— Ты отказался от повышения на работе и переезда в другой город, где нам давали служебную квартиру, только потому, что твоя мама сказала, что будет скучать без твоих еженедельных визитов? Ты сломал нам жизнь ради маминого каприза, Игорь! — голос Тамары звучал не так, как пишут в дешевых романах. В нём не было истерического надрыва или слезливых ноток. Это был голос хирурга, констатирующего неоперабельную опухоль. Она стояла в дверном проеме кухни, держа в руках его открытый ноутбук, словно улику с места преступления.
Игорь даже не поперхнулся. Он методично разрезал котлету, наблюдая, как растопленное масло вытекает на тарелку, смешиваясь с гарниром. Его спокойствие было не защитной реакцией, а скорее признаком глубокой, железобетонной уверенности в своей правоте. Он ждал этого разговора, но надеялся, что он произойдет позже, когда сроки подачи документов окончательно сгорят, и обсуждать будет нечего.
— Не кричи, соседи услышат, — буднично произнес он, отправляя кусок в рот. — И поставь ноутбук на место, он греется. Ничего я не ломал. Я просто принял взвешенное мужское решение.
Тамара подошла к столу и развернула экран к нему. Там, в почтовом клиенте, висело отправленное три часа назад письмо. Короткое, сухое, вежливое. «Благодарю за доверие, но вынужден отклонить оффер по семейным обстоятельствам». Эти два слова — «семейные обстоятельства» — резали глаза сильнее, чем яркий свет кухонной лампы.
— Семейные обстоятельства? — переспросила она, глядя на макушку мужа, на которой уже намечалась ранняя лысина. — У нас кто-то заболел? Я? Ты? Может быть, мы ждем тройню и нам нужна помощь родственников? Нет. Наши обстоятельства — это ипотека за эту «двушку» на окраине, которую мы будем платить еще пятнадцать лет, и твой старый «Форд», который жрет масло, как не в себя. А там нам предлагали служебное жилье в центре и зарплату в три раза выше. В три, Игорь!
Игорь отложил вилку. Звук металла о фаянс прозвучал сухо и неприятно. Он наконец-то соизволил поднять глаза. В них читалось раздражение человека, которого отвлекают от важного дела какой-то ерундой.
— Деньги — это не всё, Тамара. Ты видишь только цифры, а я смотрю шире. Москва — это пробки, грязь, суета. Мы там никого не знаем. А здесь у нас корни. Здесь всё налажено.
— Корни? — Тамара усмехнулась, и эта усмешка вышла страшной. Она обвела рукой их кухню: облупившийся уголок на плинтусе, который он обещал приклеить полгода назад, вид из окна на серую стену соседней панельки, вечно капающий кран. — Ты называешь это корнями? Это болото, Игорь. Мы планировали этот переезд полгода. Мы учили английский, я проходила курсы повышения квалификации, чтобы найти работу там. Мы мечтали, как будем гулять по паркам, ходить в театры, а не сидеть перед телевизором каждый вечер. И ты перечеркнул всё это одним нажатием кнопки «Отправить». Даже не посоветовавшись со мной.
— Я посоветовался, — отрезал Игорь.
Воздух на кухне стал плотным и вязким. Тамара замерла. Она знала ответ, но ей нужно было услышать это вслух, чтобы окончательно убить в себе остатки надежды.
— С кем?
— С мамой, — Игорь произнес это так просто, словно речь шла о выборе сорта чая. — Я заехал к ней в обед. Мы сели, всё обсудили. Мама очень расстроилась, когда узнала, что мы можем уехать. У неё давление подскочило прямо при мне. Она сказала, что не переживет разлуки. Она старый человек, Тамара. Ей нужна помощь. Кто ей продукты привезет? Кто на дачу отвезет весной?
Тамара аккуратно закрыла крышку ноутбука и положила его на стол. Движения её были замедленными, экономными. Она смотрела на мужа и видела не партнера, с которым прожила пять лет, а чужого, инфантильного подростка, запертого в теле тридцатилетнего мужчины.
— Галине Сергеевне пятьдесят восемь лет, — четко проговорила Тамара. — Она работает бухгалтером на полную ставку, ходит в бассейн два раза в неделю и прошлым летом ездила в автобусный тур по Европе. Она здоровее нас с тобой вместе взятых. Продукты доставляет курьер, такси стоит копейки. Ты не о её здоровье беспокоишься. Ты просто испугался, что мамочка не одобрит твою самостоятельность.
— Не смей так говорить о матери! — Игорь впервые повысил голос, но тут же осекся, возвращаясь в привычную роль рассудительного главы семейства. — Она жизнь на меня положила. Она одна меня тянула. Я не могу её бросить только ради того, чтобы ты могла выкладывать красивые фотки из столичных ресторанов. Это эгоизм, Тамара. Чистой воды эгоизм. Ты думаешь только о своей карьере и хотелках.
— Я думаю о нашем будущем, которого у нас здесь нет, — Тамара села на стул напротив, но не придвинулась к столу. Между ними лежал невидимый ров, заполненный невысказанными обидами и тем самым отправленным письмом. — Знаешь, что самое страшное? Не то, что ты отказался. А то, что ты даже не посчитал нужным сказать мне об этом до того, как отправил отказ. Ты обсудил мою жизнь, мою судьбу с мамой, вынесли вердикт, а меня просто поставили перед фактом. Как домашнее животное, которое перевозке не подлежит.
Игорь снова взялся за нож и вилку. Ему казалось, что разговор окончен. Аргументы приведены, позиция обозначена, истерика жены должна сейчас утихнуть, разбившись о скалы его логики.
— Тема закрыта, — прожевав, сказал он. — Я уже написал в HR. Место, скорее всего, уже отдали другому. Не будем портить вечер. Я, кстати, купил билеты в кино на выходные, как ты хотела. Развеемся.
Он действительно не понимал. Он искренне считал, что поход в кинотеатр на очередной блокбастер способен компенсировать потерю перспективы, к которой они шли годами. Тамара смотрела на то, как он вытирает салфеткой уголки губ, и чувствовала, как внутри неё что-то щелкнуло. Не разбилось, а именно встало на место. Механизм запущен.
— Ты прав, Игорь. Тема с переездом тебя закрыта, — тихо сказала она. — Но вечер мы портить не будем. У нас ведь гости.
Игорь удивленно поднял брови: — Какие гости? Мы никого не звали.
В этот момент в замке входной двери заскрежетал ключ. Громко, по-хозяйски уверенно. Этот звук они знали наизусть — так открывать дверь умел только один человек в мире, который считал, что звонок нужен только для посторонних.
— А вот и главный акционер нашей семейной жизни пожаловал, — Тамара даже не повернула головы в сторону коридора. — Утверждать годовой отчет.
Дверь распахнулась, впуская в прихожую запах подъездной сырости и тяжелых, сладких духов «Красная Москва», которыми Галина Сергеевна пользовалась не ради аромата, а скорее как средством химической атаки. Она вошла так, как входят только люди, абсолютно уверенные, что этот мир принадлежит им по праву рождения. В одной руке у неё была объемистая сумка на колесиках, в другой — звякающий полиэтиленовый пакет.
Игорь моментально вскочил со стула. Его поза изменилась за долю секунды: плечи опустились, спина ссутулилась, а на лице появилось выражение виноватой готовности, какое бывает у школьника, пойманного за курением, но надеющегося, что мама просто не заметит дыма.
— Фух, еле дошла, — вместо приветствия выдохнула Галина Сергеевна, вкатывая сумку прямо по светлому ламинату, оставляя на нем мокрые следы от колес. — Лифт у вас гудит, как реактивный самолет. Я пока ехала, думала — всё, рухнет кабина. Вам давно пора коллективную жалобу написать, а вы всё сидите, ждете, пока гром грянет. Безынициативные вы мои.
Она сбросила пальто прямо на руки подбежавшему Игорю, даже не взглянув на него, и прошла на кухню. Тамара осталась сидеть. Она наблюдала за этой сценой с холодным отстраненным интересом, словно смотрела документальный фильм о жизни насекомых.
Галина Сергеевна водрузила пакет на стол, едва не смахнув локтем тот самый ноутбук с открытым письмом об отказе.
— Привет, Тамара, — бросила она небрежно, не глядя невестке в глаза. — Что сидишь, как неродная? Чайник бы поставила. Я вам гостинцев принесла. Вот, огурцы соленые, банка трехлитровая. Прошлогодние, правда, но они крепкие. Надо доедать, а то я уже новые банки готовлю, ставить некуда. И варенье из кабачков с лимоном. Никто его не ест, а выбрасывать жалко.
— Мы не едим варенье, Галина Сергеевна. Вы же знаете, у Игоря от сахара изжога, — ровным голосом произнесла Тамара.
— Это от магазинного сахара изжога, там одна химия, — безапелляционно заявила свекровь, плюхаясь на единственный свободный стул — тот самый, на котором только что сидел Игорь. — А у меня всё своё, натуральное. Игорек, ну что ты там копаешься? Иди сюда.
Игорь, повесив пальто матери, зашел на кухню и встал у косяка, переминаясь с ноги на ногу. Ему было явно некомфортно находиться между двух огней, но гравитация материнского авторитета тянула его сильнее.
— Ну что, сынок, отправил письмо? — Галина Сергеевна деловито оглядела стол, оценивая остатки ужина. — Не передумал?
— Отправил, мам. Всё как договаривались, — тихо ответил Игорь, стараясь не смотреть в сторону жены.
— Вот и умница, — она довольно кивнула, словно хвалила ребенка за то, что тот сходил на горшок. — Я, Тамарочка, как узнала про эту вашу авантюру с Москвой, так сразу за сердце схватилась. Всю ночь валерьянку пила. Ну куда вы поедете? Там же людей тьма, воздух грязный, цены бешеные. А тут у Игоря должность хорошая, уважение. И мы рядом. Кто вам там поможет, если что случится? Никто. А тут я всегда под рукой.
— Действительно, — Тамара сцепила пальцы в замок так, что костяшки побелели. — Вы всегда под рукой. Даже когда ваша рука лезет в карман моего мужа и вытаскивает оттуда наше будущее.
Галина Сергеевна впервые посмотрела на невестку в упор. В её глазах не было злости, только искреннее недоумение человека, который столкнулся с неблагодарностью.
— Какое будущее, деточка? — снисходительно протянула она. — Ты о тех воздушных замках, что себе напридумывала? Мужчина должен быть там, где он нужен семье. А не бегать за длинным рублем, как мальчишка. Мы с Игорем всё взвесили. Ему здесь лучше. Стабильность — вот что главное. А ты, если тебе так хочется приключений, могла бы и здесь работу найти получше, а не пилить мужа.
Она перевела взгляд обратно на сына, моментально теряя интерес к мнению Тамары.
— Игорек, кстати, по поводу выходных. Планы у вас отменяются. Мне нужно, чтобы ты в субботу с утра приехал. Карниз в спальне совсем провис, того и гляди на голову рухнет. Я боюсь спать ложиться. И еще, у меня тонометр барахлит, цифры какие-то странные показывает. Надо, чтобы ты посмотрел, может, батарейки сели, а может, новый купить придется. Я без контроля давления сейчас не могу, сама понимаешь, нервы вы мне потрепали этой своей Москвой изрядно.
— Мам, мы хотели в кино сходить… — вяло попытался возразить Игорь, но в его голосе уже звучала капитуляция.
— Кино никуда не денется, — жестко перебила Галина Сергеевна. — А мать у тебя одна. Я тебя вырастила не для того, чтобы ты по кинотеатрам шлялся, пока у матери шторы падают. Приедешь к девяти. Я блинчиков напеку. Твоих любимых, с мясом. А то жена тебя, небось, одними полуфабрикатами кормит, вон какой худой стал.
Она встала, поправила кофту и, не дожидаясь ответа, направилась в коридор. Ей не нужно было согласие. Она отдавала приказы, которые не обсуждаются.
— Банку помойте и верните потом, она мне под помидоры нужна, — бросила она через плечо. — И не дуйтесь. Я же о вас забочусь. Глупые вы еще, жизни не нюхали. Скажете мне потом спасибо, что уберегла от ошибки.
Дверь хлопнула. В квартире повисла тишина, нарушаемая только тихим гудением холодильника. На столе, как памятник разрушенным надеждам, стояла мутная трехлитровая банка с огурцами.
Игорь подошел к столу и сел, обхватив голову руками.
— Том, ну не начинай, а? — пробормотал он. — Ей правда помощь нужна. Карниз этот… она сама не повесит.
Тамара медленно поднялась. Она чувствовала себя странно спокойной. Словно внутри неё выключили свет, и в темноте стало предельно ясно видно, где выход.
— Конечно, Игорь, — сказала она, глядя на банку. — Карниз важнее. Карниз — это навсегда. Как и твоя мама. А я… я, кажется, просто проездом в этой квартире.
— Куда ты? — спросил он, увидев, что она направляется в спальню.
— Спать. Мне завтра рано вставать. Нужно найти того, кто ценит мои «хотелки» чуть больше, чем старые соленья.
Игорь не дал ей уйти в тишину спальни. Он вошел следом, плотно прикрыв дверь, словно собирался проводить допрос. В его движениях появилась нервная, дерганая резкость — так ведет себя человек, который знает, что неправ, но решил защищаться нападением. Он чувствовал за спиной незримую поддержку матери, её «огурцы и карнизы» придали ему уверенности в том, что мир вращается вокруг их фамильного клана, а Тамара — лишь временный спутник на этой орбите.
— Ты ведешь себя отвратительно, — заявил он, уперев руки в бока. — Мать к нам через весь город тащилась, сумку эту тяжеленную перла, а ты даже спасибо не сказала. Сидела с таким лицом, будто тебе уксуса налили вместо чая. Тебе самой не стыдно? Она пожилой человек, Тамара!
Тамара стояла у окна, глядя на темный двор, где в лужах отражался тусклый свет фонарей. Она не обернулась.
— Мне стыдно, Игорь. Стыдно за то, что я пять лет жила с мужчиной, который до сих пор не перерезал пуповину. Скажи мне только одно, чтобы я окончательно поняла картину мира. Когда ты ездил на финальное собеседование с региональным директором… ты ведь сказал мне, что поехал на такси, потому что машина не завелась?
Игорь замер. Вопрос был задан слишком спокойно, без интонации вопроса, скорее как утверждение.
— Ну, допустим. И что? Стартер барахлил.
— Я сегодня видела чек с заправки в бардачке твоей машины, когда искала страховку, — Тамара наконец повернулась. Её лицо было бледным, но сухим. Ни слезинки. — Заправка на выезде из города, возле бизнес-центра, где была встреча. В то время, когда твоя машина якобы была сломана. Ты поехал туда на своей машине. Но ты был не один, верно? Галина Сергеевна была с тобой?
Игорь покраснел. Это было некрасивое, пятнистое покраснение, выдающее трусость. Он прошел к кровати и сел, пружины жалобно скрипнули.
— Да, она поехала со мной! — выплюнул он, решив, что лучшая защита — это агрессия. — И слава богу! Мама хотела убедиться, что это приличное место, а не какая-то шарашкина контора. Она ждала меня в машине на парковке. Переживала, волновалась. Пока я там час распинался перед этим московским хлыщом, она сидела в душном салоне и молилась за меня. Это называется поддержка семьи, Тамара! То, чего от тебя никогда не дождешься.
— Поддержка? — Тамара горько усмехнулась. — Это называется контроль, Игорь. Тотальный, унизительный контроль. Она поехала, чтобы проследить, не ляпнешь ли ты «да» раньше времени. И вы решение об отказе приняли там же, в машине, на обратном пути? Пока ели мамины пирожки?
— Мы обсуждали перспективы! — Игорь вскочил, начав мерить шагами маленькую комнату. — И мама совершенно справедливо заметила: что ты будешь делать в Москве? Ты здесь — уважаемый специалист в своей библиотеке, у тебя график, стаж. А там? Кому ты там нужна? Сидеть у меня на шее в съемной квартире? Мама сказала правду: ты там заскучаешь через месяц, начнешь ныть, тянуть из меня жилы. Мы решили, что для семьи будет безопаснее остаться здесь.
Тамара почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Не от его слов, а от того, с какой легкостью он произносил это «мы». «Мы решили», «мы подумали». В этом уравнении для неё места не было. Её считали чем-то вроде домашнего питомца — милого, но беспомощного, которого нельзя выпускать в дикую природу.
— Значит, вы с мамой решили, что я никчемная? — тихо спросила она. — Что я не смогу найти работу? Что я гожусь только для того, чтобы пыль вытирать в вашей зоне комфорта?
— Не передергивай! — рявкнул Игорь. — Ты всегда всё драматизируешь. Речь о рациональности. Здесь у нас тылы прикрыты. Мама рядом, поможет с будущими детьми. А там мы будем одни против всех. Ты просто эгоистка, Тамара. Ты готова бросить стариков, бросить налаженный быт ради своих амбиций. Мама сразу сказала: «Она тебя, сынок, под каблук загонит и увезет, чтобы я не мешала». И она оказалась права! Ты просто хочешь оторвать меня от семьи.
— От какой семьи, Игорь? — голос Тамары стал жестким, как наждачная бумага. — У нас нет семьи. Есть ты и твоя мама. А я — просто удобная функция. Прислуга, с которой можно спать. Ты ведь даже не понимаешь, что предал меня. Ты пожертвовал моим развитием, моими мечтами, нашим общим благополучием, чтобы маме было кому звонить по вечерам и жаловаться на выдуманные болезни.
— Заткнись! — Игорь подлетел к ней вплотную, его лицо исказилось от злости. — Не смей называть её болезни выдуманными! Ты бессердечная стерва, вот ты кто. Мама меня предупреждала, что ты покажешь свое истинное лицо, как только запахнет деньгами. «Москва, Москва»… Да ты там потеряешься! Ты без меня — ноль. Это я здесь главный добытчик, и я решаю, где нам жить. Я отказался, и точка. Смирись и будь нормальной женой. Иди на кухню, разбери сумку матери, там мясо, оно испортится.
Он смотрел на неё с торжеством победителя. Ему казалось, что он поставил точку, проявил мужской характер. Он повторил все те слова, которые вливала ему в уши Галина Сергеевна долгие годы: «жена должна знать свое место», «без мужа баба — дура», «слушай мать, она плохого не посоветует».
Тамара смотрела на него и видела, как черты лица её мужа расплываются, превращаясь в копию лица свекрови. Та же брезгливая складка у губ, тот же уверенный, пустой взгляд человека, который никогда не сомневается в своей правоте, потому что ему просто нечем сомневаться.
— Разбери сумку… — повторила она эхом. — Знаешь, Игорь, ты прав. Я там потеряюсь. Без тебя.
Она обошла его, стараясь не задеть даже плечом, словно он был заразным. Подошла к шкафу, но не стала его открывать. Вместо этого она наклонилась и вытащила из-под кровати свою дорожную сумку. Пустую.
— Что ты делаешь? — насторожился Игорь, его победный запал начал сменяться тревожным недоумением. — Я же сказал — никаких переездов. Ты что, не слышала?
— Я слышала каждое слово, — Тамара расстегнула молнию на сумке. Звук прозвучал резко, как выстрел. — Ты всё решил за нас двоих. А теперь я приму решение за себя одну. Твоя мама была права в одном: я действительно хочу уехать туда, где ты мне не мешаешь.
— Хватит этого цирка! — Игорь попытался выхватить сумку у неё из рук, но она дернула её на себя с такой силой, что он отшатнулся. — Куда ты попрешься на ночь глядя? К мамочке своей в деревню?
— Нет, Игорь. У меня другие планы. И в них не входит разбор сумок с протухшим мясом твоей мамы.
В воздухе запахло грозой. Не той, что освежает, а той, что ломает деревья и срывает крыши. Тамара начала скидывать в сумку самое необходимое: документы из ящика стола, ноутбук, зарядку. Вещи летели внутрь беспорядочно, но решительно. Это был не сбор чемоданов для путешествия. Это была эвакуация.
— Ты блефуешь, — Игорь нервно хохотнул, но в его смехе слышался дребезжащий страх. Он стоял, привалившись спиной к шкафу, пытаясь перегородить выход, но выглядел при этом не грозным стражем, а растерянным ребенком, у которого отбирают любимую игрушку. — Кому ты там нужна? У тебя даже билета нет. Побегаешь по улице, проветришься и вернешься. Я даже дверь закрывать не буду, так и быть.
Тамара застегнула молнию на сумке. В этой сумке не было одежды, кроме той смены белья, что она бросила поверх ноутбука. Там лежала её жизнь: паспорт, диплом, трудовая книжка, жесткий диск с архивом работ. Всё то, что определяло её как личность, а не как приложение к чужому быту.
— Мне не нужно возвращаться, Игорь, — она выпрямилась, закинув ремень сумки на плечо. Её голос звучал пугающе спокойно, словно она читала прогноз погоды на завтра. — И билет у меня есть. На утренний рейс. Я купила его еще в обед, когда увидела твою переписку. Но дело даже не в этом.
— А в чем? В том, что ты решила поиграть в независимость? — он презрительно скривил губы. — Ну давай, расскажи мне, как ты покоришь Москву без гроша в кармане.
— Я не еду в пустоту, — Тамара посмотрела ему прямо в глаза, и Игорь невольно отшатнулся. В её взгляде не было ни любви, ни ненависти — только холодная, прозрачная пустота. — Когда я прочитала твой отказ, я позвонила в HR-отдел головного офиса. Напрямую. Я объяснила ситуацию. Сказала, что кандидат отказался по личным причинам, но есть другой сотрудник, готовый к релокации и знающий специфику региона. Они посмотрели мое резюме, Игорь. Им срочно нужен координатор проектов. Мое собеседование завтра в два часа дня. Жилье мне оплатят.
Игорь открыл рот, но не издал ни звука. Его лицо медленно приобретало серый, пепельный оттенок. Весь его мир, построенный на уверенности в собственной незаменимости и беспомощности жены, рушился карточным домиком.
— Ты… ты сделала это за моей спиной? — наконец выдавил он. — Пока я был здесь… ты договаривалась с моими работодателями?
— Я сделала ровно то же самое, что сделал ты, — жестко отрезала Тамара. — Ты решил мою судьбу с мамой на кухне, а я решила свою судьбу сама. Мы квиты. Только я, в отличие от тебя, не пряталась за чужими юбками.
Она сделала шаг к выходу, но остановилась, словно вспомнив что-то важное. Ей нужно было сказать последние слова. Не для того, чтобы сделать ему больно — боль он причинит себе сам, — а чтобы расставить все точки над «i».
— Знаешь, что тебя ждет, Игорь? — она говорила тихо, но каждое слово падало в тишину комнаты тяжелым камнем. — Я сейчас уйду. Ты останешься. Сначала ты будешь злиться, пить пиво и рассказывать маме, какая я стерва. Она будет кивать, подкладывать тебе котлетки и говорить, что ты достоин лучшего. Потом ты найдешь себе другую. Попроще. Ту, которая будет молча терпеть визиты Галины Сергеевны, её старые банки и бесконечные капризы. Но она сбежит еще быстрее, чем я.
Игорь молчал. Он стоял, опустив руки, и слушал этот приговор, не в силах пошевелиться.
— И ты останешься один в этой квартире, — продолжала Тамара, безжалостно рисуя перспективу. — Будешь стареть вместе с этими обоями. Твоя жизнь превратится в обслуживание маминых прихотей. Ты будешь возить её по врачам, слушать про давление, про соседей-наркоманов, про то, как подорожала гречка. Ты не сын, Игорь. Ты — биологический костыль. Бесплатная сиделка, которую она вырастила для себя, чтобы не умирать в одиночестве. Ты положишь свою жизнь к её ногам, а она даже не заметит, просто вытрет об тебя ноги, как о коврик. А когда её не станет, ты поймешь, что тебе пятьдесят, у тебя нет ни семьи, ни детей, ни карьеры, ни воспоминаний. Только провисший карниз и запах корвалола.
— Уходи, — прохрипел Игорь. У него не было сил спорить. Правда была слишком объемной, она заполнила собой всё пространство, вытесняя воздух.
— Прощай, — Тамара обошла его, не оглядываясь.
Она прошла по коридору, где на вешалке висело тяжелое пальто свекрови, пахнущее нафталином и «Красной Москвой». Щелкнул замок. Дверь открылась, впуская свежий ночной воздух, и тут же закрылась. Мягко. Без хлопка. Навсегда.
Игорь остался стоять посреди комнаты. Ему казалось, что пол под ногами качается. В ушах звенела тишина, прерываемая лишь стуком крови в висках. Он вдруг остро, до физической боли осознал, что только что произошло. Не просто жена ушла. Ушло его будущее. Та, единственная ниточка, которая тянула его вверх, из этого болота уюта и застоя, только что оборвалась.
Он сделал шаг к двери, движимый порывом догнать, вернуть, упасть на колени, пообещать что угодно — переезд, разрыв с матерью, новую жизнь… Но ноги налились свинцом. Он знал, что не побежит. «Якорь» держал крепко.
В этот момент из кухни донесся раздраженный голос Галины Сергеевны. Она даже не вышла в коридор, чтобы узнать, куда делась невестка. Для неё исчезновение Тамары было событием не более значимым, чем перегоревшая лампочка.
— Игорек! — крикнула мать требовательно и буднично. — Ну где ты там застрял? Чайник уже остыл, а я без чая не могу таблетку запить. И иди сюда скорее, посмотри, что с телефоном. Я хотела тете Любе позвонить, а тут шрифт какой-то мелкий стал, ничего не вижу. Наверное, вирус подхватила. Разберись, ты же у нас программист.
Игорь закрыл глаза. По щеке поползла одинокая, злая слеза. Он вытер её рукавом рубашки, глубоко вздохнул, вгоняя в легкие затхлый воздух квартиры, которая теперь стала его склепом, и тихо ответил:
— Иду, мам. Сейчас поправлю…
