нажала «отбой» и швырнула телефон на соседнее сиденье. Сердце колотилось как бешеное, но в голове прояснилось. Виктор сделал свой выбор. Он выбрал быть «хорошим сыном» за её счет, пренебрегая её чувствами и границами. Он даже не попытался понять, почему этот клочок земли так важен для неё. Для него это был просто ресурс. Бесплатная земля. Халява.
Впереди показался поворот на дачный поселок. Марина сбросила скорость. Дорога здесь была грунтовая, усыпанная гравием. Отец всегда ездил здесь аккуратно, чтобы не пылить на участки соседей. Но сейчас навстречу ей, поднимая клубы серой пыли, пронесся старый грузовик, груженный досками. «Неужели еще и стройку затеяли?» — мелькнула паническая мысль.
Она подъехала к своим воротам и заглушила двигатель. Тишина дачного поселка была обманчивой. Из-за высокого забора доносились голоса. Громкие, уверенные, хозяйские.
— Коля, ну куда ты прешь! — раздавался зычный голос Галины Ивановны. — Я же сказала, розы эти выкапывай к чертовой матери! Они тут свет загораживают. Картошке солнце нужно! И вон ту елку кривую спили, она только место занимает.
— Да спилю я, Галя, дай лопату наточить! — басил в ответ Николай Петрович. — Щас, только парник поставим, чтоб огурцы пошли. Витька говорил, жена его огурцы любит. Вот и порадуем сноху.
Марина сидела в машине, вцепившись в руль. «Розы выкапывай». «Елку спили». Та елка была не кривой. Это была плакучая ель, редкий сорт, за которым отец гонялся по всем питомникам области. Они называли её «грустной балериной». Отец любил сидеть под ней в плетеном кресле и читать.
Слезы, подступившие было к глазам, мгновенно высохли, испарившись от жара ярости, поднявшейся из самой глубины души. Это было не просто неуважение. Это было уничтожение. Они уничтожали её мир, её память, её убежище, и делали это с тупой, самоуверенной улыбкой, прикрываясь «заботой» и «пользой».
Марина вышла из машины. Хлопнула дверью так, что ворона, сидевшая на столбе, испуганно каркнула и улетела. Она подошла к калитке. Замок был открыт. Ключи, её ключи, которые она доверила мужу, теперь болтались в кармане чужого человека, который прямо сейчас точил лопату, чтобы убить её любимое дерево.
Она толкнула калитку. Металлические петли, смазанные еще отцом, не скрипнули. Она вошла на участок как призрак возмездия, неслышно ступая по брусчатке, на которой уже валялись комья грязи и ошметки выкорчеванных кустов.
Битва за урожай закончилась. Начиналась битва за достоинство.
Картина, открывшаяся Марине, напоминала последствия налета варваров на ухоженный европейский городок. Идеальный изумрудный газон, гордость её отца, был безжалостно вспорот в трех местах. Черные, жирные проплешины земли зияли на зеленом фоне, как открытые раны. Посередине одной из таких ям, воткнутая в землю по самую рукоять, торчала лопата, а рядом валялись выкорчеванные с корнем кусты её любимых английских роз. Те самые «Джульетты», за которыми она ухаживала как за детьми, теперь лежали бесформенной кучей хвороста, готовой к сожжению.
Галина Ивановна, одетая в выцветший халат и резиновые калоши, орудовала тяпкой возле альпийской горки. Камни — тщательно подобранный сланец и гранит — были сдвинуты в кучу, чтобы освободить место под грядку с луком.
— О, Мариночка! — свекровь разогнула спину и вытерла потный лоб тыльной стороной ладони. — А мы тебя не ждали так рано. Витя где? Он обещал пленку для парника привезти.
Николай Петрович вышел из-за угла дома, попыхивая дешевой сигаретой. Пепел он стряхивал прямо на декоративную отсыпку из белой гальки.
— Здорова, невестка, — буркнул он. — Ты глянь, как мы развернулись! Земля-то хорошая, жирная. Только запущена была страшно. Трава одна. Ничего, мы сейчас тут порядок наведем, картошечку посадим, зелень. Осенью спасибо скажете.
Марина стояла неподвижно. Внутри неё, где еще минуту назад бушевал пожар, вдруг стало пусто и холодно, как в морге. Она перевела взгляд с кучи мертвых роз на довольное лицо свекрови.
— У вас есть двадцать минут, — произнесла она голосом, лишенным каких-либо интонаций. — Собирайте свои мешки, лопаты, ведра и выметайтесь отсюда.
Галина Ивановна застыла с тяпкой в руках. Улыбка сползла с её лица, сменившись выражением обиженного недоумения.
— Чаво? — протянула она. — Ты чего это, Марин? Белены объелась? Мы же для вас стараемся! Витька нам разрешил! Сказал: «Владейте, родители, отдыхайте». Мы тут уже рассаду высадили!
— Витя здесь никто, — Марина сделала шаг вперед, и свекры инстинктивно попятились. — Этот дом строил мой отец. Эта земля оформлена на меня. Витя здесь — гость. И вы — гости. Незваные, наглые гости, которые решили, что могут гадить в чужой гостиной.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Галина Ивановна, бросая тяпку на землю (еще один камень откололся от горки). — Мы родители твоего мужа! Мы старше тебя! Ты должна уважать наш труд! Мы тут горбатимся с утра!
— Ваш труд — это вандализм, — Марина перешагнула через кучу вырванных сорняков. — Вы уничтожили сортовые розы стоимостью в половину вашей пенсии каждая. Вы испортили газон, на восстановление которого уйдет два сезона. Я не просила вас горбатиться. Я просила не трогать моё имущество. Время пошло. Осталось восемнадцать минут.
— Коля, ты слышишь, что она несет? — свекровь повернулась к мужу, ища поддержки. — Звони Витьке! Пусть он свою бабу уймет! Это и его дача тоже!
Николай Петрович, насупившись, полез в карман за телефоном, но Марина оказалась быстрее. Она подошла к веранде, где свекры уже успели устроить склад своего барахла: какие-то старые ковры, облезлые тазы, пакеты с едой. Она схватила первый попавшийся баул и с размаху швырнула его в сторону ворот. Пакет порвался, и по брусчатке покатились банки с тушенкой.
— Эй! Ты чего творишь?! — заорал свекор, забыв про телефон. — Это наше! Денег стоит!
— А это — моё! — Марина указала на изуродованный участок. — И оно стоит дороже вашей тушенки. Если через пятнадцать минут вы и ваш хлам не окажетесь за воротами, я выкину всё это на трассу. А машину, на которой вы привезли этот мусор, запру на участке до приезда эвакуатора.
Она развернулась и пошла к сараю. Отец всегда держал инструменты в идеальном порядке. Марина знала, где лежит шуруповерт и новая личинка замка — она купила её еще полгода назад, когда старый механизм начал заедать, но всё руки не доходили поменять. Вот и пригодилась.
Выйдя из сарая с инструментом, она увидела, что свекры всё ещё стоят на месте, ошарашенно переглядываясь. Они привыкли, что Марина — интеллигентная, тихая девочка, которая боится повысить голос. Они не ожидали встретить хозяйку, защищающую свою территорию.
— Я не шучу, — сказала она, подходя к входной двери дома. — Я меняю замок. Прямо сейчас. Ключ, который вам дал ваш сын, через пять минут станет просто куском железа.
Скрежет металла, когда она начала выкручивать старые шурупы, подействовал на родственников отрезвляюще. Галина Ивановна, что-то причитая под нос про «змею подколодную» и «неблагодарную тварь», начала суетливо собирать рассыпанные банки. Николай Петрович, красный от злости, похватал лопаты.
— Мы Витьке всё скажем! — крикнул он, закидывая мешки с навозом обратно в кузов старенького пикапа соседа, который их привез. — Он тебе устроит! Семью разрушаешь из-за травы! Тьфу!
Марина не отвечала. Она методично вкручивала новые саморезы. Её руки не дрожали. Она чувствовала странное, злое удовлетворение. Каждый поворот отвертки словно отсекал от её жизни кусок гнили.
— Розы свои заберите, — бросила она, не оборачиваясь, когда они потащили последние узлы к выходу. — Может, на могиле вашей совести приживутся.
— Чтоб у тебя язык отсох! — прошипела свекровь, проходя мимо.
Когда калитка захлопнулась за их спинами, Марина провернула ключ в новом замке. Щелчок был громким и сухим, как выстрел. Она осталась одна посреди разгромленного рая. Тишина вернулась на участок, но теперь это была не мирная тишина загородного отдыха, а тяжелая тишина после боя.
Марина прислонилась лбом к холодной двери. Свекры уехали, но главное сражение было еще впереди. Виктор. Человек, который продал её комфорт за мамину похвалу. Она оттолкнулась от двери, спрятала ключи в карман и направилась к своей машине. Теперь нужно было закончить начатое.
Дорога домой прошла в какой-то неестественной, ватной тишине. Марина не включала радио, ей хватало шума собственной крови в висках. Она ехала спокойно, соблюдая все правила, словно везла в багажнике хрупкий груз — своё принятое решение. Внутри не осталось ни жалости, ни сомнений, только брезгливое удивление: как она могла делить постель и жизнь с человеком, который настолько её не знает?
Лифт поднимался на восьмой этаж мучительно медленно. Марина смотрела на свое отражение в зеркале кабины: волосы немного растрепались, на щеке пятно копоти — видимо, задела, когда выбрасывала старый мангал свекров, — но глаза были ясными и жесткими. Это был взгляд женщины, которая только что провела черту, за которую никому нельзя заступать.
Она открыла дверь своим ключом и сразу наткнулась взглядом на препятствие. В узком коридоре, перегораживая проход, стояли два чемодана на колесиках и большая спортивная сумка. Виктор стоял рядом, прислонившись плечом к стене. Он был одет: джинсы, рубашка, легкая куртка. Вид у него был торжественный и трагический одновременно, как у актера провинциального театра перед финальным монологом.
— Ты довольна? — его голос сочился ядом, едва Марина переступила порог. — Мать звонила. Она плачет. Говорит, ты их чуть ли не пинками выгнала, замки сменила, опозорила перед соседями. У отца давление двести. Ты понимаешь, что ты натворила, Марина? Ты фактически плюнула в лицо моей семье.
Марина спокойно обошла чемоданы, стараясь не задеть их полой плаща, и повесила ключи на крючок. Она не стала оправдываться, не стала рассказывать про испорченный газон и вырванные розы. Это было бессмысленно. Виктор жил в своей реальности, где он и его родители — святые мученики, а все остальные обязаны обслуживать их прихоти.
— Я навела порядок в своем доме, Виктор, — ответила она ровным тоном, снимая туфли. — И защитила своё имущество от варваров. Если у твоего отца давление, ему нужно пить таблетки, а не махать лопатой на чужом участке.
— Чужом! Опять «чужом»! — Виктор отлепился от стены и сделал шаг к ней, нависая. — Я тебе русским языком сказал по телефону: если ты это сделаешь, я уйду. Я не буду жить с эгоисткой, которая трясется над своими цветочками и ставит их выше живых людей. Ты сделала свой выбор.
Он картинно пнул носком ботинка ближайший чемодан, ожидая реакции. В его сценарии Марина сейчас должна была испугаться, расплакаться, начать просить прощения и уговаривать его остаться. Он привык, что манипуляция уходом всегда срабатывала. Это был его козырь, который он доставал в каждом серьезном споре.
Марина посмотрела на чемоданы, потом на мужа. В её взгляде не было страха. Там было только облегчение.
— Отлично, — сказала она. — Ты сэкономил мне время. Я как раз собиралась попросить тебя собрать вещи.
Лицо Виктора вытянулось. Он моргнул, словно не расслышал, и его уверенная поза дала трещину.
— Ты… что? — переспросил он, и в голосе прорезались истеричные нотки. — Ты меня выгоняешь? Из-за дачи? Из-за мешка картошки? Марина, ты в своем уме? Мы пять лет женаты!
— Не из-за картошки, Витя. А из-за того, что ты вор, — она произнесла это слово тихо, но оно прозвучало как пощечина. — Ты украл у меня чувство безопасности. Ты взял то, что тебе не принадлежит, и отдал это людям, которые меня не уважают. Ты считаешь, что мое мнение — это пустой звук, а мои границы можно ломать ломом. Ты не муж, Витя. Ты просто квартирант, который решил, что стал хозяином.
— Да я для нас старался! — заорал Виктор, теряя остатки самообладания. — Я хотел, чтобы земля пользу приносила! Чтоб у нас свои овощи были! Ты неблагодарная стерва! Я на тебя лучшие годы потратил, а ты мне теперь на дверь указываешь? Да кому ты нужна будешь с таким характером? Старая дева с газоном!
— Это уже не твоя забота, — Марина прошла на кухню, налила стакан воды и выпила его залпом. Горло пересохло от напряжения. — Ключи от квартиры положи на тумбочку. Машину я заберу вторым комплектом, она оформлена на меня, кредит платила я, так что на неё даже не рассчитывай. Вызывай такси.
Виктор побежал за ней на кухню. Его лицо пошло красными пятнами. Спектакль пошел не по плану, и он судорожно пытался вернуть контроль над ситуацией.
— Ты не посмеешь! — зашипел он. — Это совместно нажитое имущество! Я тебя по судам затаскаю! Я у тебя половину этой квартиры отсужу!
— Эта квартира куплена до брака, Виктор. Ты здесь только прописан временно, — напомнила она с ледяным спокойствием. — И дачу отец переписал на меня дарственной. Так что судись сколько влезет. А сейчас — уходи. Мне нужно принять душ и смыть с себя этот день. И тебя заодно.
Виктор замер. Он вдруг осознал, что все эти годы жил в иллюзии, что он тут главный, просто потому что он мужчина. Он считал само собой разумеющимся пользоваться её ресурсами, её домом, её деньгами, прикрываясь словами о «общем котле». А теперь, когда котел опрокинули, он остался ни с чем. Только с двумя чемоданами и родителями, жаждущими картошки.
Он развернулся и вылетел в коридор. Марина слышала, как он яростно гремит вещами, пытаясь вытащить их на лестничную площадку.
— Ты еще приползешь! — крикнул он с порога, пыхтя от натуги. — Приползешь, когда поймешь, что одной тяжело! Посмотрим, как ты запоешь без мужика в доме!
Марина вышла в коридор. Она смотрела, как он неуклюже пытается протащить сумку в дверной проем, цепляясь за косяки. Это выглядело жалко.
— Витя, — окликнула она его в последний раз.
Он обернулся, в глазах мелькнула надежда. Может, одумалась?
— Езжай к родителям, — сказала Марина, глядя ему прямо в глаза. — Езжай сажать картошку. Ты же так хотел, чтобы земля приносила пользу. Вот и займись делом. Теперь у тебя много свободного времени. И запомни: мужа у меня больше нет. Есть только бывший родственник.
Она подошла и захлопнула дверь прямо перед его носом. Щелкнул замок. Второй раз за день она отсекла от себя лишнее.
В квартире стало тихо. Марина прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Но слез не было. Было только чувство невероятной легкости, словно она наконец-то сняла тесные, натирающие туфли, в которых ходила пять лет, боясь признаться себе, что они ей малы. Она посмотрела на свои руки — на ладонях остались следы ржавчины от старого замка. Ничего. Это отмоется. Главное, что теперь в её доме и на её даче будет расти только то, что посадила она сама…
