— Валера, я третий раз обновляю страницу агрегатора, и в третий раз вижу, что по нашему району в категории «однушки с евроремонтом» висит только та убогая халупа на пятом этаже за тридцать тысяч. Где наше объявление? Ты сказал, что выложил его еще во вторник. Сегодня, на минуточку, суббота.
Марина отодвинула чашку с остывшим кофе и жестко посмотрела на мужа. Валерий сидел напротив, старательно намазывая масло на кусок батона, словно от равномерности слоя зависела судьба человечества. Он не поднимал глаз, и эта сосредоточенность на бутерброде выдавала его с головой. Так ведут себя школьники, не выучившие урок, или нашкодившие коты, знающие, что тапок возмездия уже занесен.
— Там модерация долгая, — буркнул он, наконец откусывая хлеб. — Фотографии им не понравились. Сказали, света мало, горизонт завален. Я думал, пересниму на выходных, чтобы товар лицом, так сказать. Зачем выкладывать ерунду? Только цену сбивать.
— Какая модерация, Валера? — голос Марины стал сухим и шершавым, как наждачная бумага. — Я сама фотографировала эту квартиру. На профессиональную камеру, которую брала у Олега. Там каждый угол вылизан, каждая розетка в фокусе. Мы три месяца угробили на этот ремонт. Я три месяца дышала пылью, сдирая старые обои, пока ты после работы ныл, что у тебя спина отваливается. Мы в эту «бабушкину» квартиру вложили полмиллиона кредитных денег, чтобы она приносила доход, а не тянула коммуналку.
Она развернула ноутбук экраном к мужу. На мониторе светилась таблица в Excel — график платежей. Красные цифры в столбце «остаток долга» выглядели как открытая рана.
— Двадцать пятое число послезавтра. Банк не будет ждать, пока ты выставишь горизонт. Нам нужны эти тридцать пять тысяч аренды, чтобы перекрыть платеж и купить продукты. Я не для того красила стены в этот чертов «скандинавский серый», чтобы мы сейчас сидели и ждали вдохновения. Дай мне телефон, я сама выложу. Прямо сейчас.
Валерий поперхнулся чаем. Он закашлялся, лицо его покраснело, но даже сквозь кашель читалась паника. Он не потянулся за смартфоном, наоборот, накрыл карман домашних шорт ладонью.
— Марин, не кипишуй. Дай человеку поесть спокойно, — прохрипел он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Ну, не выложил. Ну, забыл. На работе завал был, голова кругом. Там еще… понимаешь, момент такой. Рынок сейчас стоит. Сезон не тот. Студенты уже заселились, а работяги ищут подешевле. Может, подождем пару недель?
Марина медленно встала из-за стола. Стул с противным скрежетом проехал по плитке. Она подошла к мужу вплотную. От неё веяло не теплом домашнего очага, а холодом расчетливого аудитора, обнаружившего крупную недостачу.
— Какой сезон, Валера? Октябрь на дворе. Самый сезон. Квартира рядом с метро, свежий ремонт, новая техника. Она должна была улететь за два часа. Ты мне врешь. Я вижу, что ты врешь. Почему ты не хочешь её сдавать?
Валерий отложил недоеденный бутерброд. Аппетит пропал окончательно. Он понял, что юлить дальше бесполезно — Марина была из тех женщин, которые, почуяв ложь, вскрывают её, как консервную банку, не заботясь об острых краях.
— Люда звонила, — тихо сказал он, глядя в стол.
— И что? Твоя сестра звонит тебе через день, чтобы пожаловаться на погоду, мужа или цены на гречку. Причем тут наша квартира?
— При том, Марин. Никитка, племянник мой… Ему в общаге совсем жизни нет. Там клопы, соседи — звери, пьют, орут по ночам. Парень учиться не может, на сессии завалится. Люда плакала в трубку полчаса. Говорит, похудел, синяки под глазами. Ну не чужие же люди, Марин. Родная кровь.
Марина замерла. Внутри неё что-то оборвалось — звук был беззвучным, но ощутимым, как лопнувшая струна, державшая всю конструкцию их семейного бюджета. Пазл сложился мгновенно. Отсутствие объявления, странное поведение мужа, исчезнувший со связки запасной комплект ключей, который она искала вчера вечером.
— Ты отдал ему ключи? — спросила она очень тихо.
— Ну, пустил пожить, пока не освоится. Не на улицу же парня гнать, — Валера попытался придать голосу уверенности, расправил плечи, изображая главу клана, принимающего волевые решения. — Это временно. Месяцок-другой, пока он квартиру себе не найдет или в другую общагу не переведется. Люда сказала, с деньгами у них сейчас туго, платить не могут. Но он аккуратный, Марин! Я заезжал, проверял — чистота, порядок.
В глазах Марины потемнело. Она вспомнила, как они выбирали самый износостойкий ламинат, считая каждую копейку. Как она своими руками отмывала вековую грязь с оконных рам, чтобы сэкономить на клининге. Как они отказались от отпуска, чтобы купить нормальную стиральную машину для будущих жильцов. И все это — ради Никиты? Ради ленивого, инфантильного лба, который на семейных застольях только и делал, что сидел в телефоне?
— Ты отдал ключи от нашей квартиры, которую мы приготовили для сдачи, своему племяннику-студенту бесплатно, потому что ему, видите ли, тяжело в общежитии? Валера, мы рассчитывали на эти деньги, чтобы закрыть кредит за ремонт! Ты решил быть добрым дядюшкой за мой счет?
— Не ори! — Валера вскочил, опрокинув стул. — Что ты за человек такой? Только о деньгах и думаешь! У парня проблемы, ему жить негде, а ты со своим кредитом носишься. Перехватим где-нибудь, я премию получу в следующем месяце… наверное. Нельзя же быть такой черствой! Это семья!
— Семья? — Марина усмехнулась, и эта усмешка была страшнее крика. — Семья — это мы с тобой, Валера. И наши долги — это тоже семья. А твой племянник — это взрослый половозрелый человек, у которого есть родители. И если у его родителей нет денег снимать ему квартиру, значит, он живет в общежитии. Как живут миллионы других студентов. Или идет работать.
Она подошла к тумбочке в прихожей, рывком выдвинула ящик и достала свои ключи от машины.
— Ты сейчас же звонишь Никите и говоришь, чтобы он выметался.
— Никуда я звонить не буду, — уперся Валерий, скрестив руки на груди. В нем проснулось тупое, ослиное упрямство. — Я мужик, я слово дал. Сестре обещал. Не по-людски это — парня выгонять. Пусть живет. А с деньгами… ну, ужмемся. Не купишь себе новые сапоги, подумаешь.
Марина посмотрела на него так, словно впервые увидела. Перед ней стоял не партнер, с которым она делила жизнь, а чужой, безответственный человек, готовый пустить их общее благополучие под откос ради минутного одобрения своей родни.
— Ах, ужмемся? Сапоги не купим? — она сунула ключи в карман джинсов. — Отлично, Валера. Ты свой выбор сделал. Ты «мужик», ты «слово дал». Теперь смотри, как это слово будет стоить тебе покоя.
Она не стала хлопать дверью. Она закрыла её за собой плотно и аккуратно, с тем же звуком, с каким закрывается крышка гроба. В квартире остался Валера, его недоеденный бутерброд и повисшее в воздухе понимание того, что он только что совершил самую дорогую ошибку в своей жизни. Но он еще не знал, что Марина не поехала к маме жаловаться. Она поехала восстанавливать баланс. И методы у неё были далеко не родственные.
Марина не стала включать радио в машине. Ей нужна была тишина, чтобы сосредоточиться и не расплескать ту ледяную решимость, что сковала её после разговора с мужем. Она ехала по знакомому маршруту, отмечая каждую яму, которую они с Валерой объезжали сотни раз, пока возили мешки со штукатуркой и коробки с плиткой. Каждый километр этого пути был пропитан их общим трудом, их выходными, проведенными в строительной пыли, их надеждами на то, что «однушка» станет их подушкой безопасности. А теперь эта подушка превратилась в бесплатный хостел для родственника.
Она припарковалась у подъезда и подняла голову. Окна на третьем этаже были плотно зашторены, хотя на часах было уже двенадцать дня. Марина хмыкнула. Конечно, студенческая жизнь — это ночные бдения и сон до обеда. Вот только оплачивать этот режим дня почему-то должна была она.
Ключ мягко вошел в замочную скважину. Марина специально выбирала дорогие замки, надежные, чтобы будущие квартиранты чувствовали себя в безопасности. Она повернула ключ, ожидая услышать тишину пустой квартиры, но вместо этого её встретил глухой бас из колонок. Музыка играла не громко, но навязчиво, создавая фон для ленивого субботнего утра.
Дверь открылась, и в нос Марине ударил спертый, тяжелый запах. Это был не запах свежего ремонта, не аромат новой мебели, который она так любила. Пахло дешевым вейпом с каким-то приторным ароматом дыни, несвежим бельем и разогретой в микроволновке едой. Марина поморщилась, переступая порог. На новеньком коврике в прихожей, который она выбирала под цвет стен, стояли грязные кроссовки 45-го размера. С них натекли серые лужицы, уже успевшие подсохнуть грязными разводами.
— Кто там? — голос донесся из комнаты. Ленивый, сонный, немного недовольный тем, что его потревожили.
Марина не ответила. Она сняла обувь, аккуратно поставив свои туфли рядом с грязными «лаптями» племянника, и прошла в комнату.
Никита лежал на диване. На том самом диване с антивандальным покрытием, за доставку которого они с Валерой чуть не подрались с грузчиками. Племянник был в одних трусах и растянутой футболке. Он лежал поперек, закинув босые ноги на подлокотник, и тыкал пальцем в смартфон. Рядом, прямо на светлом ламинате, стояла открытая коробка с пиццей, в которой сиротливо чернели засохшие корки, и валялась банка из-под энергетика.
Увидев тетку, Никита даже не дернулся, чтобы прикрыться или сесть нормально. Он лишь удивленно приподнял бровь, не отрываясь от экрана.
— О, теть Марин. А вы чего без звонка? Я тут это… отдыхаю. Дядь Валера сказал, что вы приедете только через неделю, какие-то вещи забрать.
Марина молча обвела взглядом комнату. На подоконнике, который она любовно протирала специальным средством для пластика, стояла пепельница, полная окурков. Видимо, Никита курил в форточку, но пепел все равно летел внутрь. На спинке стула висели джинсы, на полу валялись носки. Квартира, которая еще неделю назад сияла чистотой и была готова принять платежеспособных жильцов, теперь напоминала берлогу.
— Встань, — тихо сказала Марина.
— Чего? — Никита наконец-то соизволил оторвать взгляд от телефона. В его глазах читалось искреннее непонимание. Он не чувствовал себя виноватым. Он был в своем праве. — Теть Марин, ну чего вы начинаете? Суббота же. Я вчера до трех ночи к семинару готовился… ну, почти. Дайте поспать.
— Я сказала, встань с моего дивана, Никита, — голос Марины стал громче, но оставался пугающе ровным. — И убери ноги с подлокотника. Ты находишься не у себя дома и не в свинарнике.
Никита нехотя принял вертикальное положение, почесывая живот. Его лицо выражало смесь скуки и легкого раздражения. Пришла тетка, начинает учить жизни, нарушает личное пространство.
— Ну встал. Что дальше? — он зевнул, демонстративно широко открывая рот. — Слушайте, если вы насчет уборки, то я потом приберусь. Мама звонила, сказала, что вы в курсе ситуации. У меня сейчас сложный период, адаптация, все дела. Дядя Валера сказал: «Живи, Никитос, не парься». Вот я и не парюсь.
— Адаптация? — Марина подошла к коробке с пиццей и носком поддела крышку. Внутри, прямо на жирном картоне, лежали остатки колбасы. — У тебя адаптация к чему? К свинству? Мы сделали здесь ремонт не для того, чтобы ты разводил тараканов.
— Да ладно вам, — Никита махнул рукой, вставая и направляясь к столу, где стояла бутылка с водой. — Это просто творческий беспорядок. Я же студент. Вы что, молодыми не были? Дядь Валера говорит, вы тоже по общагам намучились. Вот он меня и понимает. Родственники должны помогать друг другу, разве нет?
Он пил воду прямо из горла, и капли падали на пол. Марина смотрела на это и чувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Этот парень даже не понимал, сколько труда вложено в эти стены. Для него это была просто «хата», доставшаяся на халяву. Ресурс, который можно использовать и не беречь, потому что «дядя разрешил».
— Твой дядя Валера, Никита, очень щедрый человек, — произнесла Марина, глядя племяннику прямо в глаза. — Особенно когда дело касается чужого труда и чужих денег. Но есть одна проблема. Эта квартира — не благотворительный фонд имени святого Валерия. Это бизнес.
— Какой бизнес? — усмехнулся Никита. — Это ж бабушкина квартира. Она общая, семейная. Мама говорила, что бабушка хотела, чтобы внукам было где жить. Вот я и живу. Я же не чужой человек с улицы.
— Бабушкина квартира была убитой «хрущевкой» с прогнившими полами и тараканами, — отчеканила Марина. — А то, где ты сейчас стоишь и крошишь на пол, — это результат наших с Валерой вложений. Мы взяли кредит, Никита. Кредит, который нужно гасить. И гасить его мы планировали с аренды. А ты сейчас сидишь на моих деньгах. В буквальном смысле. Твоя задница греет диван, который должен приносить мне тридцать пять тысяч в месяц.
Никита нахмурился. Разговор переставал быть томным. Он привык, что взрослые решают проблемы между собой, а его дело — просто быть «бедным студентом», которому все должны.
— Ну, это вы с дядь Валерой сами разбирайтесь, — буркнул он, отворачиваясь. — Мне он ключи дал, сказал: живи сколько надо. Я не напрашивался, он сам предложил. Так что все претензии к нему. А мне дайте поесть и собраться, я в универ вообще-то собирался к второй паре.
Он демонстративно повернулся к ней спиной и полез в холодильник. Марина увидела, как он достает палку колбасы и начинает грызть её, даже не потрудившись отрезать кусок ножом. Это было последней каплей. Полное, тотальное неуважение. Он чувствовал себя здесь хозяином, а её — назойливой мухой.
— У тебя нет времени на сборы в универ, — сказала Марина, подходя к окну и распахивая шторы. Яркий дневной свет ударил в глаза, высветив слой пыли на комоде. — У тебя есть время только на то, чтобы собрать свои вещи.
— В смысле? — Никита замер с куском колбасы во рту.
— В прямом, Никита. Я даю тебе два часа. Ровно сто двадцать минут. Чтобы собрать свои шмотки, убрать за собой коробки с пиццей и покинуть это помещение.
— Вы шутите? — парень наконец-то начал осознавать, что перед ним не добрая тетушка, которая пришла поворчать и дать денег на мороженое. — Дядя Валера…
— Дяди Валеры здесь нет, — перебила его Марина жестко. — Здесь есть я. И я — второй собственник этой квартиры. И я не давала согласия на твое проживание. Более того, я категорически против.
— Да вы не имеете права! — взвизгнул Никита, его голос сорвался на фальцет. — Куда я пойду? В общагу? Там мест нет, я уже от коменданта ушел! Мама говорила…
— Мне плевать, что говорила твоя мама, и мне плевать на твоего коменданта, — Марина посмотрела на часы. — Время пошло. 12:15. В 14:15 я меняю замки. Если твои вещи останутся здесь, они отправятся на помойку. А если ты не уйдешь сам… поверь, я найду способ тебя выселить. И тебе это очень не понравится.
Она села на единственный свободный стул, достала телефон и начала искать номер мастера по вскрытию и замене замков. Никита стоял посреди комнаты, красный, растерянный и злой, сжимая в руке надкусанную колбасу. Иллюзия «доброго дядюшки» и халявной жизни рушилась прямо на глазах, разбиваясь о железную логику Марины.
Скрежет металла по металлу звучал в тишине квартиры как приговор. Мастер, коренастый мужчина в синем комбинезоне, работал молча и споро, не обращая внимания на разыгрывающуюся за его спиной семейную драму. Для него это был очередной заказ: высверлить старую личинку, вставить новую, получить оплату. Для Никиты этот звук был похоронным маршем его беззаботной жизни.
Парень метался по комнате, запихивая вещи в спортивную сумку. Его движения были хаотичными, дергаными. Он хватал футболки вместе с вешалками, швырял учебники вперемешку с грязными носками, путался в проводах от игровой приставки. И все это время он не выпускал из рук телефон, который, казалось, прирос к его уху.
— Мам, ты слышишь этот звук? Она реально меня выселяет! Прямо сейчас! Тут какой-то мужик дверь ломает! — Никита почти кричал, его голос срывался на визгливые ноты. — Мам, сделай что-нибудь! Позвони дяде Валере!
Из динамика доносился истеричный женский голос, но Марина даже не поворачивала головы. Она стояла у окна, скрестив руки на груди, и наблюдала за процессом с ледяным спокойствием надзирателя. Ей не было жаль племянника. Жалость умерла в тот момент, когда она увидела жирное пятно от пиццы на ламинате. Теперь в ней работала только холодная, расчетливая логика кризис-менеджера.
— Никита, у тебя осталось сорок минут, — ровно произнесла она, глядя на часы. — Если ты не успеешь собраться, я помогу. Выброшу все, что останется, в мусоропровод.
— Да вы больная! — выплюнул парень, отрываясь от телефона. — Мама сейчас звонит Валере! Он вам устроит! Он хозяин, он меня пустил! Вы не имеете права меня выгонять без его ведома!
— Валера сейчас не возьмет трубку, — так же спокойно ответила Марина. — Он знает, что я здесь. И он знает, что он виноват. Так что не трать время на пустые надежды. Спасение не придет.
Никита замер с кучей проводов в руках. В его глазах читался животный страх избалованного ребенка, которого впервые в жизни лишают сладкого. Он привык, что проблемы решают взрослые. Что мама договорится, что дядя Валера подсуетится, что бабушка пожалеет. А сейчас он столкнулся с силой, которой было плевать на его родственные связи и инфантильные обиды.
Мастер закончил работу, щелкнул новым механизмом и протянул Марине комплект ключей в запаянном пакетике.
— Готово, хозяйка. Проверяйте. Ход плавный, защита третьего класса. Старые ключи теперь — просто железяки.
Марина кивнула, расплатилась и подошла к двери. Она вставила новый ключ, повернула его. Замок отозвался мягким, сытым щелчком. Этот звук был для неё слаще музыки. Это был звук возвращенного контроля.
— Слышал? — она обернулась к племяннику. — Дверь теперь открывается только этим ключом. У тебя его нет. И не будет.
Никита наконец-то осознал необратимость происходящего. Он судорожно застегивал молнию на сумке, которая расходилась от того, что он напихал туда вещей комом. Рядом стоял пакет из супермаркета, набитый какой-то мелочевкой: шампуни, кроссовки, начатая пачка пельменей, которую он выгреб из морозилки.
— Куда я пойду? — спросил он, и в его голосе впервые прозвучала не злость, а растерянность. — Теть Марин, ну серьезно. Денег нет, в общагу меня сейчас не пустят, там пропуск просрочен… Вы меня на улицу выкидываете, как собаку?
— Ты пойдешь туда, откуда пришел, Никита. В свою взрослую жизнь, — Марина подошла к дивану и брезгливо стряхнула с него крошки. — Ты же считаешь себя взрослым, когда пьешь пиво и куришь в чужой квартире? Вот и веди себя как взрослый. Снимай хостел, звони друзьям, езжай на вокзал. Это твои проблемы.
— Я вам этого не прощу, — прошипел он, взваливая тяжелую сумку на плечо. — И мама не простит. Вы семью разрушаете из-за каких-то денег! Жлоба!
— Из-за денег, Никита, люди строят дома и дают образование детям. А из-за таких, как ты, семьи влезают в долги и живут в нищете, — отрезала Марина. — Вон отсюда.
Она не стала помогать ему с вещами. Она стояла и смотрела, как он, пыхтя и чертыхаясь, тащит свою поклажу в коридор. Как он задевает сумкой косяк, оставляя на свежей краске черную полосу. Марина поморщилась, но промолчала. Эту царапину она закрасит. Главное, что причина появления этой царапины покидает помещение.
Никита вышел на лестничную клетку. Он выглядел жалко и нелепо: взъерошенный, в растянутой футболке, обвешанный пакетами. Он обернулся, надеясь, видимо, увидеть в глазах тетки хоть каплю раскаяния. Но увидел только глухую стену безразличия.
— Ключи, — Марина протянула руку.
— Зачем они вам? Вы же замок сменили! — огрызнулся он.
— Чтобы у меня был полный комплект мусора на выброс. Давай сюда.
Он со злостью швырнул ей старую связку. Ключи звякнули об пол, не долетев до её руки. Марина не шелохнулась. Никита сплюнул на пол подъезда, развернулся и потащился вниз по лестнице, громко топая, всем своим видом демонстрируя, как несправедливо с ним обошелся мир.
Марина подняла ключи. Потом шагнула назад, в свою квартиру. В свою чистую, светлую квартиру, которая снова принадлежала ей, а не наглому родственнику. Она закрыла дверь. Повернула вертушок нового замка. Щелк. Еще один оборот. Щелк.
Тишина, наступившая в квартире, была звенящей, но правильной. Это была не пустота, а очищение. Марина прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Ей хотелось выпить, но она не могла себе этого позволить. Впереди была генеральная уборка. Ей нужно было вымыть этот пол с хлоркой, чтобы вытравить даже запах чужого присутствия.
Телефон в кармане вибрировал, не переставая. На экране высвечивалось фото Валерия. Потом имя «Золовка». Потом снова Валерий. Марина достала смартфон, посмотрела на мелькающие имена и, не дрогнув, включила беззвучный режим. Пусть звонят. Пусть захлебнутся своим ядом.
Она прошла на кухню, открыла окно настежь, впуская холодный осенний воздух, чтобы выгнать запах вейпа. Потом взяла тряпку. Ей предстояло отмыть не только квартиру, но и свою жизнь от грязи, которую притащили туда под видом родственной любви. Но самое сложное было впереди. Никита был лишь симптомом. Болезнь ждала её дома, и с этой болезнью предстоял самый тяжелый, финальный разговор.
— Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Люда звонила пять раз, у нее давление двести, скорую хотели вызывать! Она кричит, что ты выставила ребенка на улицу как паршивого котенка, на ночь глядя! Ты опозорила меня перед всей родней! Как я теперь сестре в глаза смотреть буду?
Валерий встретил Марину в коридоре, едва она успела перешагнуть порог. Он был красный, взъерошенный, и от него разило не алкоголем, а тяжелым, кислым потом страха и бессильной злобы. Он расхаживал по узкой прихожей, размахивая телефоном, словно гранатой с выдернутой чекой.
Марина спокойно повесила плащ на крючок, сняла туфли и прошла мимо мужа, даже не взглянув на него. Она чувствовала себя пустой выжатой оболочкой, но внутри этой оболочки горел холодный огонь. Ей не хотелось оправдываться. Ей хотелось подвести итог.
— Никита не ребенок, Валера. Ему двадцать лет, — бросила она через плечо, направляясь на кухню. — И на улице еще светло. А если у твоей сестры давление, пусть примет таблетку и научит сына убирать за собой объедки, а не жаловаться мамочке.
— Ты бессердечная стерва! — Валерий влетел за ней на кухню. — Тебе деньги глаза застили! Это же племянник! Родная кровь! Неужели эти несчастные тридцать тысяч тебе важнее человеческих отношений? Мы бы отдали, потом, когда Никита встал бы на ноги…
Марина резко развернулась. В руках она держала стакан с водой, и пальцы сжали стекло так, что костяшки побелели.
— Несчастные тридцать тысяч? — переспросила она тихо, но от этого тона Валерий запнулся. — Для тебя это «несчастные» деньги? Тогда почему их нет на нашем счету? Почему я, Валера, третью неделю хожу в старых ботинках, а ты «забыл» мне сказать, что отдал квартиру бесплатно? Ты не добрый, Валера. Ты не щедрый. Ты просто трус, который хочет выглядеть хорошим за мой счет.
— Я мужик! Я принял решение! — взвизгнул он, ударив ладонью по столу. Чашка подпрыгнула и жалобно звякнула. — Это и моя квартира тоже! Я имею право распоряжаться своим имуществом!
— Твоим имуществом? — Марина поставила стакан и подошла к нему вплотную. Она смотрела на него не как жена, а как кредитор на безнадежного должника. — Давай посчитаем. Первый взнос — деньги моих родителей. Ремонт — кредит, который оформлен на меня, потому что у тебя испорчена кредитная история. Материалы — с моей премии. Твоего там, Валера, только старый перфоратор и две недели нытья про больную спину. Так какое право ты имеешь распоряжаться моим трудом?
Валерий отступил на шаг. Его надутая бравада сдувалась под напором фактов, но признать поражение он не мог. Это означало бы крах его эго, его образа «главы семьи», который он так старательно лепил перед сестрой.
— Ну и подавись своей квартирой! — выплюнул он. — Сдавай кому хочешь! Хоть черту лысому! Но Никита мне этого не простит. И Люда не простит. Ты вбила клин между нами, Марина. Ты разрушила семью.
— Семью разрушил ты, когда решил, что интересы твоего ленивого племянника важнее наших обязательств перед банком, — отрезала Марина. — Ты украл у нас месяц аренды. Ты украл у нас деньги на погашение кредита. И теперь у нас дыра в бюджете. Финансовая дыра, Валера, которую создал ты своим «широким жестом».
Она подошла к холодильнику, где магнитом был прикреплен график платежей. Сорвала листок и швырнула его на стол перед мужем. Бумага спланировала и легла прямо на пятно от пролитого чая.
— Вот цифра. Тридцать пять тысяч рублей. Плюс пять тысяч за коммуналку, которую нажег твой Никита, и за клининг, который мне придется вызывать, чтобы отмыть диван. Итого сорок тысяч. Это твой долг, Валера.
— У меня нет таких денег! — огрызнулся он. — До зарплаты две недели! Ты же знаешь!
— Меня это не волнует. Совершенно, — голос Марины стал ледяным, металлическим. — Хочешь содержать племянника — иди работай. Ночами. Грузчиком, таксистом, курьером. Мне все равно. Но чтобы к двадцать пятому числу эти деньги лежали на столе. Эта квартира — бизнес, Валера, а не благотворительный фонд имени тебя.
— Ты меня на панель еще отправь! — лицо Валерия пошло пятнами. — Ты вообще слышишь, что несешь? Ты мужа гонишь на вторую работу из-за какой-то прихоти?
— Это не прихоть. Это выживание. Ты поиграл в благородство, теперь плати по счетам. Взрослые люди так и делают. Если ты к двадцать пятому числу не закроешь эту брешь, которую пробил своим самолюбием, у нас будет другой разговор.
— Какой еще разговор? Разводиться побежишь? — он усмехнулся, но в глазах мелькнул страх.
— Зачем разводиться? Это долго, дорого и муторно, — Марина села на стул и устало потерла виски. — Нет, Валера. Все проще. Если ты не принесешь деньги, ты съедешь.
— Куда я съеду? Это моя хата! Я здесь прописан!
— Ты съедешь в ту самую «бабушкину» квартиру, — Марина подняла на него тяжелый, немигающий взгляд. — А нашу спальню я сдам. Студентам. Или гастарбайтерам. Мне все равно. Я найду, кем перекрыть твои финансовые косяки. Раз ты так любишь помогать нуждающимся, поживешь там. А сюда я пущу людей, которые умеют платить.
В кухне повисла плотная, ватная тишина. Не звенела посуда, не капал кран. Было слышно только сиплое дыхание Валерия. Он смотрел на жену и понимал, что она не шутит. Перед ним сидела не та Марина, которая пекла пироги и гладила ему рубашки. Это был партнер по бизнесу, которого кинули, и который выставил счет. Жесткий, безапелляционный счет.
— Ты не посмеешь, — прошептал он, но уверенности в голосе не было.
— Посмею, Валера. Еще как посмею. Я сегодня уже выставила одного нахлебника. Рука набита, — она встала и направилась к выходу из кухни. — У тебя есть две недели. Время пошло. И мой тебе совет: не звони сестре. Лучше потрать это время на поиск подработки. А сегодня спишь на диване. В спальне место только для тех, кто вкладывается в семью, а не обворовывает её.
Она вышла, оставив его одного на кухне с графиком платежей и остывающим чайником. Валерий опустился на стул, обхватив голову руками. Телефон в кармане снова зажужжал — звонила Люда. Но он не взял трубку. Впервые в жизни он понял, что доброта за чужой счет стоит слишком дорого, и кредит доверия, выданный ему женой, исчерпан до дна. Скандал закончился, но война за выживание в собственном доме только началась. И в этой войне пленных брать не собирались…
