— А я всё-таки думаю, что серую. Не тёмную, а такую, знаешь, под мокрый асфальт. И затирку сделать белой, контрастной. Будет очень стильно.
Ольга говорила это с таким воодушевлением, словно описывала не плитку в ванной, а свою картину, которую вот-вот выставят в лучшей галерее города. Она сидела за кухонным столом, помешивая давно остывший кофе, и смотрела куда-то в стену, но видела там не дешёвые обои в цветочек, а идеально ровные ряды глянцевого керамогранита, сверкающий хромом тропический душ и подвесной унитаз, парящий над полом, как маленькое технологическое чудо.
— Угу, — Андрей не отрывал взгляда от экрана телефона, его большой палец лениво скользил по стеклу вверх-вниз.
Ольга нахмурилась, но тут же смахнула с себя тень раздражения. Сегодня был не тот день, чтобы злиться. Сегодня был день, которого они ждали полгода. Шесть месяцев унизительного существования с синим пластиковым тазиком и ковшом. Шесть месяцев жёсткой экономии, когда каждая тысяча откладывалась в конверт с надписью «ВАННАЯ», словно это были не деньги, а патроны для решающего боя. Боя с плесенью, въевшейся в швы между плиткой так глубоко, что казалось, она проросла до самых соседей снизу. Боя с вечным запахом застарелой сырости и чего-то кислого, грибкового, что не выветривалось даже при настежь открытом окне.
Она встала и прошла в коридор, заглянув в открытую дверь ванной. Сердце привычно сжалось. Сбитая ещё позапрошлым летом плитка зияла на стене уродливой серой проплешиной штукатурки. Ржавые потёки стекали от основания старого смесителя, который методично, раз в три секунды, ронял в раковину тяжёлую каплю, отбивая такт их нищете. Чтобы помыться, нужно было нагреть два чайника воды, вылить их в таз и, съёжившись, пытаться совершить этот жалкий ритуал, стараясь не касаться холодных, скользких от грибка стен. Этот ежедневный обряд унижал её, напоминал, что они живут не как нормальные люди, а как временщики, как квартиранты в собственном доме. Но сегодня всё должно было закончиться.
— Андрей, ты меня вообще слышишь? Я говорю, надо ещё посмотреть тот смеситель с термостатом, помнишь? Чтобы один раз выставить температуру и забыть.
Он наконец поднял голову. В его глазах была какая-то странная, отсутствующая муть. Он словно смотрел сквозь неё.
— Да слышу я, слышу. Про плитку, — он снова уткнулся в телефон, но уже не листал ленту, а просто смотрел в погасший экран.
Что-то было не так. Обычно он разделял её энтузиазм. Он сам чертил план расстановки сантехники, сам высчитывал, сколько мешков клея им понадобится. А сегодня он был похож на сдувшийся шарик. Его обычная, чуть шумная и уверенная манера держаться сменилась тихой, почти виноватой суетливостью. Он то вставал, чтобы налить себе воды, то снова садился, барабаня пальцами по столу.
Тревога, маленькая и холодная, как та самая капля из крана, упала куда-то вглубь её желудка.
— Так, давай, допивай кофе. В десять ноль-ноль мы должны быть в магазине. Деньги снял?
Он замер. Это был прямой вопрос, от которого нельзя было увернуться. Он очень медленно положил телефон на стол, экраном вниз. И не посмотрел на неё. Этот жест сказал ей больше, чем любые слова.
— Оль, тут такое дело… В общем, с деньгами небольшая заминка.
Её радостное предвкушение лопнуло, как мыльный пузырь. Она села на стул напротив него и сложила руки на груди. Голос её стал ровным и твёрдым, как сталь.
— Какая заминка? Деньги на карте. Мы проверяли вчера. Сто тридцать две тысячи. Поехали в банкомат, снимем и поедем.
Он продолжал смотреть на стол. На его лбу выступили мелкие капельки пота. Он сглотнул. Тишина на кухне стала плотной, и в ней отчётливо слышалось, как в ванной с глухим стуком упала очередная капля.
— Андрей. Посмотри на меня. Где деньги?
Он поднял на неё затравленный взгляд и тихо, почти шёпотом, выдавил из себя:
— Их там нет… Денег нет… Денег нет, — повторил он, как заевшая пластинка. И этот тупой, упрямый тон был хуже любой крикливой ссоры.
Ольга смотрела на него, и мир вокруг неё сузился до его лица — с бегающими глазами, с напряжённой складкой у рта. Её разум отказывался принять эти два простых слова. Это было невозможно. Это было так же нелепо, как если бы он сказал, что солнце теперь встаёт на западе. Деньги не могли просто исчезнуть. Они были материальны. Она чувствовала их вес в том пухлом конверте, который они пересчитывали ещё в прошлую пятницу, прежде чем положить на карту.
— Что значит «нет»? Андрей, не смей так со мной шутить. Их украли? Ты потерял карту?
Она задавала эти вопросы, но уже знала, что ответы будут другими. Его поза, его виноватая, но в то же время упёртая гримаса — это была поза человека, совершившего не ошибку, а осознанный выбор. И этот выбор был сделан не в её пользу.
— Никто ничего не крал. Я… я их отдал.
Воздух в лёгких у Ольги кончился. Она сделала короткий, судорожный вдох.
— Кому?
— Оль, ну пойми… — он начал свою заученную, жалкую песню. — Серёге надо было. Срочно. У него там с работой вариант подвернулся, а без машины никак. Вообще никак. Он бы упустил место.
Серёга. Его младший брат. Вечный ребёнок в свои тридцать лет, меняющий работы как перчатки, вечно в долгах и «перспективных проектах». Ольга почувствовала, как внутри неё поднимается что-то тёмное и ледяное. Она медленно встала, подошла к окну и посмотрела вниз, во двор. И увидела. У их подъезда, занимая то самое место, где она обычно ставила свою машину, стояло это. Старая «девятка» цвета выцветшей, больной вишни, с прогнившим до дыр передним крылом и мутными, как глаза слепца, фарами. Ржавая квинтэссенция безнадёжности. Она стоила ровно столько, сколько может стоить кусок старого железа, который ещё способен кое-как передвигаться. Сто тридцать две тысячи рублей. Цена их ремонта. Цена её полугодового унижения.
Она обернулась. Её голос больше не был твёрдым. Он стал режущим, как осколок стекла.
— Ты отдал наши деньги, отложенные на ремонт ванной, своему брату на покупку этой развалюхи, Андрей? Ты в своем уме? Мы полгода копили, мылись в тазике!
Вот оно. Произнесено вслух. И от этого абсурдность ситуации стала просто оглушающей. Андрей вскочил, его лицо покраснело. Вина начала уступать место защитной агрессии.
— А что я должен был делать?! Брат попросил! Это не чужой человек, это семья! У него шанс появился нормальные деньги зарабатывать, а ты тут про свою плитку! Да подождёт твой ремонт, не денется он никуда!
Он наступал на неё, пытаясь задавить её своим праведным гневом. Он хотел, чтобы она почувствовала себя виноватой. Мелочной. Эгоисткой, которая ставит комфорт выше семейных уз.
— Он отдаст! С первой же зарплаты начнёт отдавать! Ты же знаешь Серёгу, он слово держит!
Она смотрела на него, и первоначальный шок сменялся холодной, кристально ясной яростью. Она слышала не его слова, а то, что стояло за ними. Он не советовался с ней. Он не считал эти деньги общими. Он просто взял их, как из своей тумбочки, и отдал. Потому что его брат — это «семья», а она, его жена, её комфорт, их общие планы — это «плитка», которая «подождёт». В этот момент она поняла, что они с ним живут в разных мирах. В его мире существовала некая высшая справедливость, где нужды его безалаберного братца были важнее их собственной жизни.
— Ты врешь, — тихо сказала она. — Он не отдаст. Никогда. И ты это знаешь.
Андрей хотел возразить, снова начать доказывать, что она не права, что она не верит в его семью, в его брата. Он уже открыл рот, чтобы выплеснуть очередную порцию праведного возмущения, как вдруг резкая, наглая трель дверного звонка пронзила густой воздух кухни. Они оба замерли. Звонок повторился, короткий и требовательный, будто за дверью стоял не гость, а хозяин, которому надоело ждать.
Андрей дёрнулся, его лицо исказила паника. Он метнул на Ольгу затравленный взгляд, в котором читалась немая мольба: «Только не сейчас, пожалуйста, молчи». Она не шелохнулась, просто продолжала смотреть на него, и в её взгляде он не увидел ни капли сочувствия. Словно наблюдая за насекомым, попавшим в банку. Тяжело вздохнув, Андрей поплёлся в коридор.
Щёлкнул замок, и в квартиру ворвался Сергей. Он не вошёл, а именно ворвался — на волне собственного шума, счастья и запаха дешёвых сигарет, смешанного с едва уловимым ароматом бензина. В руке он держал бутылку самого дешёвого коньяка, обёрнутую в шуршащий пакет.
— Брат! — прогремел он, сграбастав опешившего Андрея в медвежьи объятия и гулко хлопнув его по спине. — Я на секунду! Сказать спасибо! Ты не просто брат, ты — человечище! Она — зверь! Ласточка! Чуть-чуть подшаманить, и будет ракета!
Он излучал такую беспардонную, такую оглушительную радость, что она казалась почти непристойной в напряжённой атмосфере их квартиры. Ольга стояла в дверном проёме кухни, как статуя. Сергей наконец заметил её.
— Оленька, привет! А ты чего кислая? Радуйся, у тебя муж — золото! Настоящий мужик, не то что некоторые! За брата горой!
Он подмигнул ей, абсолютно не понимая, что каждое его слово было не просто солью, а едкой кислотой, которую он щедро лил на её открытую рану. Андрей, всё ещё находясь в кольце братских рук, попытался спасти положение.
— Серёж, давай потом, а? Мы тут немного заняты…
— Да ладно, чего там! — отмахнулся тот, наконец отпуская Андрея. Он прошагал на кухню, бесцеремонно поставил бутылку на стол, прямо на эскиз ванной, который Ольга рисовала вчера вечером. — Я же от чистого сердца! Андрюх, я теперь на колёсах, понимаешь? Это совсем другой коленкор! Начальник сказал, если будет тачка, будет и работа. Так что ты, можно сказать, меня спас!
Он говорил, и говорил, и говорил. О своих планах, о том, как он будет «таксовать по вечерам», как он «подлатает крыло», как «движок там миллионник». И Андрей стоял рядом, кивал, натянуто улыбался и бросал на Ольгу короткие, испуганные взгляды. Он не сказал брату ни слова. Не сказал: «Сергей, ты пришёл не вовремя». Не сказал: «Ты подставил меня перед женой». Он молчаливо подыгрывал этому фарсу, делая вид, будто всё в порядке. Будто они оба — благодетели, а она — просто временное препятствие, досадное недоразумение с плохим настроением.
И в этот самый момент Ольга окончательно всё поняла. Она смотрела не на двух разных людей. Она видела единый, монолитный организм. Двухголового зверя по имени «семья», где она была чужой. Где её полгода унижений, её мечты о простом человеческом быте, её вклад в эти накопленные деньги не стоили ровным счётом ничего по сравнению с очередным «шансом» для непутёвого родственника. Они не просто предали её. Они сделали это вместе, и теперь один из них пришёл закрепить их общую победу.
— Ладно, я побежал, — Сергей наконец выдохся. Он заметил, что Ольга так и не произнесла ни слова, и истолковал это по-своему. — Что-то вы и правда не в духе. Ну, ничего, вечером заеду, прокачу с ветерком на своей новой малышке!
Он снова хлопнул Андрея по плечу и, насвистывая, вышел из квартиры. Андрей поспешно закрыл за ним дверь, повернул ключ и прислонился к ней спиной, шумно выдохнув. Он был уверен, что главный ураган пронёсся мимо.
— Вот видишь? — он повернулся к Ольге с виноватой, но полной надежды улыбкой. — Он же не со зла. Ему правда было нужно. Он теперь на ноги встанет…
Он ждал от неё крика, упрёков, продолжения скандала. Но она молчала. Она просто смотрела на него, и в её глазах не было больше гнева. Там было что-то другое, новое. Спокойное, холодное и окончательное, как заключение патологоанатома. Она молча развернулась и пошла в сторону спальни. Андрей смотрел ей вслед, с облегчением подумав, что она просто пошла дуться. Он решил дать ей время остыть, ошибочно полагая, что худшее уже позади.
Андрей не двинулся с места. Он слушал, как удаляются шаги Сергея по лестнице, и ждал. Ждал взрыва, крика, нового витка обвинений. Он был готов к этому. Он бы кричал в ответ, доказывал свою правоту, убеждал, что она не понимает, что такое настоящие семейные узы. Он был готов к битве. Но из спальни не доносилось ни звука.
Он постоял ещё минуту в коридоре, прислушиваясь к тишине, которая была гуще и страшнее любого скандала. Потом, решив, что она просто легла и отвернулась к стене, пошёл на кухню. Взял со стола бутылку коньяка, принесённую Сергеем. Дешёвый, с резким запахом ванили и спирта. Налил себе в чашку из-под Ольгиного утреннего кофе и выпил залпом. Огненная жидкость обожгла горло, но не принесла облегчения. Он слышал, как в спальне скрипнула дверца шкафа. Потом ещё раз. Раздался тихий, методичный шорох ткани.
Он налил ещё. «Перекладывает вещи, — с облегчением подумал он. — Злится. Это нормально. К вечеру отойдёт. Купим пиццу, посмотрим кино. Всё наладится». Он сделал ещё один глоток, и в этот момент Ольга вышла из спальни.
Она шла молча, не глядя на него. В её руках была огромная охапка одежды. Его одежды. Джинсы, несколько футболок, свитер, который она подарила ему на Новый год. Всё это было скомкано в один большой, бесформенный узел.
— Ты чего? — спросил он, и его голос прозвучал неуверенно. — Решила порядок в шкафу навести?
Она не ответила. Она прошла мимо него, как мимо предмета мебели, и направилась в гостиную. Он с нарастающей тревогой пошёл за ней. Она подошла прямо к окну, тому самому, из которого был прекрасный вид на их двор. На ржавую вишнёвую «девятку». Одним движением она поставила охапку одежды на подоконник, потом резко дёрнула ручку и распахнула створку. В комнату ворвался прохладный утренний воздух и шум проезжающих машин.
— Оля, ты что удумала? — в его голосе появились панические нотки. Он сделал шаг к ней.
Она взяла первую вещь — синюю футболку с логотипом его любимой группы — и, не глядя, швырнула её в открытое окно. Футболка, расправившись в воздухе, как раненая птица, спланировала и легла аккурат на капот машины брата. Затем полетели джинсы. Они тяжело шлёпнулись на крышу. Потом свитер, который зацепился за антенну и повис на ней, как уродливый флаг.
— Ты с ума сошла?! Прекрати! — заорал он, бросаясь к ней. Он схватил её за плечи, пытаясь оттащить от окна.
Это было бесполезно. Её тело стало твёрдым и негнущимся, как стальной прут. Она не кричала, не вырывалась. Она просто с ледяным, нечеловеческим усилием оттолкнула его руки и продолжила своё дело. Она действовала как хорошо отлаженный механизм, созданный для одной-единственной цели — уничтожения. Его рабочие рубашки, домашние штаны, носки, которые полетели вниз, как стая чёрных мотыльков, — всё это летело из окна и оседало на машине, превращая её в позорный памятник его предательству.
Он кричал, ругался, умолял, но его слова отскакивали от её молчания, как горох от стены. Она методично опустошала шкаф, возвращаясь в спальню за новыми порциями и так же методично отправляя их в полёт. Жители соседних домов начали появляться в окнах. Какая-то старушка с первого этажа вышла на улицу и, задрав голову, смотрела на это представление, прикрыв рот рукой.
Когда последняя вещь — старая толстовка с капюшоном — покинула квартиру, Ольга остановилась. Она тяжело дышала, но на её лице не было ни следа эмоций. Пустота. Она закрыла окно, повернула ручку, и в комнате снова стало тихо.
Андрей стоял посреди гостиной, раздавленный и опустошённый. Он смотрел на неё, не в силах произнести ни слова. Она спокойно прошла мимо него в прихожую. Взяла его куртку, висевшую на крючке, и его ботинки. Она не бросила их. Она подошла к нему и протянула их ему. Как стюардесса предлагает плед.
Он молча взял вещи. Он посмотрел в её глаза и не увидел там ничего. Ни любви, ни ненависти, ни сожаления. Ничего.
Она развернулась, открыла входную дверь и встала рядом, держа её. Она ждала. Он вышел на лестничную клетку, всё ещё не веря в реальность происходящего. Он обернулся, чтобы сказать что-то, чтобы остановить этот кошмар. Но она произнесла всего одну фразу. Тихо, отчётливо и без всякого выражения.
— Живи в машине брата, раз она тебе дороже семьи.
И прежде чем он успел ответить, дверь закрылась. Он услышал, как с той стороны дважды повернулся ключ в замке. Щёлк. Щёлк. Два глухих, окончательных звука, поставивших точку в их совместной жизни. Он остался стоять на площадке, в одних носках, сжимая в руках куртку и ботинки. А внизу, во дворе, на ржавой вишнёвой развалюхе, как саван, лежала вся его прошлая жизнь…
