— Ты отменил бронь?
Вопрос прозвучал сухо, без визга или надрыва, словно Татьяна спрашивала о том, купил ли муж хлеба. Она стояла в дверном проеме кухни, держа в руке смартфон, на экране которого светилось уведомление от туроператора. Экран был единственным ярким пятном в полумраке коридора, отбрасывая на ее лицо мертвенно-бледный отсвет.
Сергей, сидевший за столом перед тарелкой с разогретым пловом, даже не сразу оторвался от еды. Он тщательно пережевывал кусок мяса, глядя в телевизор, где шло какое-то шумное ток-шоу. Его спокойствие было монументальным, почти вызывающим. Он явно ожидал этого разговора и подготовил глухую оборону из безразличия.
— Не отменил, а аннулировал заявку, — наконец произнес он, промокнув губы салфеткой. — Разные вещи, Тань. Не надо драматизировать. Деньги нам еще не перевели, штрафов никаких нет. Просто отказались от услуги.
Татьяна прошла в кухню и села напротив. Ей казалось, что она говорит с инопланетянином или с человеком, у которого внезапно удалили лобную долю мозга, отвечающую за логику и сострадание.
— Сергей, это была социальная путевка. Мы ждали её восемь месяцев. Восемь месяцев я бегала по кабинетам, собирала справки, выписки, подтверждала инвалидность Антона, ругалась с педиатрами, которые теряли анализы. Ты хоть понимаешь, что второй раз нам её просто не дадут?
Муж тяжело вздохнул, отодвигая тарелку. Этот вздох должен был показать, как сильно он устал от её «глупостей» после тяжелого рабочего дня.
— Дадут, никуда не денутся. В следующем году поедем. Сейчас планы поменялись. Я тебе еще неделю назад намекал, но ты же слышишь только себя.
— Намекал? — Татьяна положила телефон на стол экраном вниз. — Ты сказал, что тетя Клава зовет на день рождения. Я ответила, что у нас пятнадцатого вылет. На этом разговор был окончен. Я не думала, что ты полезешь в мой личный кабинет на госуслугах и нажмешь кнопку отмены за моей спиной.
— Я глава семьи, и я принимаю стратегические решения, — Сергей расправил плечи, принимая позу оскорбленного достоинства. — У тети Клавы не просто день рождения, а юбилей. Шестьдесят лет. Это, между прочим, бывает раз в жизни. Вся родня собирается. Брат с Норильска прилетает, сеструха с мужем из Питера подтянутся. И тут мы такие — «ой, извините, нам некогда». Это неуважение к роду, Таня. Меня там с пеленок нянчили, а я нос воротить буду?
Татьяна смотрела на мужа и пыталась найти в его глазах хоть каплю понимания того, что он только что совершил. Но там было лишь самодовольное упрямство человека, который уверен, что традиции важнее реальности.
— Ты, кажется, не понимаешь, — медленно произнесла она, чеканя каждое слово. — У твоего сына бронхиальная астма средней тяжести. Врач сказал: море обязательно. Влажный соленый воздух, процедуры, соляные пещеры. Это не развлечение, Сергей. Это не «все включено» с коктейлями у бассейна. Это лечение, чтобы он осенью не задыхался от каждой простуды.
— Ой, да хватит ерундой страдать! — махнул рукой Сергей, и этот жест полоснул по воздуху, как нож. — Залечила ты пацана. Трясешься над ним, как над хрустальной вазой, вот он и чахнет. Ему мужиком расти надо, а не тепличным растением.
— То есть, по-твоему, ингалятор у него в рюкзаке — это для красоты? И приступы ночные мне снятся?
— Перерастет, — безапелляционно заявил муж. — Все болели, все кашляли. Я в детстве тоже сопли на кулак наматывал, и ничего, вырос лосем. В деревне воздух ничем не хуже, а даже лучше. Там сосновый бор рядом, речка течет. Экология! Натуральные продукты, молоко из-под коровы, сметана — ложка стоит. Вот это я понимаю — оздоровление. А не твои процедуры в бетонных коробках.
Татьяна почувствовала, как внутри начинает закипать холодная, злая ярость. Это было не то привычное раздражение от разбросанных носков, это было чувство, когда видишь перед собой врага. Опасного, глупого врага, который действует из лучших побуждений, разрушая всё на своем пути.
— Ты отказался от путевки в санаторий для нашего сына-астматика, которую нам выделили бесплатно, потому что отпуск совпадает с юбилеем твоей тети в деревне? Ты лишил ребенка лечения ради пьянки с родственниками?
Сергей поморщился, словно от зубной боли.
— Ну зачем так грубо? «Пьянки»… Культурное мероприятие. Застолье. Люди соберутся, пообщаются. Антону полезно будет с троюродными братьями побегать, социализироваться, а то сидит в своем планшете, света белого не видит. А ты все перекручиваешь. Я не лишил его лечения, я заменил один вид отдыха на другой. Более душевный и семейный.
— Ты правда считаешь, что поездка в «Газели» по жаре, туалет на улице и пыльная деревенская дорога — это равноценная замена санаторию в Крыму?
— А чем тебе деревня не угодила? — Сергей начал злиться. Его добродушная маска «мудрого отца» дала трещину. — Я там вырос! Нормальные условия. Тетя Клава дом подновила, баню перебрала. Места всем хватит. На полу постелим, матрасы кинем — весело будет! Романтика! А твой Крым никуда не убежит. Купим ему витаминов, фруктов на рынке наберем — тот же эффект будет.
— Ты украл у своего ребенка здоровье, — тихо сказала Татьяна. — Ты просто взял и решил, что твое желание покрасоваться перед дядей Витей важнее, чем то, как твой сын будет дышать зимой.
— Я ни перед кем не красуюсь! — рявкнул Сергей, ударив ладонью по столу так, что вилка подпрыгнула и звякнула о тарелку. — Я уважаю старших! Тетя Клава для меня как вторая мать. Если я не приеду, она обидится. Кровная обида будет! Ты хочешь, чтобы меня родня прокляла? Чтобы пальцем тыкали: «Смотрите, Сережка загордился, городским стал, к простым людям ехать брезгует»?
Татьяна встала. Ей стало душно в этой кухне, пропитанной запахом разогретого масла и мужского эгоизма.
— Мне плевать на обиды твоей тети Клавы, — отчетливо произнесла она. — Мне плевать на мнение твоего дяди Вити и всей твоей многочисленной родни. Мне важно, чтобы Антон не задыхался. Но ты, видимо, расставил приоритеты иначе. Тебе важнее быть хорошим племянником, чем хорошим отцом.
— Садись, — приказал Сергей, указывая пальцем на стул. — Разговор не окончен. Мы едем в деревню. Билеты на поезд до райцентра я уже забронировал. Невозвратные, кстати. Так что можешь свои принципы свернуть в трубочку. Семья должна быть вместе. А семья сейчас едет поздравлять юбиляра.
Он снова взял пульт и прибавил звук на телевизоре, давая понять, что дискуссия закрыта. На экране люди в дорогих костюмах кричали друг на друга, но этот шум казался тихим шелестом по сравнению с грохотом, с которым рушилось уважение Татьяны к собственному мужу. Она стояла и смотрела на его затылок, на складку кожи над воротником футболки, и понимала, что это только начало.
Татьяна сделала шаг к тумбе и выдернула вилку телевизора из розетки. Экран погас, оборвав на полуслове крик очередного эксперта, и в кухне воцарилась вязкая, неприятная тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника. Сергей замер с вилкой у рта, медленно переводя взгляд с черного экрана на жену. В его глазах читалось не столько удивление, сколько раздражение человека, которому помешали наслаждаться заслуженным отдыхом.
— Ты совсем берега попутала? — тихо, с угрожающими нотками спросил он. — Включи обратно. Я новости смотрю.
— Новость здесь одна, Сергей, и она тебе не понравится, — Татьяна оперлась руками о край стола, нависая над ним. — Ты говоришь о свежем воздухе? О «натуральных продуктах»? Давай разберем твою пастораль по пунктам. У Антона аллергия на березовую пыльцу. В деревне сейчас как раз самый сезон цветения. У него аллергия на шерсть животных. У тети Клавы три кошки и две собаки, которые живут в доме. И, наконец, пыль. Тот старый дом с коврами на стенах, которые не выбивали со времен Брежнева, — это газовая камера для астматика.
Сергей швырнул вилку в тарелку. Громкий звон металла о фаянс заставил Татьяну вздрогнуть, но она не отступила.
— Ты сама сделала из пацана инвалида! — заорал он, вскакивая со стула. Теперь он нависал над ней, большой, рыхлый и красный от гнева. — Ты его закормила таблетками! Чуть чихнет — ты ему сразу ингалятор в зубы. «Ой, Антоша, не бегай, задохнешься», «Ой, не дыши, простудишься». Конечно, он у тебя дохлый! Организм бороться разучился!
— Это генетика, Сергей! И экология! Врачи говорят…
— Врачи твои — шарлатаны! Им лишь бы бабки тянуть да химию прописывать! — перебил он, брызжа слюной. — Я в детстве каждое лето у бабки в деревне проводил. Босиком по навозу, молоко парное некипяченое пил, ягоды с куста немытые жрал. И что? Здоров как бык! А твой сын скоро от ветра падать будет. Ему закалка нужна. Мужская закалка. Деревня — это лучшее место. Побегает с пацанами, искупается в речке, в баньке попарится — всю дурь и хворь как рукой снимет.
Татьяна смотрела на него с ужасом. Она вдруг поняла, что живет с человеком из средневековья, для которого медицина — это пустой звук, а подорожник лечит переломы.
— В баньке? — переспросила она шепотом. — Ты хочешь засунуть ребенка с обструкцией бронхов в жарко натопленную баню? Ты хоть понимаешь, что от влажного жара у него начнется отек? Мы не успеем скорую вызвать, да она и не доедет до вашей глуши по размытой дороге! Ты хочешь его убить?
— Не каркай! — рявкнул Сергей. — Ничего с ним не будет. Пропотеет, и все шлаки выйдут. Ты просто не хочешь ехать к моей родне. Тебе лишь бы повод найти. Прикрываешься ребенком, как щитом. «У нас астма, у нас режим». Тьфу! Противно слушать. Ты просто высокомерная городская фифа, которой западло картошку копать и с простыми людьми водку пить.
— При чем тут картошка? — Татьяна почувствовала, как к горлу подкатывает ком бессилия. — Мы говорим о здоровье. О реальном диагнозе. В прошлом году, когда мы ездили на дачу к твоим друзьям, помнишь, чем закончилось? Антон начал хрипеть через два часа, потому что они жгли листву. Мы летели в город под сто сорок, чтобы успеть сделать укол. Ты забыл, как он синел у меня на руках?
Сергей на секунду отвел взгляд, но тут же снова набычился. Признавать свою неправоту для него было физически невозможно.
— Это было совпадение. Ветром надуло. В деревне у тети Клавы воздух чистейший. Лес кругом.
— Там топят печи дровами, Сергей. Дым. Там цветут луга. Там старые перьевые подушки, в которых живут миллионы клещей. Для здорового человека это романтика, для Антона — приговор. Ты же видел, как он дышит, когда приступ начинается. Как рыба на берегу. Неужели тебе не страшно?
— Мне страшно, что мой сын растет бабой! — отрезал Сергей. — И что моя жена ставит свои капризы выше семьи. Я уже сказал тете Клаве, что мы приедем полным составом. Она уже всем растрепала. Дядя Миша барана резать собрался специально для нас. Ты представляешь, какой это будет позор, если я приеду один? Или, не дай бог, вообще не приеду? Они решат, что я подкаблучник. Что жена мной вертит как хочет.
— То есть, твой статус в глазах дяди Миши, который просыхает только по праздникам, важнее жизни сына?
— Не смей оскорблять мою родню! — Сергей ударил кулаком по стене, оставив на обоях вмятину. — Дядя Миша — уважаемый человек, он всю жизнь на тракторе отпахал. Да, выпить любит, но он человек душевный. А ты кто? Офисный планктон. Сидишь в своих бумажках и жизни не знаешь. Короче так. Билеты сдавать поздно, денег терять я не намерен. Путевка твоя накрылась, и слава богу. Поедем в деревню. Куплю Антону таблеток от аллергии пачку, пусть пьет, если прижмет. Ничего, потерпит неделю. Не сахарный, не растает.
Он прошел мимо неё к холодильнику, достал банку пива и с громким шипением открыл её. Этот звук показался Татьяне звуком выстрела.
— Таблетки не помогают, когда идет отек Квинке, — сказала она ровным, мертвым голосом. — А ингалятор снимает только спазм, но не лечит воспаление. Санаторий был шансом на ремиссию. Шансом прожить зиму без больниц. Ты этот шанс у него отобрал.
— Я дал ему шанс стать нормальным человеком, — буркнул Сергей, делая большой глоток. — Общение с родней, корни, природа — вот что важно. А не твои соляные пещеры. Всё, разговор окончен. Иди собирай вещи. Нам выезжать послезавтра рано утром. И не забудь парадный костюм, на банкете будут фотографировать. Я хочу, чтобы мы выглядели достойно.
— Достойно… — эхом повторила Татьяна.
Она смотрела на мужа, который уже снова тянулся к вилке от телевизора, чтобы вернуть себе комфортный звуковой фон, и понимала, что видит его впервые. Все эти годы она списывала его упрямство на твердость характера, его грубость — на усталость, его любовь к родне — на верность традициям. Но сейчас маски были сброшены. Перед ней сидел эгоистичный, закомплексованный самодур, готовый рискнуть жизнью собственного ребенка, лишь бы не упасть в грязь лицом перед толпой малознакомых пьяных родственников.
— Ты действительно думаешь, что я поеду? — спросила она.
— А куда ты денешься? — усмехнулся Сергей, не оборачиваясь. — Денег я тебе не дам. Карточки у меня. Путевки нет. Сидеть в душном городе всё лето? Сама взвоешь. Так что давай без сцен, Танюха. Посмиряешься и поедешь. Еще спасибо скажешь, когда шашлычка навернешь под коньячок.
Его уверенность в собственной безнаказанности была абсолютной. Он был хозяином положения, держателем финансов и вершителем судеб. Так он думал. Татьяна медленно развернулась и вышла из кухни. Ей нужно было сделать один звонок. Звонок, который Сергей в своем самодовольстве даже не мог предвидеть.
Татьяна остановилась в коридоре, прижимаясь спиной к прохладным обоям. Сердце колотилось где-то в горле, но руки, набиравшие номер куратора из соцзащиты, не дрожали. Она знала, что делает. Елена Павловна, женщина строгая, но справедливая, оставила свой личный номер «на всякий пожарный». Сейчас был именно такой случай — пожар, который грозил уничтожить не просто отпуск, а здоровье её ребенка.
Гудки шли мучительно долго. Из кухни доносилось бормотание телевизора — Сергей все-таки включил его обратно, уверенный в своей полной и безоговорочной победе.
— Алло? Татьяна? — голос в трубке был усталым и немного недовольным. Время было позднее.
— Елена Павловна, простите, что так поздно, — Татьяна говорила быстро, четко, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому, а не истерично. — Произошла чудовищная ошибка. Мой муж… он случайно нажал отмену в личном кабинете. Не разобрался в интерфейсе. Мы не отказываемся. Мы едем. Пожалуйста, скажите, что место еще не ушло в общую базу.
В кухне стих звук телевизора. Послышался скрежет отодвигаемого стула и тяжелые шаги. Сергей понял.
— Татьяна, ну как же так? — вздохнула трубка. — Я же только полчаса назад видела отказ. Система могла уже перераспределить… Подождите, я сейчас зайду с домашнего компьютера, гляну. Висите на линии.
В коридоре выросла фигура мужа. Он был страшен: лицо покрылось красными пятнами, вены на шее вздулись, в руке он сжимал пустую банку из-под пива, сминая жесть пальцами.
— Ты кому звонишь? — прошипел он, надвигаясь на неё. — Положи трубку. Немедленно.
Татьяна отвернулась к стене, зажимая свободное ухо ладонью.
— Елена Павловна, я жду. Мы очень хотим ехать. Это жизненно необходимо Антону.
— Ты меня не слышишь?! — рявкнул Сергей и попытался вырвать телефон.
Татьяна резко увернулась, ударив его локтем в бок. Это было рефлекторное движение, но в нем было столько накопившейся злости, что Сергей отшатнулся от неожиданности.
— Не смей меня трогать, — тихо, одними губами произнесла она, глядя ему прямо в налитые кровью глаза. — Только тронь — я закричу так, что твоя матушка-соседка вызовет наряд. И тогда твой юбилей накроется медным тазом в обезьяннике.
В трубке раздался голос куратора: — Вам повезло, Таня. Бронь висела в буфере. Я её восстановила вручную. Но подтверждение нужно прямо сейчас. И билеты. Вы же знаете, проезд мы компенсируем потом, но купить вы их должны сами. Скидывайте сканы билетов мне на почту до утра, иначе заявка слетит автоматически.
— Спасибо! Спасибо вам огромное, Елена Павловна! Вы нас спасли! — выдохнула Татьяна и нажала отбой.
Она повернулась к мужу. Тот стоял, тяжело дыша, и смотрел на неё с такой ненавистью, словно она только что сожгла его родной дом.
— Ты меня опозорила, — прохрипел он. — Ты пошла против воли мужа. Ты понимаешь, что ты наделала? Я уже сказал дяде Мише, что мы приедем. Сказал, что ты готовишь фирменный пирог. Что Антон выучил стих для бабушки. Ты сделала из меня балабола!
— Переживет твой дядя Миша без пирога, — холодно бросила Татьяна. — Мне нужны деньги. Сейчас же переведи мне на карту сорок тысяч. Я покупаю билеты на самолет. Поездом мы уже не успеваем, да и мучить Антона в духоте плацкарта я не собираюсь.
Сергей вдруг странно усмехнулся. Эта ухмылка была кривой, жалкой и одновременно злорадной. Он швырнул смятую банку в угол, где стояла обувница. Жестянка с грохотом отскочила от стены.
— Денег? — переспросил он, растягивая слова. — А с чего ты взяла, что они у нас есть?
— Не паясничай. На накопительном счете сто тысяч. Мы откладывали их полгода. Половина — моя зарплата. Переводи. У меня времени до утра.
— Нету там ста тысяч, — Сергей скрестил руки на груди, опираясь плечом о косяк. Вид у него был торжествующий. — И сорока нету. Там вообще по нулям, Танюха.
Татьяна почувствовала, как пол уходит из-под ног. Холод, который сковал её внутренности, стал ледяным.
— Что ты несешь? Я проверяла баланс три дня назад. Куда ты дел деньги?
— Я распорядился ими как мужчина, — гордо заявил Сергей, хотя глаза его бегали. — Я перевел их дяде Вите. Еще вчера. Мы всей родней скидывались тете Клаве на подарок. Ты хоть знаешь, о чем она мечтала? О новой бане! Старая сгнила. Мы решили подарить ей сруб. Хороший, из кедра. Мой взнос был самым большим. Семьдесят тысяч. Остальное — на дорогу и на стол. Я же не с пустыми руками ехать собирался. Я хотел, чтобы она знала: племянник выбился в люди, племянник не жадный.
Татьяна смотрела на него и не могла поверить ушам. Смысл слов доходил до неё медленно, как сквозь вату.
— Ты… отдал деньги, отложенные на лечение и отдых ребенка, на сруб для тетки? — её голос упал до шепота. — Ты украл у нас всё? Всю подушку безопасности?
— Не украл, а инвестировал в семейные отношения! — взвизгнул Сергей, теряя уверенность под её тяжелым взглядом. — Это моя тетя! Она мне нос вытирала! А деньги… заработаем еще. Зарплата через две недели.
— Билеты нужно купить до утра, — мертвым голосом напомнила Татьяна. — Иначе путевка сгорит. Ты знал это. Ты специально всё спланировал. Ты перевел деньги вчера, чтобы у меня не было выбора. Чтобы я, как миленькая, села в твою ржавую машину и поехала жрать водку с твоими родственниками, потому что больше ехать не на что.
— Да! — заорал Сергей, не выдержав. — Да, специально! Потому что по-хорошему ты не понимаешь! Я хотел как лучше! Чтобы мы были семьей, а не соседями по квартире! Я мужик, я решил! Без денег ты никуда не рыпнешься. Так что утри сопли, звони своей мегере и отказывайся окончательно. Скажи, что денег нет. И иди собирай сумки в деревню. Тема закрыта.
Он оттолкнулся от косяка и шагнул к ней, собираясь, видимо, по-хозяйски хлопнуть её по плечу или обнять, закрепляя свою власть.
Татьяна отступила на шаг назад. В её глазах больше не было ни страха, ни удивления. Там была пустота. Та страшная пустота, которая появляется на месте выжженной земли, где больше никогда ничего не вырастет.
— Ты не мужик, Сережа, — сказала она спокойно, и от этого спокойствия Сергею стало по-настоящему жутко. — Ты — дешевка. Ты купил восхищение своей родни ценой здоровья собственного сына. Ты продал его легкие за кусок кедра и одобрительное похлопывание по плечу от пьяного дяди Вити.
— Заткнись! — он замахнулся, но ударить не решился. Рука повисла в воздухе.
— Деньги я найду, — продолжила она, не обращая внимания на его жест. — У меня есть кредитка, которую я, слава богу, не закрыла. И мамины золотые серьги, которые лежат в шкатулке. Я сдам их в ломбард. Но мы поедем.
— Ты не посмеешь сдать фамильное золото! — ахнул Сергей. — Это же память!
— А сын — это будущее. Которое ты только что пытался уничтожить.
Она развернулась и пошла в спальню.
— Если ты сейчас уйдешь, — крикнул ей в спину Сергей, и голос его сорвался на фальцет, — если ты уедешь в этот санаторий… то домой можешь не возвращаться! Слышишь?! Я этого не потерплю! Я не пущу тебя обратно!
Татьяна остановилась на пороге спальни, но не обернулась.
— Я услышала тебя, Сергей. Очень хорошо услышала.
Дверь спальни захлопнулась, и щелкнул замок. Сергей остался в коридоре один, окруженный запахом перегара и обломками своей маленькой, жалкой диктатуры. Он пнул стену, но боли не почувствовал — только жгучую обиду на то, что его гениальный план сломать жену об колено с треском провалился.
Утро началось не с будильника, а с резкого звука молнии на чемодане. В сером предрассветном сумраке этот звук прозвучал как вспарывание ткани реальности, в которой они жили последние десять лет. Татьяна действовала как хорошо отлаженный механизм: движения скупые, лицо каменное, глаза сухие и пустые. Она не спала всю ночь, оформляя билеты по бешеным ценам через кредитную карту, лимит которой теперь был исчерпан до копейки, но это её больше не волновало.
Сергей появился в дверях спальни, когда она уже застегивала куртку на сонном, пошатывающемся Антоне. Муж был в одних трусах, с отекшим после вчерашнего лицом и всклокоченными волосами. От него несло перегаром и несвежим телом. Он оперся плечом о косяк, скрестив руки на груди, и скривил губы в презрительной усмешке.
— Ну и далеко мы намылились? — хрипло спросил он. — Цирк продолжается? Я думал, ты за ночь перебесишься и включишь мозги.
— Антон, возьми рюкзак, — ровно сказала Татьяна, не глядя на мужа. — Проверь, ингалятор во внешнем кармане?
Мальчик кивнул. Он всё понимал. Дети всегда понимают больше, чем думают взрослые, особенно когда родители начинают делить их жизнь на «до» и «после». Он испуганно косился на отца, стараясь стать незаметным, слиться с вешалкой для одежды.
— Я с тобой разговариваю! — голос Сергея стал громче, наполняясь привычной начальственной угрозой. — Ты хоть понимаешь, что ты творишь? Ты вогнала нас в долги. Ты украла деньги с кредитки. Ты плюнула в лицо всей моей семье. И ради чего? Ради того, чтобы поплескаться в море?
Татьяна выпрямилась и посмотрела на него. В её взгляде было столько ледяного презрения, что Сергей на секунду осекся.
— Отойди от двери, Сергей. Такси ждет внизу.
— Никуда ты не поедешь, — он шагнул вперед, загораживая проход своим массивным телом. — Я муж, и я запрещаю. Ты сейчас же разденешь ребенка, разберешь чемоданы и пойдешь на кухню готовить завтрак. А завтра мы сядем в поезд и поедем к тете Клаве, как нормальные люди. Я не позволю тебе делать из меня посмешище.
— Посмешище из себя сделал ты сам, когда решил, что деревянный сруб для тетки важнее, чем легкие твоего сына, — тихо произнесла Татьяна. — Ты пропил наше уважение к тебе. Ты пропил свое отцовство.
— Да что ты заладила про легкие! — взревел он, теряя остатки самообладания. — Нормальный пацан! Подумаешь, кашляет иногда. Это ты из него немощного делаешь, чтобы свою значимость показать. Я хотел как лучше! Я хотел, чтобы у нас были связи, чтобы родня уважала! А ты… Ты эгоистка!
— Антон, выйди на лестничную площадку и вызови лифт, — скомандовала Татьяна, мягко подталкивая сына к выходу. Сергей дернулся было перехватить мальчика, но Татьяна встала между ними. В её руке оказалась тяжелая связка ключей, которую она сжала так, что побелели костяшки.
— Только тронь его, — прошипела она, и в этом шепоте было столько звериной решимости, что Сергей отступил. Он увидел в её глазах то, чего никогда раньше не замечал — готовность идти до конца, перегрызть глотку, уничтожить. Это была не истерика, это была холодная война.
Антон шмыгнул за дверь. Щелкнул замок. Они остались вдвоем в узком коридоре, заставленном обувью.
— Ты пожалеешь, Таня, — проговорил Сергей, тяжело дыша. Его лицо пошло багровыми пятнами. — Ты приползешь ко мне, когда кончатся деньги. Когда ты поймешь, что одной с больным ребенком ты никому не нужна. Но я не приму. Слышишь? Я мужик принципиальный. Если ты сейчас переступишь этот порог — назад дороги нет. Мы разводимся. Я тебя без штанов оставлю.
Татьяна усмехнулась. Это была страшная усмешка — без тени улыбки.
— Без штанов ты оставил нас вчера, когда перевел все сбережения своему дяде. А развод… Это лучший подарок, который ты можешь мне сделать на прощание.
Она взялась за ручку чемодана. Сергей не двигался, буравя её ненавидящим взглядом. Ему хотелось ударить, разбить что-нибудь, остановить этот абсурд силой, но какой-то внутренний стопор, страх перед её ледяным спокойствием, держал его на месте. Он чувствовал, как его власть, казавшаяся такой незыблемой, рассыпается в прах.
— Вали, — выплюнул он. — Вали в свой санаторий. Но не думай, что я буду тебя ждать. Я сегодня же поеду в деревню. Там меня ценят. Там меня любят. А ты… ты просто дура, которая не понимает, что такое семья.
Татьяна открыла дверь. С лестничной клетки тянуло сквозняком и запахом чужой жареной картошки. Она выкатила чемодан, перешагнула порог и на секунду замерла. Затем достала из кармана сложенный вчетверо листок бумаги, вырванный из школьной тетради сына, и положила его на тумбочку для ключей, прямо под нос мужу.
— Это тебе. Чтобы ты не забыл, почему сегодня вечером будешь пить водку в одиночестве, — сказала она и захлопнула дверь.
Сергей остался один. В квартире внезапно стало оглушительно тихо. Он слышал, как гудит лифт, увозя его жену и сына, увозя его привычную, удобную жизнь, где он был царем и богом. Ярость клокотала в горле, требуя выхода.
Он схватил листок. Буквы прыгали перед глазами, написанные быстрым, острым почерком Татьяны. Он знал этот почерк — так она писала списки покупок, так она подписывала открытки. Но эти слова были не списком продуктов. Это был приговор.
«Езжай к тете. И можешь там оставаться. Человек, которому салат оливье важнее дыхания сына, мне не муж».
Сергей смял записку в кулаке и швырнул её на пол.
— Дура! — заорал он в пустоту коридора, и эхо разнесло этот крик по квартире, отражаясь от стен, которые больше не были домом. — Истеричка! Да кому ты нужна!
Он метнулся на кухню, к окну. Внизу, у подъезда, желтое такси уже трогалось с места. Он видел, как маленькая фигурка Антона садится на заднее сиденье, как Татьяна захлопывает багажник. Машина мигнула поворотником и растворилась в утреннем потоке, унося их прочь от него, от его амбиций, от его тети Клавы и сруба из кедра.
Сергей дрожащими руками достал телефон. Ему нужно было срочно кому-то позвонить, выговориться, найти подтверждение своей правоты. Он набрал номер тети Клавы.
— Алло? Тетя Клава? — закричал он в трубку, чувствуя, как к горлу подступает ком обиды на весь мир. — Тетя Клава, вы не представляете, что эта змея вытворила! Да! Она бросила меня! Прямо перед юбилеем! Представляете? Я ей говорю — семья святое, а она… Нет, я приеду. Конечно, приеду! Один приеду. Пусть подавится своим морем. Мы и без неё отлично погуляем, правда?
Он слушал сочувственное кудахтанье на том конце провода, кивал головой, поддакивал, но внутри, в той самой пустоте, где раньше была уверенность, разрасталась черная дыра. Он смотрел на смятый листок на полу прихожей и понимал, что никакой сруб, никакой юбилей и никакое одобрение пьяной родни не смогут заглушить этот тихий, страшный звук — звук закрывшейся за спиной двери, отрезавшей его от единственных людей, которым он был по-настоящему нужен…
