Тишина затопила кухню, как паводок заливает низины в половодье. Алексей Викторович, седовласый мужчина с морщинами от многолетней усмешки на лице, замер с поднятой чашкой кофе. Он словно врос в кухонный стул, не в силах поверить услышанному.
— Что ты сказала? — его голос дрогнул, и чашка звякнула о блюдце.
Маша стояла у окна, прямая, как струна. Сквозь тонкие занавески проникал свет весеннего солнца, очерчивая её силуэт резким контуром. Сейчас, в свои тридцать два, она была красивой женщиной — с тем особым спокойным достоинством, которое приходит только после пережитых испытаний.
— Я сказала, что ты мне чужой, — повторила она, не повышая голоса. — Ты отказался от меня, когда мне было нужнее всего, а теперь пришёл просить помощи?
Алексей Викторович вскочил, опрокинув чашку. Кофе тёмной лужицей растёкся по белой скатерти, но никто не обратил на это внимания.
— Машенька, дочка, я же объяснил! Я был молод, глуп… Испугался ответственности!
— Тридцать два года прошло, — отрезала Маша. — Поздно объяснять…
Казалось, жизнь Марии Алексеевны Верховской (в девичестве Линёвой) наконец-то обрела равновесие. Размеренная, спокойная, наполненная тем счастьем, которое только и может быть настоящим — семейным, каждодневным, без надрыва и экзальтации.
Муж Олег, директор строительной компании, шестилетняя дочь Полина, просторная квартира в новом жилом комплексе, любимая работа редактором в издательстве. Всё, о чём когда-то могла мечтать девочка, выросшая в крохотной хрущёвке с мамой-одиночкой.
Нет, Елена Сергеевна, мать Маши, никогда не жаловалась на судьбу. Хрупкая, с вечно усталыми, но ясными глазами, она работала бухгалтером на заводе, подрабатывала частными расчётами для мелких фирм, и каким-то чудом находила время, чтобы читать дочери сказки перед сном.
— Машуль, знаешь, что самое главное? — говорила она, поправляя дочери одеяло. — Не количество вещей, а их качество. И людей выбирай так же — не много, но хороших.
Елены Сергеевны не стало шесть лет назад — сердце, которое столько лет работало на износ, просто остановилось. Ей было всего пятьдесят три. Маша тогда только-только закончила университет, устроилась на работу и познакомилась с Олегом. Мама успела порадоваться за дочь, благословить её брак, но внучку уже не увидела.
Об отце Маша знала немного. Алексей, студент архитектурного, красавец и балагур, вскружил голову второкурснице филфака Елене. Роман был ярким, но коротким. Узнав о беременности, Алексей сначала предложил «решить проблему», а получив отказ, попросту исчез. Елена, сирота, воспитанная в детском доме, к такому была готова — привыкла рассчитывать только на себя.
— Твой папа был очень талантливым, — рассказывала она дочери в редкие минуты откровений. — Рисовал как бог. Но талант — это ещё не всё. Важнее, какой ты человек.
И больше они к этой теме не возвращались. Иногда, правда, в долгие зимние вечера, мама доставала альбом с фотографиями, и Маша видела среди них светловолосого парня с лукавыми глазами. Но ни разу — ни единого раза! — у неё не возникло желания найти его.
А теперь он сам пришёл к ней. Просто позвонил в дверь месяц назад, когда Олег был в командировке, а Полина в школе.
— Мария Алексеевна Верховская? — спросил пожилой мужчина в добротном, но слегка потёртом на локтях пальто.
— Да, — ответила Маша, разглядывая незнакомца. Что-то смутно знакомое мелькнуло в чертах его лица, в разлёте бровей, в линии подбородка.
— Можно войти? Я… — он запнулся, будто набираясь решимости. — Я Алексей Викторович Линёв. Твой отец.
Мир не перевернулся. Земля не разверзлась под ногами. Маша просто почувствовала, как холодеет внутри, словно в солнечный день вдруг повеяло декабрьским морозом.
— Проходите, — сказала она после паузы, отступая в сторону.
Он прошёл в квартиру, озираясь с нескрываемым любопытством. Во взгляде мелькнуло что-то оценивающее, когда он увидел антикварную вазу в прихожей, дорогую мебель в гостиной.
— Хорошо живёшь, — заметил он, присаживаясь на краешек дивана.
— Спасибо маме, — отрезала Маша. — Чем обязана визиту?
Алексей Викторович помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом заговорил — торопливо, сбивчиво, как человек, долго репетировавший речь, но в решающий момент забывший заготовленные слова:
— Я… я долго искал тебя. Очень долго. Когда понял, какую ошибку совершил. Но ты была уже взрослая… и я боялся, что ты не захочешь меня видеть. Потом я женился, родился сын… — он смущённо опустил голову. — Виталий сейчас учится в Германии. Моя жена… мы развелись пять лет назад. И знаешь, я всё время думал о тебе. О том, какой ты стала. И вот решился наконец…
Маша слушала молча. Где-то в глубине души шевельнулось что-то похожее на сострадание, но тут же погасло.
— И чего вы хотите? — спросила она, когда он замолчал.
— Просто… познакомиться. Узнать тебя. Может быть… стать частью твоей жизни? — он поднял на неё глаза, в которых читалась почти детская надежда. — У меня ведь есть внучка, да? Как её зовут?
— Полина, — ответила Маша после паузы. — Ей шесть.
— Полина, — повторил он с улыбкой. — Красивое имя. Я бы хотел с ней познакомиться.
Маша помедлила, разрываясь между подозрительностью и робким, почти против воли возникшим желанием узнать человека, от которого она унаследовала разрез глаз и, возможно, любовь к книгам.
— Я должна посоветоваться с мужем, — сказала она наконец. — И подумать сама. Оставьте свой телефон, я позвоню…
С того дня прошёл месяц. Месяц, за который Алексей Викторович стал частым гостем в их доме. Приходил с подарками для Полины — то с книжкой, то с замысловатой головоломкой. Рассказывал о своей жизни — о том, как после расставания с Еленой уехал в Сибирь, работал на стройке, потом открыл своё дело, женился, развёлся.
— Бизнес у меня был хороший, строительный, — говорил он, пока Маша готовила чай. — Но партнёр подвёл, крупно подставил. Сейчас, конечно, не то что раньше. Но я ещё покажу всем…
Олег к новоявленному тестю отнёсся с прохладной вежливостью.
— Что-то не нравится мне этот внезапный родственник, — сказал он жене после первого визита Алексея Викторовича. — Глазами всё шарит, как будто оценку имуществу делает.
— Ты преувеличиваешь, — возразила Маша, хотя сама испытывала похожие сомнения. — Он просто… любопытный.
Полина быстро привязалась к «дедушке Лёше», как она его называла. Он рассказывал ей занимательные истории, учил рисовать, и даже Маша, наблюдая за ними, иногда ловила себя на мысли, что, возможно, ей стоит отпустить старые обиды.
Но что-то всё-таки мешало ей полностью довериться отцу. Может быть, слишком уж удобно он появился в её жизни — именно сейчас, когда у неё всё наладилось. Может быть, слишком настойчиво интересовался работой Олега, их планами на будущее, финансовым положением.
И вот сегодня, когда они остались наедине — Олег повёз Полину на занятия по гимнастике — Алексей Викторович наконец раскрыл карты.
— Машенька, — начал он, нервно постукивая пальцами по столу. — Ты знаешь, я ведь не просто так объявился…
— Догадываюсь, — сухо ответила Маша.
— Нет-нет, не подумай ничего такого! — замахал руками Алексей Викторович. — Просто… у меня сейчас трудный период. Очень трудный. Кредиторы наседают, квартиру могут отобрать. А тут ещё Виталий в Германии, ему деньги нужны на учёбу…
— И вы решили, что я вам помогу? — Маша почувствовала, как внутри поднимается волна горечи и разочарования. Значит, Олег был прав.
— Не ты, конечно! — воскликнул Алексей Викторович. — Но, может быть, Олег? У него ведь бизнес процветает. Ему нетрудно будет выделить какую-то сумму… В долг, разумеется! Я всё верну, как только дела наладятся!
Маша медленно встала из-за стола. В памяти ярко вспыхнули воспоминания: мама, считающая копейки до зарплаты; мама, отказывающая себе в новой одежде, чтобы купить ей, Маше, зимние сапоги; мама, работающая по ночам над чужими балансами, чтобы оплатить репетитора по английскому.
— Сколько вам нужно? — спросила она, чувствуя, как каждое слово даётся с трудом.
— Ну… — Алексей Викторович замялся. — Миллиона три-четыре решили бы все проблемы. Но я же не прошу просто так! Я мог бы, например, переписать на вас с Полиной свою квартиру…
— А долги? Их тоже на нас перепишете? — Маша горько усмехнулась. — Скажите честно, сколько вы должны на самом деле?
Алексей Викторович вспыхнул:
— Что значит «на самом деле»? Ты мне не веришь? Родному отцу?
— Родному? — тихо переспросила Маша. — Тридцать два года вас не было в моей жизни. Мама растила меня одна. Ей было совсем мало, когда вы её бросили с ребёнком. Она просила у вас помощи — хоть какой-то! — а вы исчезли. И теперь приходите и называете себя родным отцом?
Алексей Викторович побагровел:
— Да что ты понимаешь! Мне было двадцать два! Я только начинал жить! Какой из меня был отец?
— Никакой, — согласилась Маша. — И сейчас — никакой. Ты мне чужой, понимаешь? Чужой человек, который зачем-то пришёл в мой дом и пытается манипулировать моими чувствами.
И вот теперь они стояли друг напротив друга — отец и дочь, между которыми пролегла пропасть в тридцать два года.
— Машенька, — голос Алексея Викторовича дрогнул. — Я понимаю твои чувства. Но я ведь правда раскаиваюсь! Я хочу наверстать упущенное…
— И заодно решить финансовые проблемы? — Маша покачала головой. — Нет, это так не работает. Знаете, моя мама никогда не говорила о вас плохо. Даже когда ей было тяжело — а ей было очень тяжело! — она находила для вас оправдания. «Он был молодой, испугался», «он, наверное, сам жалеет», «он просто не был готов к ответственности». А я сейчас думаю — может, она зря? Может, стоило сказать мне правду: что вы просто трус и эгоист?
Алексей Викторович вскочил, лицо его исказилось:
— Да как ты смеешь! Я к тебе со всей душой, а ты…
— Со всей душой? — Маша невесело усмехнулась. — Нет, вы пришли с протянутой рукой. И знаете что? Я бы, может, и помогла. Из уважения к памяти мамы. Но не после того, как вы пытались использовать Полину, чтобы втереться к нам в доверие.
— Что за чушь! Я люблю Полину! — воскликнул Алексей Викторович, но в глазах его мелькнуло что-то, заставившее Машу похолодеть.
— Вы её даже не знаете, — тихо сказала она. — И не узнаете. Я не хочу, чтобы вы появлялись в нашем доме. Ни сейчас, ни в будущем.
Алексей Викторович замер, как будто не веря своим ушам. Потом лицо его исказила гримаса ярости:
— Ах ты неблагодарная! Да я тебя… Да ты знаешь, что я могу сделать?
— Что? — спокойно спросила Маша. — Исчезнуть ещё на тридцать лет? Так это даже хорошо.
— Ты пожалеешь! — процедил Алексей Викторович, хватая пальто. — Клянусь, ты ещё пожалеешь об этом разговоре!
Он выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью. Маша медленно опустилась на стул, чувствуя, как дрожат колени. Только сейчас она поняла, какое напряжение испытывала всё это время.
Вечером, когда она рассказала обо всём Олегу, тот лишь крепко обнял её:
— Я с самого начала чувствовал, что-то здесь не так. Ты всё правильно сделала, Машка. Нельзя позволять людям использовать себя, даже если они называются родными.
— Но он ведь правда мой отец, — тихо сказала Маша. — По крови.
— Кровь — это ещё не всё, — ответил Олег, и Маша вздрогнула, услышав эхо маминых слов. — Семья — это те, кто рядом в трудную минуту. А не те, кто приходит только за помощью.
Той ночью Маша долго не могла уснуть. Ей казалось, что где-то в глубине души она всё-таки надеялась… На что? На сказку о возвращении блудного отца? На то, что годы одиночества можно перечеркнуть одним раскаянием?
Неделя прошла в странном оцепенении. Маша ходила на работу, забирала Полину из школы, готовила ужин — всё как обычно. Но внутри будто что-то надломилось. Она ловила себя на том, что прислушивается к звонкам в дверь, вздрагивает от телефонных звонков.
— Он больше не придёт, — уверенно говорил Олег. — Понял, что тут не обломится, и ищет другую жертву.
Но Маша не была так уверена. Что-то в последнем взгляде Алексея Викторовича — злое, почти безумное — не давало ей покоя.
Звонок раздался в четверг, когда она заканчивала вычитку рукописи. Незнакомый номер.
— Мария Алексеевна Верховская? — спросил мужской голос.
— Да, это я.
— Вы знаете Алексея Викторовича Линёва?
Маша почувствовала, как холодеет внутри:
— Да. Это мой… отец. А что случилось?
Пауза на другом конце провода показалась ей бесконечной.
— Мне очень жаль, но… Алексея Викторовича больше нет с нами. Он… Его не стало вчера вечером.
Мир покачнулся, поплыл перед глазами. Маша почувствовала, как немеют пальцы, сжимающие телефон.
— Кто вы? — только и смогла выдавить она.
— Простите, я не представился. Сергей Валентинович, участковый. Мы нашли в квартире покойного вашу фотографию и телефон. И ещё… письмо. Оно адресовано вам…
Письмо было коротким, написанным неровным, словно дрожащим почерком:
«Машенька!
Когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет в живых. Я не вижу смысла продолжать борьбу, когда даже родная дочь отвернулась от меня в трудную минуту. Может быть, я заслужил такое отношение — не мне судить. Но знай: каждый человек заслуживает второго шанса. Я просил у тебя этот шанс, а ты отказала. Теперь эта тяжесть останется с тобой навсегда.
Прощай. Не поминай лихом своего отца, который любил тебя, несмотря ни на что.
А.В.»
Маша сидела в оцепенении, глядя на листок бумаги, который принёс ей участковый — немолодой, усталый мужчина с сочувствующим взглядом.
— Вы с ним общались в последнее время? — спросил он, доставая блокнот.
— Да, — тихо ответила Маша. — Он появился месяц назад. Сказал, что хочет наверстать упущенное. А потом… попросил денег. Много денег.
Участковый понимающе кивнул:
— У него были большие долги. Очень большие. Кредиторы уже готовились описывать имущество.
— И он решил… — Маша не смогла закончить фразу.
— Знаете, — участковый помолчал, словно подбирая слова. — За двадцать лет работы я повидал всякое. И скажу вам честно: людей, которые сводят счёты с жизнью из-за того, что родственники не дали им денег, я не встречал. Обычно это верхушка айсберга. Последняя капля. А под водой — целая гора проблем: долги, алкоголь, депрессия…
— Но в письме… — Маша кивнула на листок, который всё ещё держала в руках.
— А вы подумайте сами, — мягко сказал участковый. — Зачем человек пишет такое письмо? Чтобы облегчить душу или… чтобы отомстить? Возложить вину на других?
Маша вздрогнула. Да, это было похоже на Алексея Викторовича — переложить ответственность, найти виноватого.
— Я не хотела, чтобы все так, — прошептала она. — Я просто не могла ему помочь. Не так…
— Конечно, — кивнул участковый. — И знаете что? Если бы вы дали ему денег, это бы ничего не изменило. Поверьте моему опыту. Отсрочило бы неизбежное, не более. У таких людей всегда найдётся причина для отчаяния.
Когда участковый ушёл, Маша ещё долго сидела, глядя в окно. Потом достала телефон и позвонила Олегу.
— Олежка, ты можешь приехать? — голос её дрожал. — Мне нужно тебе кое-что рассказать…
— Он пытается манипулировать тобой даже после кончины, — жёстко сказал Олег, прочитав письмо. — Это… это просто подло.
Маша сидела, обхватив колени руками, как в детстве, когда было страшно или больно.
— А если он правда из-за меня? Если бы я дала ему денег…
— То он спустил бы их так же, как спускал все предыдущие, — отрезал Олег. — И пришёл бы снова. И снова. До бесконечности. Таких людей не спасёшь, Маш. Они сами должны захотеть спастись.
Он сел рядом, обнял её за плечи:
— Послушай меня. Ты не виновата. Ни в чём. Ни в том, что он бросил твою маму тридцать два года назад. Ни в том, что он наделал долгов. Ни в том, что он выбрал такой выход. Это был его выбор. Всегда — его выбор.
Маша прижалась к мужу, чувствуя, как по щекам текут слёзы — не по отцу, которого она толком не знала, а по той маленькой девочке внутри неё, которая всё ещё ждала папу…
— Знаешь, что сказала бы твоя мама? — тихо спросил Олег, гладя её по волосам.
— Что?
— Что нельзя взвалить на свои плечи чужую ответственность. Каждый сам отвечает за свою жизнь. Ты ответила за свою — выросла хорошим человеком, несмотря ни на что. Стала прекрасной матерью, женой, профессионалом. А он… не смог ответить за свою. И это не твоя вина.
Маша подняла голову, вытерла слёзы:
— Откуда ты знаешь, что сказала бы мама?
— Потому что я знал её, — просто ответил Олег. — И знаю тебя. Вы похожи — сильные, честные. Она бы гордилась тобой. И тем, как ты поступила.
Прощание было скромным. Кроме Маши и Олега пришли всего несколько человек — соседи, какие-то смутные знакомые. Сын Алексея Викторовича, Виталий, прислал телеграмму из Германии — сказал, что не может приехать из-за сессии.
Вечером, уложив Полину спать, Маша вышла на балкон. Весенний воздух, напоённый запахом цветущих яблонь, остужал горячий лоб. Звёзды сияли в тёмном небе — далёкие, равнодушные к человеческим страданиям.
— Не спится? — Олег вышел следом, накинул ей на плечи кофту.
— Думаю, — ответила Маша. — О том, как странно устроена жизнь. Тридцать два года я жила без отца. И в общем-то неплохо жила. А теперь, когда его больше нет… Почему-то больно.
— Потому что ты человек, — просто сказал Олег. — С сердцем, душой, совестью. Это нормально — сожалеть о несбывшемся. О том, что могло бы быть.
Маша посмотрела на звёзды:
— Знаешь, я вдруг поняла, что на самом деле прощаюсь не с ним. А с иллюзией. С мечтой маленькой девочки о папе, который однажды придёт и всё станет хорошо. Этой мечте тридцать два года. Пора бы ей уже упокоиться, правда?
Олег молча обнял её сзади, положив подбородок ей на плечо. Они стояли так долго, глядя на город, раскинувшийся внизу — с мерцающими огнями, с тысячами судеб, с миллионами историй, похожих и не похожих на их собственную.
— Пойдём спать, — наконец сказал Олег. — Завтра рано вставать. У Польки утренник в школе, помнишь?
— Помню, — Маша улыбнулась. — Ей ещё костюм весны дошивать надо.
— Вот и займёмся, — Олег поцеловал её в макушку. — Жизнь продолжается, Машка. И это здорово.
Маша в последний раз взглянула на звёзды и пошла в дом. За спиной осталась боль, недосказанность, тяжесть непрошенной вины.
Через месяц, разбирая старые вещи, Маша нашла коробку с мамиными письмами. Среди пожелтевших конвертов обнаружился один, не распечатанный, с обратным адресом в Новосибирске. Она осторожно вскрыла его.
«Дорогая Елена!
Пишу тебе, потому что не могу найти покоя. Четвёртый год без тебя — как четвёртый круг ада. Я был глупцом, трусом, подонком — называй как хочешь. Каждый день думаю о вас. Хочу вернуться, но не знаю, примешь ли. Может, у тебя уже другая жизнь? Другой мужчина? Я не имею права вмешиваться, но хотя бы хочу знать, что у вас всё хорошо. Ответь, если сможешь простить. Жду до конца года, потом уезжаю на Север — контракт на три года, без права переписки.
Всегда твой, Алексей.»
Дата на письме — 1993 год. Маше тогда было всего четыре.
Она опустилась на пол, прижимая к груди пожелтевший листок. Почему мама не ответила? Не показала ей этого письма? Не дала шанса?
Вечером она рассказала обо всём Олегу. Он внимательно прочитал письмо, потом молча сел рядом.
— Как думаешь, почему она так поступила? — тихо спросила Маша.
Олег помолчал, обдумывая ответ:
— Знаешь, может быть, она просто… защищала тебя? Вас обеих? Четыре года — это долго, Маш. За это время можно зализать раны, начать жить заново. А тут — опять неизвестность, опять риск.
— Но это был его шанс всё исправить, — возразила Маша. — А теперь… теперь уже ничего не исправишь.
— Может быть, у него был не один шанс, — мягко сказал Олег. — Может, это было не первое письмо? Или, может, у твоей мамы были причины не верить ему? Мы этого никогда не узнаем, Маш. И, может быть, это и к лучшему.
Маша смотрела на письмо, думая о тех развилках судьбы, которые определяют всю нашу жизнь. Один выбор, одно решение — и всё могло сложиться иначе. Для неё. Для мамы. Для Алексея Викторовича.
Через неделю она поехала на кладбище. Положила цветы на две могилы — свежую и ту, что заросла весенней травой. Постояла молча, глядя на фотографии двух людей, которые могли бы быть счастливы вместе, но чего-то не хватило — решимости, веры, времени.
— Вы оба были не идеальны, — тихо сказала она в пустоту. — Но я вас обоих прощаю. И себя — тоже.
Вечером того же дня позвонил Виталий из Германии. Сказал, что нашёл её номер в отцовских вещах. Говорил сбивчиво, неловко — они ведь были, по сути, чужими людьми.
— Я знаю, что отец натворил много глупостей, — сказал он. — И что он пытался… использовать ваше родство. Но, может быть, мы могли бы… просто изредка созваниваться? Всё-таки мы брат и сестра.
Маша помолчала, глядя на фотографию мамы на стене. Елена Сергеевна улыбалась — той особой, чуть грустной улыбкой, которая всегда появлялась у неё, когда она говорила дочери: «Никогда не закрывай своё сердце, Машуль. Обида — слишком тяжёлый груз, чтобы нести его всю жизнь».
— Знаешь, — медленно сказала Маша. — Давай попробуем. Не ради отца. Ради себя. В конце концов, семья — это не только те, кто был с тобой в прошлом. Это и те, кто может быть с тобой в будущем.
Положив трубку, она вышла на балкон. Над городом сгущались сумерки, зажигались огни. Где-то там, среди тысяч окон, теплились чужие жизни — с их радостями и бедами, с любовью и предательством, с прощением и памятью.
Жизнь продолжалась…
