— Посмотри, какой цвет! — Вероника с упоением встряхнула в воздухе тончайший шёлковый сарафан цвета морской волны. — Идеально для ужина на террасе с видом на закат. Я уже представляю, как мы сидим, пьём холодное белое вино…
Она говорила, не оборачиваясь, аккуратно складывая сарафан поверх стопки идеально выглаженных футболок в открытом чемодане. Воздух в спальне был пропитан ароматом солнцезащитного крема с нотками кокоса и предвкушением счастья. Этот отпуск они ждали год. Не просто ждали — она выгрызала его, работая на двух проектах одновременно, засыпая за полночь и просыпаясь с первыми лучами солнца. Она заработала на этот отдых. На каждую его минуту.
Игорь не отвечал. Он мерил шагами комнату от окна к двери, и его шаги были нервными, прерывистыми. Скрип паркета под его ногами вносил в радостную суету подготовки диссонанс, как фальшивая нота в безупречной мелодии. Он то и дело потирал влажные ладони о джинсы, и это движение не ускользнуло от её внимания.
— Игорь, что с тобой? Ты с утра как на иголках, — Вероника наконец повернулась, вскинув бровь. Её взгляд был ясным и прямым, в нём ещё плескалось безмятежное отпускное настроение. — Если переживаешь из-за работы, то ты оставил все инструкции, Петрович справится. Расслабься, до вылета ещё сорок восемь часов.
— Да нет, всё в порядке, — он выдавил из себя улыбку, которая не коснулась глаз и лишь натянула кожу на скулах. — Просто… суета эта предполётная. Знаешь же, не люблю.
Он подошёл к комоду, где лежал его телефон, и взял его в руку. Аппарат лежал экраном вверх, и именно в этот момент, когда его пальцы уже коснулись корпуса, дисплей загорелся, высветив баннер нового сообщения. Вероника не подсматривала. Она просто смотрела на мужа, и её взгляд машинально упал на светящийся прямоугольник. Сообщение было от его сестры, Лены. И текст был предельно ясным, выбитым на экране крупными, безжалостными буквами: «Спасибо, братик! Дети в восторге! Ты нас просто спас!».
Время для Вероники замедлило свой ход. Шум улицы за окном стих, аромат кокоса испарился. Остался только скрип паркета, который теперь казался оглушительным, и эти несколько слов на экране. «Дети в восторге». Её племянники. От чего они в восторге за два дня до её отпуска, за который она заплатила своим здоровьем и сном?
— Дай сюда, — её голос был ровным, без вопросительной интонации. Это был приказ.
Игорь дёрнулся, инстинктивно прижимая телефон к себе. Его лицо вмиг стало бледным, на лбу выступила испарина. Он выглядел как человек, у которого из-под ног внезапно выдернули пол.
— Ник, там ничего интересного, Лена просто…
Она не стала слушать. Она сделала к нему два быстрых шага и просто взяла телефон из его ослабевших пальцев. Он не сопротивлялся. Он просто стоял и смотрел на неё с выражением пойманного на месте преступления школьника. Вероника разблокировала экран его большим пальцем, который он даже не потрудился убрать. Она открыла мессенджер. Вся переписка с сестрой была как на ладони.
Она читала молча. Её лицо не менялось, постепенно превращаясь в бесстрастную маску. Вот сообщение от Игоря трёхдневной давности: «Лен, у меня тут идея. У вас же всё равно с деньгами туго, а детям море нужно. Полетите вместо нас». Вот панический ответ сестры: «Ты с ума сошёл? А Вероника?». И его самоуверенный, снисходительный ответ: «С Вероникой я решу. Она поймёт. Для неё главное, чтобы близким было хорошо. Пересылай сканы паспортов, я всё переоформлю, пока есть возможность». Дальше шли фотографии документов, номера рейсов, название их отеля. Их отеля. И вишенка на торте — скриншот подтверждения от туроператора: «Бронь №74589 успешно переоформлена на новые имена».
Вероника медленно подняла голову. Она посмотрела на Игоря. На его жалкое, вспотевшее лицо. Потом её взгляд опустился на раскрытый чемодан, на сарафан цвета морской волны, который так и не увидит заката. Она не кричала. Она не плакала. Она просто смотрела на него, и в её глазах разгорался холодный, белый огонь. И когда она заговорила, её голос был тихим и смертельно опасным.
— Ты отменил нашу бронь?
— Ника, послушай, ты всё не так поняла, — начал он торопливым, заискивающим шёпотом, делая шаг к ней и протягивая руку, чтобы коснуться её плеча.
Она отшатнулась от его прикосновения так, словно он был раскалённым. Этот едва заметный жест, полный брезгливости, остановил его лучше любой стены. Он замер, его рука беспомощно повисла в воздухе.
— Я хотел тебе сказать, честно, — его голос стал ещё тише, будто он делился постыдной тайной. — Просто не знал, как подойти. У Ленки же совсем беда. После развода этого своего… одна с двумя, денег в обрез. Дети моря ни разу не видели, представляешь? Младший болеет постоянно. Им это было нужнее. Я думал, ты… ты поймёшь. Ты же у меня добрая.
Он говорил, а она молча смотрела на него. Она позволила ему договорить до конца, вывалить всю эту липкую, жалкую правду, приправленную благородными мотивами. Когда он замолчал, она медленно, с какой-то ритуальной аккуратностью, положила его телефон на шёлковый сарафан цвета морской волны. Словно накрыла саваном свою убитую мечту. А потом её губы дрогнули в усмешке, лишённой всякого веселья.
— Ты отменил нашу бронь?! Ты отдал наш отпуск своей сестре с её выводком, потому что им нужнее?! А я, по-твоему, не заслужила отдыха после года пахоты?!
Её голос не сорвался на крик. Он оставался низким, почти ровным, но в нём появилась стальная вибрация, от которой у Игоря по спине пробежал холодок. Это было страшнее любой истерики.
— Я пахала, Игорь. Помнишь, как я сидела ночами за отчётами, когда ты смотрел свои сериалы? Помнишь, как пила кофе вместо ужина, чтобы сдать проект вовремя? Как приходила домой и падала на кровать, не в силах даже умыться? Этот год я жила в аду. В добровольном аду, чтобы у нас был этот грёбаный месяц рая. Я считала дни. Я зачёркивала их в календаре, как заключённый, который ждёт освобождения. А ты взял моё освобождение, мой рай, мой глоток воздуха, и просто отдал его. Не спросив.
Она сделала шаг вперёд, и теперь он был тем, кто инстинктивно попятился.
— «Ты же у меня добрая», — передразнила она его, и в её голосе прорезался яд. — Это не доброта, Игорь. Это расчёт. Твой дешёвый, эгоистичный расчёт на то, что я утрусь и промолчу. Что я, как всегда, войду в положение. Только в этот раз ты ошибся. Ты не просто отдал путёвку. Ты взял мой труд, моё здоровье, моё время — и швырнул их своей сестре, как подачку. Ты показал мне моё место. Место рабочей лошади, чьи желания и чувства можно просто… аннулировать. Потому что есть кто-то, кому «нужнее».
— Прекрати! Я просто хотел помочь семье! — он наконец нашёл в себе силы возразить, и его голос дрогнул от обиды. — Не надо делать из меня монстра! Я не думал, что ты окажешься такой… такой эгоисткой!
Слово «эгоисткой» повисло в воздухе. Это была его последняя, фатальная ошибка. Вероника замолчала. Ярость, кипевшая в ней, схлынула, уступая место чему-то иному. Холодному, кристально чистому и абсолютно беспощадному. Она посмотрела на него так, будто видела впервые. И то, что она увидела, ей не понравилось. Она поняла, что спорить, объяснять, взывать к совести — бессмысленно. Он не поймёт. Он не способен. Он искренне считал себя правым. И эта мысль принесла ей странное, зловещее облегчение. Она всё решила.
Слово «эгоисткой» упало в пространство между ними, и на этом всё закончилось. Не разговор. Не их брак. Закончилась Вероника, которую он знал. Та, что могла кричать, плакать, спорить, доказывать. Эта женщина умерла, и на её месте родилась другая. Холодная, внимательная и абсолютно чужая.
Её лицо, до этого искажённое гневом и обидой, разгладилось. Она перестала смотреть на него. Вместо этого она с каким-то отстранённым любопытством оглядела спальню, словно впервые попала в эту комнату. Её взгляд скользнул по итальянскому гарнитуру, за который они отдали целое состояние, по плазменной панели на стене, по стопке его дорогих рубашек, небрежно брошенных на кресло. Она смотрела на вещи, которые ещё утром были символом их общего успеха и уюта, а теперь казались чужеродным хламом на съёмной квартире.
Игорь, не понимая этой внезапной перемены, ошибочно принял её молчание за капитуляцию. Он решил, что она «перегорела» и теперь можно было аккуратно замять инцидент.
— Ник, ну хватит дуться, — сказал он примирительно, даже с ноткой снисхождения в голосе. — Я понимаю, ты расстроилась. Но я же из лучших побуждений. Мы ещё съездим, заработаем и съездим, в следующем году. Я обещаю.
Она не ответила. Она молча подошла к чемодану. Её движения были медленными, выверенными, лишёнными всякой суеты. Она взяла крышку и аккуратно опустила её. Щёлк. Первый замок. Она нажала на второй. Щёлк. Звуки были сухими и окончательными, как выстрелы в пустом тире. Отпуск был официально закрыт. Вместе со всем остальным.
Затем она повернулась к нему. На её лице не было ничего, кроме спокойной, вежливой отстранённости. Такой смотрят на незнакомого человека, случайно толкнувшего тебя на улице.
— Хорошо, Игорь, — произнесла она ровным, почти деловым тоном. Его сердце дрогнуло от этого спокойствия гораздо сильнее, чем от криков. Он понял, что что-то пошло не так. Совсем не так. — Раз ты так любишь делать подарки, то я тоже сделаю.
Она сделала паузу, давая ему в полной мере ощутить абсурдность происходящего. Он смотрел на неё, не моргая, пытаясь прочитать хоть что-то в её пустых глазах.
— Я дарю тебе эту квартиру, — продолжила она тем же бесцветным голосом.
Он растерянно моргнул. Уголки его губ дёрнулись в нервной усмешке, как будто он ослышался или она неудачно пошутила.
— Что? Что ты несёшь? Какую квартиру?
— Эту, — она сделала неопределённый жест рукой, обводя комнату. — Всю. Три комнаты в центре города. Мою долю. Дарю. Можешь поселить здесь сестру. И маму. И всех своих родственников, которым всегда «нужнее». Устраивайте тут табор, празднуйте свою победу. Теперь это твоя проблема.
Игорь смотрел на неё, и до него медленно, как яд по венам, начал доходить смысл её слов. Это была не шутка. Это было объявление войны, правила которой он не понимал. Он открыл рот, чтобы сказать, что она не может, что это их общая квартира, что она сошла с ума, но Вероника не дала ему произнести ни слова. Она развернулась и пошла из спальни в коридор, оставив его одного посреди комнаты, рядом с наглухо закрытым чемоданом, в котором были похоронены их планы на счастливый месяц. Он услышал, как в прихожей звякнуло что-то металлическое. Это был звук, который он слышал каждое утро. Звук ключей от его новой машины.
Игорь, ошеломлённый и неверящий, вывалился из спальни следом за ней. Он увидел Веронику в прихожей. Она не металась, не собирала вещи впопыхах. Она спокойно, без единого лишнего движения, обувала лёгкие летние туфли. В одной руке она держала свою сумочку, а в другой… в другой покачивался брелок с массивным логотипом немецкого автоконцерна. Ключи от его новой машины, его гордости, его статуса. Машины, которую доставили из салона всего месяц назад, и запах новой кожи ещё не выветрился из салона.
— Ника, что за игры? — его голос прозвучал хрипло и неуверенно. Он всё ещё не мог поверить в реальность происходящего, цепляясь за мысль, что это какой-то абсурдный, жестокий спектакль, который вот-вот закончится. — Ты подарила мне квартиру, теперь забираешь ключи? Верни их на место и прекращай этот цирк.
Она закончила с туфлями и выпрямилась. Её взгляд был прямым и лишённым эмоций, как у хирурга, смотрящего на операционное поле.
— С квартирой я не шутила. Она твоя. Наслаждайся. А эту машину, — она чуть встряхнула ключами, и они издали тихий, мелодичный звон, — я забираю себе. В качестве компенсации за испорченный отпуск.
Игорь издал нервный смешок. Он сделал шаг к ней, собираясь просто вырвать ключи из её руки.
— Ты не можешь её забрать. Машина моя. Она оформлена на меня.
— Правда? — в её глазах мелькнул первый за весь разговор живой огонёк — огонёк холодного, хищного азарта. — А ты помнишь, как банк не давал тебе на неё кредит? Как твоего «серого» дохода не хватало даже на половину суммы? Помнишь, как ты меня умолял, буквально на коленях стоял, чтобы я стала созаёмщиком? «Никочка, ну помоги, это же наша общая мечта, мы будем вместе на ней кататься!»
Каждое её слово было гвоздём, который она методично вбивала в крышку его гроба. Он замер. Он вспомнил. Он вспомнил своё унижение в банке, свои уговоры, её сомнения и, наконец, её согласие.
— Я — созаёмщик, Игорь, — отчеканила она, наслаждаясь выражением его лица, на котором недоумение стремительно сменялось ужасом. — Это значит, что для банка мы с тобой абсолютно равны. У меня есть полное право пользоваться этим автомобилем. И я буду на ней ездить. А вот ты… ты — основной заёмщик. Тот, на чьё имя оформлен кредитный договор. И с чьего счёта банк будет ежемесячно списывать по восемьдесят тысяч рублей.
Он смотрел на неё, и воздух вышибло из его лёгких. Он хотел что-то сказать, возразить, но смог лишь беззвучно шевелить губами. Картина сложилась в его голове во всей своей чудовищной простоте.
— Ты будешь платить кредит, — её голос стал почти ласковым, но от этой ласки по коже бежали мурашки. — Пять лет. За воздух. За пустое место на парковке. За машину, на которой буду ездить я. А когда кредит будет выплачен, я, как добросовестный созаёмщик, потребую свою половину. Это будет справедливо, не так ли?
Его лицо вытянулось, приобретая сероватый оттенок. Он обмяк и медленно опёрся о стену, чтобы не сползти на пол. Квартира, которую она ему «подарила», тоже была в ипотеке, и он был основным заёмщиком и там. Он вдруг осознал, что она не просто уходит. Она оставляет его одного в бетонной коробке, с двумя гигантскими кредитами и без единого шанса из этой ловушки выбраться. Она разорила его. Полностью. Одним решением, принятым за пять минут.
Вероника в последний раз оглядела его — поверженного, раздавленного, уничтоженного. В её взгляде не было ни капли жалости. Только холодное удовлетворение.
Она повернулась к двери, её рука легла на ручку.
— Счастливого отдыха, дорогой.
Дверь за ней закрылась. Он остался один в гулкой тишине квартиры, которая больше не казалась ему уютным гнёздышком. Она превратилась в его личную долговую тюрьму. Он смотрел на пустое место в прихожей, где только что стояла его жена, и до него наконец дошло, что тот отпуск, который он так легкомысленно отдал сестре, был самым дешёвым из всего, что он потерял сегодня…
