— Ты отдал наши отпускные деньги своему брату, потому что он снова разбил машину по пьяни? Вадим, мы год не были на море, я пахала без выходных! Ты решил, что проблемы твоего брата-алкоголика важнее здоровья собственной жены?
Наталья стояла посреди спальни, сжимая в руках обычную картонную коробку из-под зимних сапог. Коробка была легкой, невесомой, и эта пустота ощущалась страшнее, чем если бы там лежали кирпичи. Еще утром под крышкой, перетянутой канцелярской резинкой, лежали плотные пачки пятитысячных купюр. Двести тысяч рублей. Результат её ночных смен, отмены подписок на сериалы, экономии на бизнес-ланчах и отказа от нового пальто. Теперь там была только пыль и запах старого картона.
Вадим сидел на краю кровати, уперев локти в колени и сцепив пальцы в замок. Он не выглядел испуганным. Скорее, он напоминал человека, который приготовился к долгой и нудной осаде, уверенный в своей правоте, но досадующий на необходимость что-то объяснять.
— Наташ, не начинай, а? — он тяжело вздохнул, не поднимая головы. — Ну какой алкоголик? Он в дерево въехал. Гололед, дорога скользкая, собака выбежала. Там ремонт срочный, радиатор всмятку, бампер в хлам. Если он сейчас машину не сделает, у него лицензию отберут. Он же таксует, это его хлеб. Ты хочешь, чтобы он вообще без копейки остался и к нам жить пришел?
Наталья почувствовала, как во рту появляется металлический привкус. Ей захотелось рассмеяться, но смех застрял где-то в груди, превратившись в болезненный спазм.
— Таксует? — переспросила она, и голос её звучал плоско, безжизненно, словно она зачитывала приговор. — Вадим, он таксует ровно три дня в месяц, когда у него деньги на водку заканчиваются. Остальное время он «болеет». Какая собака? Какой гололед в плюс пять? Ты меня за идиотку держишь? Ты отдал ему двести тысяч. Всё, что у нас было. На бампер? Серьезно? На эти деньги можно купить половину его гнилой «Лады».
Она швырнула коробку на кровать. Картон ударился о матрас глухо, не подпрыгнув, и замер рядом с бедром Вадима. Тот даже не шелохнулся.
— Там не только бампер, там скрытые повреждения, — буркнул он, продолжая гнуть свою линию. — И долги у него по коммуналке всплыли, приставы карты заблокировали. Надо было всё закрыть разом, чтобы он мог работать спокойно. Я ему занял, Наташ. Занял. Он с заказов отдаст. Что ты трагедию устраиваешь на пустом месте?
— Занял… — Наталья медленно подошла к окну. За стеклом серый ноябрьский город переваривал очередной будний день. Люди спешили домой, в тепло, к ужину. А у неё дома больше не было. Были стены, был диван, был телевизор, но дома — того места, где безопасно и надежно — не осталось. — Ты занял ему на ремонт в прошлый раз, когда он «случайно» зацепил соседский «Мерседес». Ты занял ему на кодировку, которая продержалась ровно до дня рождения его дружка. Ты занимал ему на выплату кредита, который он брал на новый телефон и потерял его через неделю. Вадим, у нас нет этих денег. Это не твои деньги. Это наши. И большая часть там — мои.
Вадим наконец поднял голову. Его лицо, обычно добродушное и мягкое, сейчас затвердело. В глазах появилось то самое упрямство барана, который видит новые ворота и собирается их таранить, даже если разобьет лоб.
— Ты опять делишь? Твои, мои… Мы семья или ООО «Ромашка»? — в его голосе прорезались обвинительные нотки. — Да, ты зарабатываешь сейчас больше. Ну и что? Теперь мне каждый рубль у тебя выпрашивать? У брата беда. Реальная беда. А ты про море думаешь. Эгоизм чистой воды, Наташа. Полежала бы на пляже в следующем году, не развалилась бы. А Олегу сейчас помощь нужна.
Наталья повернулась к нему. Её взгляд был сухим и колючим.
— В следующем году? — тихо переспросила она. — А ты уверен, что в следующем году у Олега не случится очередной «форс-мажор»? Может, он квартиру спалит? Или в карты проиграет? А я должна буду снова понять и простить, потому что «мы семья»? Ты не семью спасаешь, Вадим. Ты спонсируешь его деградацию. Ты просто купил ему абонемент на спокойное пьянство еще на полгода.
— Не смей так говорить про моего брата! — Вадим вскочил с кровати. Его лицо пошло красными пятнами. — Ты его не знаешь! У него тяжелый период! Жена ушла, с работой не клеится. Ему поддержка нужна, а не твое высокомерие! Ты привыкла, что у тебя всё по полочкам: работа, дом, отпуск по расписанию. А у живых людей бывает всякое!
— У живых людей бывает совесть, — отрезала Наталья. — Я работала на двух проектах одновременно. Я брала переводы по ночам. Я ходила в сапогах, которые протекают, чтобы отложить лишнюю пятерку в эту чертову коробку. Я мечтала просто лежать на песке и неделю не смотреть в монитор. А ты… Ты одним махом, без спроса, без звонка, взял и спустил мой труд в унитаз. Ты украл мой отдых, Вадим. Ты украл моё здоровье.
Вадим нервно провел рукой по волосам, отводя взгляд.
— Деньги — дело наживное, — пробормотал он уже тише, но всё еще с вызовом. — Заработаем еще. Я премию получу в декабре.
— Ты эту премию обещаешь уже три года, — Наталья скрестила руки на груди. Ей было холодно, хотя батареи жарили вовсю. — И даже если получишь… Ты снова найдешь, куда её пристроить. У Олега ведь наверняка сломается телевизор или понадобится новая зимняя резина. Ты же добрый за чужой счет.
— Я верну всё! — рявкнул Вадим, чувствуя, что аргументы заканчиваются, и переходя в глухую оборону. — Что ты меня пилишь? Я мужик, я решил. Брат просил помощи, я не мог отказать. Точка. Хватит считать копейки.
Наталья посмотрела на пустую коробку на кровати, потом на мужа. В её голове вдруг стало звонко и пусто. Словно перегорел какой-то важный предохранитель, отвечавший за сочувствие, понимание и желание договариваться.
— Ты решил… — повторила она. — Хорошо. Раз ты мужик и ты решил, то давай посмотрим правде в глаза. Ты не мужик, Вадим. Ты кошелек. Удобный, безотказный кошелек для своего брата. И ты только что опустошил меня, чтобы наполнить его стакан.
Она подошла к шкафу, открыла дверцу и начала перебирать вешалки. Движения её были резкими, дергаными, но механически точными.
— Что ты делаешь? — насторожился Вадим.
— Ищу свои старые сапоги, — сказала Наталья, не оборачиваясь. — Те, которые не жалко. Потому что в хороших я по грязи ходить не собираюсь. А грязи сейчас будет много.
Наталья опустилась в кресло, стоявшее в углу спальни. Ноги вдруг стали ватными, словно из них выкачали всю силу, которая держала её вертикально последние полчаса. Она смотрела на мужа, и ей казалось, что она видит его впервые. Не того Вадима, с которым они пять лет назад клеили обои в этой квартире, смеясь и пачкая друг друга клеем, а какого-то чужого, незнакомого мужчину с бегающим взглядом и жалкой сутулостью.
— Давай вспомним прошлую весну, Вадим, — произнесла она неожиданно спокойно. Этот тон пугал её саму больше, чем крик. — Помнишь, когда Олег решил заняться «бизнесом»? Перепродажа запчастей, кажется? Ты тогда вынул из нашей заначки семьдесят тысяч. Сказал: «Наташ, это верняк, он поднимется, вернет с процентами».
Вадим поморщился, словно у него заболел зуб. Он начал нервно расхаживать по комнате, избегая встречаться с ней глазами.
— Ну не пошло у человека, с кем не бывает? — буркнул он, останавливаясь у комода и перекладывая с места на место флакон её духов. — Поставщики кинули, рынок просел. Он пытался.
— Он не пытался, Вадим, — Наталья жестко оборвала его. — Он купил себе новый айфон, чтобы «выглядеть солидно перед партнерами», а остальное пропил за две недели в сауне с друзьями. Я видела его сторис, пока ты мне рассказывал сказки про коварных поставщиков. Я молчала, потому что надеялась, что ты сам всё поймешь. Что тебе станет стыдно. Но тебе не стыдно. Тебе просто удобно быть «старшим братом-спасителем».
— Ты считаешь каждую копейку! — Вадим резко развернулся, и в его голосе зазвенела обида. — Ты стала мелочной, Наташа! Деньги, деньги, деньги… А как же человеческие отношения? Да, Олег оступился. Да, он не идеален. Но он мой брат! У нас одна кровь! Если я отвернусь, он пропадет. Ты этого хочешь? Чтобы я жил с грузом вины, что бросил родного человека в беде, пока мы греем пуза на пляже?
Наталья почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Это была не та горячая злость, от которой бьют тарелки, а ледяная ясность, когда видишь ситуацию без прикрас.
— Кровь? — переспросила она, глядя ему прямо в переносицу. — А чью кровь я сдавала, когда пахала на двух работах? Вадим, ты хоть раз спросил, почему я прихожу домой в девять вечера серая от усталости? Ты думаешь, мне нравится сидеть за отчетами до рези в глазах? Я заработала эти двести тысяч не на лотерее. Это моя жизнь, Вадим. Это часы моего сна, это мои нервы, это мое здоровье, которое, как ты выразился, не так важно, как проблемы Олега.
Она встала, подошла к нему вплотную. Вадим невольно отшатнулся, уловив исходящую от неё волну отвращения.
— Ты говоришь, я мелочная? — продолжила она, понизив голос. — А давай вспомним позапрошлый Новый год. Мы собирались поменять окна в спальне, потому что дуло так, что шторы шевелились. Где оказались эти деньги? Ах да, у Олега «украли» кошелек в баре. И ты, добрый самаритянин, снова полез в наш карман. Я две зимы спала в шерстяных носках под двумя одеялами, пока твой брат гулял на наши окна. Это тоже «человеческие отношения»?
— Хватит тыкать мне прошлым! — взвился Вадим. — Ты злопамятная! Нельзя так жить, постоянно ведя реестр обид. Да, я помогал. И буду помогать. Потому что семья — это когда подставляют плечо, а не выставляют счет.
— Семья — это мы с тобой, Вадим. Были, — Наталья горько усмехнулась. — А Олег — это черная дыра. И ты кидаешь в эту дыру не свои ресурсы. Ты кидаешь туда меня. Мои усилия, мое время, мои мечты. Ты щедрый за мой счет. Легко быть благородным рыцарем, когда доспехи оплатила жена, правда?
Вадим покраснел до корней волос. Правда, которую она швыряла ему в лицо, была слишком грубой, слишком неудобной. Ему хотелось заткнуть уши, убежать, спрятаться за привычными фразами о мужском долге, но Наталья не давала ему этого шанса.
— Ты ведь даже не спросил меня, — сказала она тихо, и в этом тихом голосе прозвучало больше боли, чем в любом крике. — Ты просто взял. Как будто так и надо. Как будто я — просто функция, банкомат, который пополняется сам собой. Ты не уважаешь меня, Вадим. Ты боишься обидеть брата, боишься, что он скажет маме, какой ты плохой. А обидеть меня ты не боишься. Потому что знаешь: Наташа поймет, Наташа простит, Наташа сильная, она еще заработает.
— Я не думал, что для тебя это так принципиально, — пробормотал он, глядя в пол. Его поза выражала не раскаяние, а досаду пойманного школьника. — Ну, не поедем мы в Турцию. Поедем на дачу к родителям, там речка, воздух…
Наталья закрыла глаза и глубоко вздохнула.
— На дачу… — повторила она эхом. — К твоим родителям, где Олег будет каждый вечер пьяный рассказывать, как ему не везет в жизни, а твоя мама будет подкладывать ему лучшие куски и коситься на меня, как на буржуйку, которая смеет требовать чего-то для себя. Нет уж, Вадим. Этот аттракцион невиданной щедрости закончился.
Она подошла к комоду, где лежала та самая злополучная пустая коробка, взяла её и медленно разорвала картонную крышку пополам. Звук разрываемого картона в тишине комнаты прозвучал сухо и резко.
— Знаешь, что самое страшное? — спросила она, бросая обрывки на пол. — Не то, что денег нет. А то, что ты даже сейчас, глядя мне в глаза, уверен, что поступил правильно. Ты считаешь меня стервой, которая жалеет бумажки для родни. Ты так ничего и не понял. Ты не брата спас от проблем. Ты нас с тобой уничтожил.
Вадим перестал мерить шагами комнату и остановился. В его глазах, ещё минуту назад бегающих и виноватых, вдруг появился холодный, злой блеск. Он словно перешагнул невидимую черту, за которой оправдания больше не имели смысла, и лучшей защитой стало нападение. Он пнул носком тапка обрывок картонной крышки, отшвырнув его к шкафу.
— А знаешь что, Наташа? — его голос стал громче, жестче, в нем прорезались визгливые, истеричные нотки. — Ты права. Я отдал деньги. И я не жалею. Потому что мне надоело чувствовать себя приживалкой в твоем идеально выстроенном мирке. «Я заработала», «мои проекты», «моя усталость». Ты меня этим попрекаешь каждый божий день. Ты превратилась в машину для зарабатывания бабла, с тобой поговорить не о чем, кроме как о ипотеке и ремонте!
Наталья смотрела на него, и ей казалось, что она наблюдает за вскрытием нарыва. Гной копился годами, прятался под маской благополучия, а теперь брызнул наружу.
— То есть, моя вина в том, что я пытаюсь обеспечить нам достойную жизнь? — тихо спросила она, не отводя взгляда. — В том, что я не хочу считать мелочь до зарплаты, как мы делали первые три года?
— Твоя вина в том, что ты стала мужиком в юбке! — выплюнул Вадим. — Ты всё контролируешь. Где лежать носкам, куда ехать в отпуск, какую колбасу покупать. Я задыхаюсь, Наташа! А Олег… Да, он непутевый. Да, он пьет. Но он живой! Он настоящий! Он мне в рот смотрит, когда я приезжаю. Он меня уважает! Для него я — авторитет, старший брат, человек, который может решить вопрос. А для тебя я кто? Приложение к зарплатной карте?
Наталья медленно опустилась на край разобранной постели. Пазл сложился. Все эти бесконечные «займы», которые никогда не возвращались, все эти спасательные операции среди ночи — это была не братская любовь. Это была покупка самооценки. Вадим платил Олегу за то, чтобы чувствовать себя значимым, сильным и важным. За двести тысяч рублей он купил себе иллюзию того, что он — глава клана, спаситель, вершитель судеб.
— Ты покупаешь его уважение, Вадим, — сказала она ровным голосом, в котором больше не было ни капли тепла. — Ты платишь ему за то, чтобы он тебя слушал и кивал. Это не авторитет. Это проституция, только моральная. Ты крадешь у собственной жены, чтобы купить восхищение алкоголика. Как же это жалко.
— Заткнись! — заорал он, и жила на его шее вздулась. — Не смей нас сравнивать! Брат — это навсегда. Жены приходят и уходят, а кровь — это святое. Ты думаешь только о своей шкуре. Ну, не поедешь ты на море, и что? Умрешь? Корона с головы упадет? А Олега могли прав лишить, он бы в петлю полез! Ты понимаешь, что на одной чаше весов — жизнь человека, а на другой — твои капризы?!
— Мой отдых — это не каприз, — Наталья говорила чеканно, выделяя каждое слово. — Это необходимость. Я на грани нервного срыва, Вадим. У меня дергается глаз, я пью успокоительные горстями. Я тянула нас обоих. И я имела право на эти две недели тишины. Но ты решил, что комфорт твоего брата важнее моего здоровья. Ты принес меня в жертву. Опять.
Вадим зло усмехнулся, скрестив руки на груди. Он чувствовал себя победителем в этом словесном поединке, потому что ударил в самое больное — в её эгоизм, как ему казалось.
— Ты сильная, Наташа. Ты вывезешь. Ты всегда вывозишь, — сказал он с циничной улыбкой, от которой Наталью передернуло. — А Олег — слабый. Слабым надо помогать. Так устроен мир. Если ты этого не понимаешь, то ты просто черствая сухая баба, у которой вместо сердца калькулятор. Да, я взял деньги. И если надо будет — возьму еще. Потому что я не брошу брата ради твоих курортов.
В комнате повисла тяжелая, густая пауза. Было слышно, как на кухне капает кран — ритмично, монотонно, словно отсчитывая последние секунды их брака. Наталья посмотрела на свои руки. Они не дрожали. Странно, но дрожь прошла. Вместо неё пришла абсолютная, кристальная ясность.
Она поняла, что перед ней стоит не просто плохой муж. Перед ней стоит враг. Человек, который осознанно, зная цену её труду, будет раз за разом предавать её интересы ради того, чтобы потешить свое самолюбие на фоне неудачника-брата. Он назвал её «ресурсом», который «вывезет». Он объявил ей войну, в которой она обязана быть вечным донором.
— Значит, ты возьмешь еще… — повторила она его слова, поднимаясь с кровати. — Значит, ты считаешь это своим правом. Хорошо, Вадим. Ты всё очень доступно объяснил. Ты расставил приоритеты. Брат — это святое, он слабый, ему нужнее. А я — ломовая лошадь, которая перетопчется.
— Ну наконец-то дошло, — фыркнул Вадим, чувствуя, что она якобы смирилась. — Не надо драматизировать. Заработаем мы эти деньги. Я в такси выйду по вечерам, если тебе так приперло.
— Не надо такси, — Наталья подошла к двери спальни и распахнула её настежь. — И зарабатывать «мы» больше ничего не будем. Потому что никакого «мы» больше нет. Есть я — черствая баба с калькулятором. И есть ты — великий спаситель слабых. И эти два человека больше не могут находиться на одной жилплощади.
Вадим нахмурился, не понимая, к чему она клонит. Его уверенность дала трещину.
— Ты чего удумала? — настороженно спросил он.
— Я удумала восстановить справедливость, — Наталья посмотрела на него так, словно видела прозрачное стекло. — Ты выбрал семью брата. Ты вложил в него все наши деньги. Это была твоя инвестиция. Теперь настало время получать дивиденды.
— В смысле? — Вадим сделал шаг назад.
— В прямом, Вадим. Ты сейчас собираешь вещи и едешь туда, куда ушли наши деньги. К Олегу. Пусть он тебя кормит, поит и укладывает спать. Ты же спас его карьеру таксиста? Вот пусть он теперь отрабатывает твое содержание.
— Ты сдурела? — он попытался рассмеяться, но смех вышел жалким. — Куда я поеду? У него однушка, там срач, там мать иногда ночует. Это моя квартира тоже!
— Нет, Вадим, — Наталья покачала головой. — Юридически эта квартира — подарок моих родителей. Ты здесь только прописан. И я тебя выпишу. А пока — вон отсюда. Считай, что это плата за аттракцион щедрости. Билет в один конец.
Вадим застыл в дверном проеме, словно его ударили чем-то тяжелым. Его лицо, еще секунду назад выражавшее праведный гнев «старшего брата», теперь напоминало маску растерянного клоуна, у которого прямо посреди представления отобрали реквизит. Он судорожно хватал ртом воздух, пытаясь найти слова, которые могли бы вернуть мир на привычную орбиту, где он — герой, а Наталья — ворчливый, но надежный тыл. Но орбита сместилась окончательно.
— Ты блефуешь, — наконец выдавил он, криво усмехнувшись. — Ты никуда меня не выгонишь на ночь глядя. Это просто истерика. Бабский бунт. Сейчас ты успокоишься, мы попьем чаю, и я даже, так и быть, прощу тебе эти слова про Олега.
Наталья молча прошла мимо него в коридор. Она двигалась с пугающей деловитостью, как патологоанатом, готовящий инструменты. С верхней полки шкафа-купе полетела большая спортивная сумка — та самая, с которой они ездили в Турцию три года назад. Сумка шлепнулась на пол, подняв облачко пыли. Наталья расстегнула молнию одним резким движением, и звук этот показался Вадиму громче выстрела.
— Наташ, прекрати цирк! — он шагнул к ней, пытаясь перехватить руку. — Я никуда не пойду! Это и мой дом! Я здесь пять лет живу! Я обои клеил, я плинтуса прибивал!
— Ты прибивал плинтуса, Вадим, — Наталья отстранилась от него, как от прокаженного, и начала сгребать его куртки с вешалки, не заботясь о том, как они помнутся. — А я платила ипотеку. Ты клеил обои, а я покупала мебель. Твой вклад в этот дом — это твое присутствие. И оно стало слишком дорогим.
Она швыряла его вещи в сумку комом: джинсы вперемешку с ботинками, свитера, перепутанные с зарядками. Это не было сбором чемодана любящей женой. Это была утилизация мусора. Вадим смотрел на это, и его уверенность рассыпалась в прах. Он вдруг осознал, что за этой ледяной стеной спокойствия нет пути назад. Она не кричала, не плакала, не ждала, что он упадет на колени. Она просто вычеркивала его.
— Ты не можешь так поступить… — прошептал он, и в голосе прорезался настоящий страх. — Куда я пойду? К Олегу нельзя, у него там… ну, ты понимаешь, там места нет.
Наталья остановилась с его зимней шапкой в руках. Она медленно повернулась к нему, и в ее глазах Вадим увидел свое отражение — жалкое, маленькое, скукожившееся.
— Вот как? — спросила она с тихим, уничтожающим сарказмом. — Значит, спасать брата ценой нашего отпуска ты можешь. Отдать ему двести тысяч, зная, что я год горбатилась ради них, ты можешь. А пожить у любимого брата ты не можешь? Почему, Вадим? Неужели твой драгоценный Олег, ради которого ты готов жену с грязью смешать, не выделит тебе коврик в прихожей?
— Там мать, — буркнул он, отводя глаза. — И у него сейчас запой… то есть, стресс после аварии.
— А, запой, — кивнула Наталья, запихивая шапку в боковой карман сумки. — Ну вот и отлично. Будете вместе лечить стресс. На те двести тысяч, что ты ему подарил, можно купить очень много лекарства в стеклянной таре. Ты же хотел быть рядом с семьей? Наслаждайся.
Она застегнула сумку. Молния заела на середине, зажевав рукав рубашки, но Наталья с силой дернула бегунок, и ткань с треском порвалась. Ей было все равно. Она подтолкнула раздувшуюся сумку ногой к входной двери.
— Забирай.
Вадим стоял, прислонившись к стене. В его голове не укладывалось происходящее. Вся его система координат, где жена — это ресурс, а брат — это святыня, рухнула. Он понял, что остался один. Брат примет его деньги, но не его самого с проблемами и без копейки в кармане.
— Ты пожалеешь, Наташа, — прошипел он, пытаясь собрать остатки уязвленного самолюбия. Лицо его перекосило от злобы. — Ты сдохнешь тут одна в своей стерильной квартире. Никому ты не нужна со своими принципами и калькулятором. Баба без мужика — ноль. Я найду себе нормальную, человечную, а ты будешь локти кусать.
— Возможно, — спокойно согласилась она, открывая входную дверь. Из подъезда пахнуло холодом и табачным дымом. — Но я буду кусать локти на свои деньги. И в тишине. А ты иди. Иди к тем, кто тебя «ценит».
Вадим схватил сумку. Она была тяжелой, неудобной. Он замешкался на пороге, ожидая, что она сейчас дрогнет, остановит его, скажет, что погорячилась. Это ведь была просто ссора из-за денег! Так не разводятся! Так не выставляют за дверь!
Но Наталья стояла, держась за ручку двери, и смотрела на него так, словно он был курьером, который принес пиццу не по адресу. В этом взгляде не было ненависти. В нем было абсолютное, звенящее равнодушие. Она уже жила дальше, в своей новой жизни, где не нужно прятать деньги от мужа.
— Ключи, — коротко бросила она.
Вадим стиснул зубы, достал связку из кармана и с силой швырнул их на пол. Ключи звонко ударились о плитку и отлетели к обувнице.
— Подавись ты своей квартирой, — выплюнул он и шагнул на лестничную клетку. — Стерва. Меркантильная тварь.
— Прощай, меценат, — сказала Наталья и захлопнула дверь.
Щелкнул замок. Наталья прижалась лбом к холодному металлу двери. Она ждала, что сейчас накатят слезы, истерика, боль. Но внутри было тихо. Пусто и чисто, как в комнате после генеральной уборки. Она медленно сползла по двери на пол, обхватила колени руками и прислушалась.
За дверью слышалось тяжелое сопение Вадима, потом звук удара ногой по бетонной ступеньке и отборный мат. Лифт гудел где-то на верхних этажах. Потом шаги начали удаляться вниз, становясь всё тише и тише, пока окончательно не растворились в шуме подъезда.
Наталья подняла глаза и посмотрела на пустую коробку из-под обуви, которая так и валялась в коридоре. Двести тысяч. Цена свободы оказалась высокой, но она её заплатила. Она встала, подошла к коробке и, не дрогнув, смяла её ногой, превращая в бесформенный кусок картона.
Завтра будет новый день. Завтра она поменяет замки. А сегодня она впервые за год выспится, зная, что никто не украдет её будущее, пока она спит…
