— Маш, ну ты чего там застряла? Заходи давай, только аккуратнее, боком, боком! Не задень ящик с «Бычьим сердцем», это элитный сорт, я его еле допёр на пятый этаж! — голос Павла звучал из глубины квартиры неестественно бодро, с какими-то новыми, распорядительными нотками, которых Мария раньше за мужем не замечала.
Мария застыла на пороге, так и не вытащив ключ из замочной скважины. Дверь была не заперта. Вместо привычного запаха кондиционера для белья и, возможно, разогретого ужина, в нос ударил густой, влажный и тяжелый дух. Пахло прелой землей, разведенным навозом и чем-то кислым, напоминающим протухшую воду в цветочной вазе. Это был запах деревенского сарая весной, но никак не её однокомнатной квартиры в новостройке, ипотеку за которую она закрыла еще три года назад, до знакомства с Пашей.
Она медленно переступила порог и тут же споткнулась. В узком коридоре, где обычно стояла только банкетка для обуви, теперь громоздились шаткие башни из пластиковых ящиков. Они были везде: вдоль стен, у зеркала, даже вешалка с одеждой была подперта мешком с надписью «Грунт универсальный, 50 литров». На светлом ламинате, который она натирала специальным воском в прошлые выходные, отчетливо виднелись черные жирные разводы и прилипшие комья грязи.
— Паша? — тихо позвала она, пытаясь осознать увиденное. — Мы что, кого-то хороним? Откуда здесь земля?
Из кухни вынырнул муж. На нем был кухонный фартук поверх домашней футболки, а лицо лоснилось от пота и какого-то лихорадочного возбуждения. Он вытирал руки тряпкой, которая подозрительно напоминала одну из Машиных старых наволочек.
— Скажешь тоже, хороним! — хохотнул он, подмигивая. — Наоборот, Машунь! Мы теперь жизнь создаем. Аграрную империю, можно сказать. Ты проходи, разувайся. Только тапочки свои не ищи, я их пока на балкон выкинул, там места нет совсем, всё под горшки ушло.
Мария не разулась. Она стояла в уличных сапогах посреди грязной прихожей и смотрела на мужа, как на умалишенного. Усталость после двенадцатичасовой смены, которая еще минуту назад давила на плечи бетонной плитой, вдруг испарилась, уступив место холодному, колючему напряжению.
— Какую империю, Паша? — спросила она, аккуратно переступая через рассыпанный керамзит. — Ты в своем уме? Я утром уходила — квартира была чистой. Что это за склад?
— Это не склад, это инвестиция! — Павел широко развел руками, едва не сбив с полки роутер. — Ты же сама ныла, что мы никак на нормальную машину не накопим. Ну вот, я решил вопрос. Радикально и по-мужски. Иди в комнату, там главный сюрприз. Только тихо, мама может задремать, у неё давление скакнуло от переезда.
Слово «мама» прозвучало как выстрел стартового пистолета. Мария, не слушая больше радостного лепета мужа, решительно двинулась в единственную жилую комнату. Ей пришлось буквально протискиваться боком между стеной и стеллажом, которого утром здесь еще не было. Стеллаж был сбит из грубых неструганых досок и пах сырой древесиной.
Картина, открывшаяся ей в комнате, была достойна полотна сюрреалиста. Пространство изменилось до неузнаваемости. Окна были плотно заклеены пищевой фольгой, отчего в помещении царил странный, серебристый полумрак, разбавляемый лишь синеватым свечением экрана телевизора. Вместо штор, которые Мария выбирала два месяца, на карнизе висели какие-то веревки, поддерживающие разросшиеся плети растений. Вся мебель — комод, тумбочки, даже подоконники — была заставлена частоколом из пластиковых стаканчиков с зеленой порослью. Влажность в комнате была такой высокой, что дышать было тяжело, словно в бане.
Но центром композиции была их двуспальная кровать. На ней, обложившись подушками — в том числе и Машиной ортопедической, — возлежала свекровь, Галина Сергеевна. Она была одета в цветастый халат, на коленях стояла миска с очищенными семечками, а взгляд был прикован к очередному российскому сериалу про тяжелую женскую долю.
— О, явилась наконец, — не поворачивая головы, произнесла свекровь, сплевывая шелуху в кулак. — Маша, ты почему так дверью хлопаешь? У меня помидоры стресс испытывают, они тишину любят. И вообще, сделай телевизор погромче, пульт куда-то завалился, а вставать мне нельзя, спина ноет после ваших этих лестниц.
Мария медленно обвела взглядом комнату. На её прикроватном столике, прямо на книге, которую она читала перед сном, стоял поддон с мокрой землей, из которого сочилась бурая жижа. Дорогие обои за кроватью местами отклеились от влажности.
— Паша, — Мария не узнала свой голос. Он был ровным, лишенным эмоций, металлическим. — Что здесь делает твоя мама? И почему моя квартира превратилась в филиал колхозного рынка?
Павел, который семенил за ней следом, протиснулся вперед и встал между женой и матерью, сияя, как начищенный пятак.
— Ну вот, сюрприз удался! — радостно объявил он, словно не замечая состояния жены. — Машуль, смотри какая схема. Мама свою двушку сдала! Сегодня жильцы заехали, деньги за полгода вперед отдали. Мы эти деньги — на вклад, под проценты. А мама пока у нас поживёт. Ну а что ей одной в четырех стенах киснуть? А здесь и веселее, и за хозяйством присмотр. Она рассадой займется, к сезону продадим — вот тебе и добавка на машину. Гениально же?
— Гениально, — повторила свекровь с кровати, наконец соизволив посмотреть на невестку. — Ты, Мария, должна мужу ноги мыть за такую предприимчивость. А то ходишь на свою работу, копейки считаешь, а тут живые деньги под ногами. Кстати, там на кухне чайник вскипел, принеси мне чаю. Только без сахара, у меня сахар скачет. И печенье там, в ящике под столом, поищи.
Мария смотрела на мужа, который выжидающе улыбался, ожидая похвалы, на свекровь, которая уже потеряла к ней интерес и вернулась к телевизору, на грязные ящики, оккупировавшие каждый сантиметр её личного пространства. В голове щелкнул невидимый тумблер. Реальность поплыла, уступая место холодной, кристально чистой ярости.
— Пойдем, пойдем, не стой столбом, самое интересное пропустишь, — Павел, не переставая улыбаться своей блаженной улыбкой первооткрывателя, потянул Марию за рукав пальто. — Я там такую систему организовал, закачаешься. Настоящий лофт!
Мария позволила увести себя из комнаты, спиной чувствуя тяжелый, оценивающий взгляд свекрови, который сверлил её лопатки. Ноги в зимних сапогах вязли в рассыпанной земле, и каждый шаг сопровождался противным скрипом песчинок о ламинат. Этот звук отдавался в висках тупой болью, но Мария молчала, копя внутри ледяное бешенство. Ей казалось, что она попала в дурной сон, где логика и здравый смысл вышли покурить и не вернулись.
Они вошли на кухню. Это помещение — её гордость, с любовью подобранными глянцевыми фасадами цвета слоновой кости и дизайнерским столом, — теперь напоминало подсобку овощебазы. Обеденный стол исчез под нагромождением пластиковых контейнеров с торфом и какими-то бутылками с мутной жидкостью, от которых разило химикатами. На подоконнике, где обычно стояла её кофемашина, теперь в ряд выстроились горшки с чем-то вялым и длинным, подвязанным к ручке окна капроновыми колготками.
— Та-дам! — Павел театральным жестом указал в угол, где стоял холодильник.
В узком проходе между холодильником и стеной, свернутый в рулон и перевязанный бельевой веревкой, стоял старый, пожелтевший от времени поролоновый матрас. Тот самый, который они еще два года назад собирались вывезти на дачу к друзьям, но так и не собрались.
— Что это? — сухо спросила Мария, глядя на пятнистый поролон.
— Наше спальное место! — гордо объявил муж, похлопывая матрас, как крупу коня. — Смотри, как я всё продумал. Днем он стоит здесь, никому не мешает. А на ночь мы его раскатываем вот тут, вдоль гарнитура. Головой к духовке — там тепло, ногами к выходу. Тесновато, конечно, но в тесноте, да не в обиде! Мы же молодые, Маш, нам комфорт не так важен, главное — чувства. Романтика, как в палатке, только без комаров!
Мария перевела взгляд с матраса на мужа. В его глазах не было и тени издевки. Он абсолютно искренне верил, что предлагает отличный вариант.
— Ты хочешь, чтобы мы спали на полу? На кухне? В шести квадратных метрах? — медленно, чеканя каждое слово, переспросила она. — А твоя мама, значит, будет спать на моей кровати с ортопедическим матрасом, который я покупала для своей больной спины?
— Ну, Маш, не будь эгоисткой, — Павел поморщился, словно она сказала глупость. — Мама пожилой человек. У неё остеохондроз, давление, вены. Ей нужен покой и ровная поверхность. Она же не может спать на полу, её продует. А мы здоровые лоси, нам-то что? Потерпим полгодика, зато потом при деньгах будем.
— Потерпим? — переспросила Мария.
— Конечно! Ты посчитай экономику! — Павел принялся загибать пальцы, испачканные черноземом. — Сдача её квартиры — это тридцать тысяч в месяц. За полгода — сто восемьдесят! Плюс рассада. Мама говорит, если этот сорт пойдет, то весной дачники с руками оторвут. Это еще тысяч пятьдесят. Мы с тобой за два года столько не отложили, сколько мама нам за шесть месяцев принесет! Это же чистый профит! Ты должна радоваться, что у тебя такая свекровь деятельная, а не сидеть с кислым лицом.
Из комнаты донесся шаркающий звук шагов, а затем требовательный голос Галины Сергеевны, перекрывающий бормотание телевизора:
— Паша! Ты ей объяснил про режим питания? Скажи, чтоб холодильником ночью не хлопала! Я чутко сплю. И вообще, полезно ей будет на полу поспать, позвоночник выпрямится. А то раздобрела твоя Маша, скоро в двери проходить не будет, на казенных-то харчах. Теснота ей только на пользу, может, похудеет быстрее, чтобы место экономить!
Павел виновато улыбнулся и понизил голос, доверительно наклоняясь к жене:
— Ну, ты не обижайся на неё, это она по-стариковски ворчит. Характер сложный, сама понимаешь. Зато она готовить будет! Представь, приходишь с работы, а дома борщ, пироги…
— Паша, — перебила его Мария. Внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, начал развязываться тугой узел, высвобождая холодную, расчетливую энергию. — Ты когда маму перевозил, ты хоть на секунду подумал спросить меня? Это моя квартира. Моя кухня. Моя кровать.
— Ой, ну началось… — Павел закатил глаза и демонстративно вздохнул. — Твоя, моя… Мы семья или ООО «Рога и копыта»? Что за мещанство, Маша? У нас общий бюджет, общие цели. Я как глава семьи принял стратегическое решение. Оптимизировал ресурсы. Ты должна меня поддержать, а не качать права из-за квадратных метров.
Он шагнул к раковине, которая была доверху забита грязными горшками, открыл кран и начал набирать воду в трехлитровую банку.
— И кстати, раз уж ты здесь и всё равно стоишь без дела… — бросил он через плечо, перекрывая шум воды. — Возьми лейку, она вон там, под матрасом валяется. Полей помидоры в комнате, а то мама устала, у неё спина разболелась. Там по чуть-чуть надо, под корень, только листья не мочи, а то фитофтора пойдет. Давай, Машуль, втягивайся в процесс. Труд облагораживает.
Мария смотрела на его сутулую спину, обтянутую грязной футболкой. Смотрела на банку с водой, на уродливый матрас, сжатый между холодильником и стеной. Смотрела на грязные разводы на кухонных фасадах. И вдруг поняла, что дискуссия окончена. Разговаривать не с кем. Перед ней был не муж, не партнер, и даже не любимый человек. Перед ней стояло досадное недоразумение, ошибка молодости, которую нужно исправить немедленно, пока эта ошибка не пустила корни в её квартире окончательно, как эти проклятые помидоры.
Она не стала искать лейку. Она развернулась на каблуках, оставляя на линолеуме глубокую вмятину от набойки, и пошла обратно в коридор.
— Эй, ты куда? — крикнул Павел ей вслед, не оборачиваясь. — Лейка под матрасом, я же сказал!
— Я услышала, — тихо ответила Мария в пустоту коридора. — Я всё услышала.
Мария вышла из кухни, но не направилась к входной двери, чтобы разуться, как того требовал здравый смысл и многолетняя привычка к чистоте. Вместо этого она чеканящим шагом прошла в комнату. Тяжелые зимние сапоги на толстой подошве глухо стучали по ламинату, а затем с хрустом и чавканьем вступили на пушистый бежевый ковер — её любимый ковер, который она когда-то привезла из отпуска. Сейчас на его ворсе уже темнели пятна просыпанного чернозема, и Мария, не дрогнув, добавила к ним грязные, мокрые следы уличной слякоти.
Она встала ровно посередине комнаты, загораживая собой экран телевизора, где героиня очередной мелодрамы как раз рыдала над своей судьбой.
— Эй! Ты чего встала как истукан? — недовольно каркнула Галина Сергеевна, пытаясь заглянуть за спину невестки. — Отойди, самое интересное! Ты не стеклянная! И почему в обуви? Ты мне тут микробов натащишь, у меня рассада нежная!
Павел вбежал следом, всё еще сжимая в руке банку с водой, словно это было оружие или священный грааль.
— Маш, ты чего творишь? — зашипел он, увидев черные следы на ковре. — Ты с ума сошла? Ковер же денег стоит! Мама только пол подмела, а ты…
Мария медленно повернула голову к мужу. В её взгляде было столько ледяного спокойствия, что Павел невольно сделал шаг назад, расплескав воду из банки на свои домашние штаны. Она не кричала, не размахивала руками. Она просто стояла и смотрела на них, как смотрят на неприятных насекомых, ползающих по обеденному столу.
— Ты перевез свою маму в нашу однокомнатную квартиру навсегда, пока я была на работе, и даже не спросил меня! Мне плевать, что ей скучно одной и она будет нам помогать советами! Я не нанималась жить в коммуналке с твоей мамочкой и спать за шторкой! Выметайся вместе с ней и её рассадой сию же минуту, или я устрою вам такой скандал, что соседи вызовут спецназ!
В комнате повисла тишина, нарушаемая только бубнежом телевизора за спиной Марии. Павел моргнул, переваривая услышанное. Его лицо пошло красными пятнами, губы скривились в обиженной ухмылке.
— Ты… ты меня выгоняешь? — он нервно хохотнул. — Маш, ты перегрелась? Это и мой дом тоже! Мы семья! Куда я пойду на ночь глядя, да еще с мамой? У неё квартира сдана, там люди! Ты не имеешь права!
Галина Сергеевна, почувствовав, что ситуация выходит из-под контроля, кряхтя, приподнялась на локтях. Её лицо, до этого расслабленное и надменное, исказилось злобой.
— Ишь, какая цаца выискалась! — прошипела она. — Спецназ она вызовет! А совесть у тебя есть? Я к вам со всей душой, помогать приехала, деньги свои отдаю, а ты меня — на улицу? Да кто ты такая вообще? Приживалка! Если бы не мой Паша, ты бы тут одна от тоски выла!
Мария даже не посмотрела в сторону свекрови. Она не сводила глаз с мужа, который пытался принять позу оскорбленного достоинства, но выглядел лишь жалким паяцем в грязном фартуке.
— Паша, у тебя, видимо, проблемы с памятью, — сказала Мария, и каждое её слово падало тяжелым камнем. — Давай я освежу твои воспоминания. Эту квартиру я купила за три года до нашего знакомства. Я пять лет пахала на двух работах, чтобы закрыть ипотеку досрочно. В свидетельстве о собственности стоит только одна фамилия. И это не твоя фамилия. Ты здесь не хозяин. Ты здесь даже не прописан. Ты здесь просто гость, который заигрался и забыл, кто оплачивает этот банкет.
— Это… это низко! — взвизгнул Павел, швыряя банку с водой на пол. Стекло не разбилось, но вода растеклась огромной лужей, мгновенно впитываясь в ковер. — Попрекать меня квадратными метрами? Мы же муж и жена! Всё общее!
— Общее у нас только разочарование, Паша, — отрезала Мария. — И оно только что достигло предела. Моё мнение в этом доме, как я погляжу, не стоит и ломаного гроша. Раз так — дом перестает быть общим.
Она демонстративно подняла руку и посмотрела на наручные часы.
— Десять минут, — объявила она тоном, не терпящим возражений. — У вас есть ровно десять минут, чтобы собрать свои личные вещи и покинуть помещение. Я не шучу. Если через десять минут вы будете еще здесь, я начну выкидывать всё, что попадется мне под руку. И начну я не с одежды.
— Да ты блефуешь! — Павел сделал шаг вперед, пытаясь нависнуть над ней, запугать своим ростом и мужским авторитетом. — Ты не посмеешь выгнать мою мать! Она пожилой человек! Ты что, зверь? У нас любовь, Маша! Вспомни!
— Семь минут осталось, — холодно констатировала Мария, глядя сквозь него. — Время идет, Паша. Тик-так.
Галина Сергеевна наконец осознала, что невестка не шутит. Она спустила ноги с кровати, сбив на пол миску с семечками. Шелуха разлетелась по комнате серым веером.
— Собирайся, сынок, — прокаркала она, и в её голосе уже не было ни капли болезни или слабости, только чистая, концентрированная ненависть. — Собирайся. Нечего нам делать в этом гадюшнике. Я всегда говорила, что она тебе не пара. Деревенщина неблагодарная. Ни воспитания, ни уважения к старшим. Мы уйдем, но ты, девка, пожалеешь. Ты еще приползешь к нам в ногах валяться, когда одна останешься! Кому ты нужна, сухая, как вобла, да злая, как собака?
Мария молчала. Она чувствовала, как внутри неё дрожит туго натянутая струна, но внешне оставалась скалой. Она видела, как Павел мечется глазами по комнате, ища поддержки, но не находя её. Он был растерян, раздавлен, но всё еще не верил в происходящее.
— Пять минут, — напомнила Мария. — И заберите свои помидоры. Я не собираюсь жить на ферме.
— Ах так?! — лицо Павла перекосило. — Хорошо! Мы уйдем! Но ноги моей здесь больше не будет! Ты разрушила семью из-за своей жадности и эгоизма! Из-за каких-то ящиков!
Он метнулся к шкафу и начал яростно выдергивать с полок свои футболки, комкая их и швыряя в спортивную сумку, которую вытащил из-под кровати. Галина Сергеевна, кряхтя и проклиная всё на свете, начала натягивать свои объемные рейтузы прямо поверх халата.
Мария стояла посреди этого хаоса, в грязных сапогах, на испорченном ковре, и чувствовала странное, извращенное облегчение. Воздух в квартире был спертым и влажным, но ей вдруг стало легче дышать. Маски были сброшены. Иллюзия семейного счастья растворилась в запахе мокрой земли, оставив только голые стены и правду, которая, как оказалось, всегда была здесь, просто пряталась за шторкой приличия.
— Три минуты, — сказала она, глядя, как Павел пытается запихнуть в сумку свой ноутбук. — Поторопитесь. Мое терпение заканчивается быстрее, чем ваше время.
Стрелка на часах совершила свой неумолимый круг. Десять минут истекли, но в квартире всё ещё царила суета, больше напоминающая вялую имитацию сборов, чем реальный отъезд. Павел демонстративно медленно застегивал молнию на спортивной сумке, то и дело бросая на жену исподлобья взгляды побитой собаки, ожидая, что она вот-вот одумается и кинется его останавливать. Галина Сергеевна и вовсе, кажется, никуда не спешила: она стояла у окна и бережно, словно младенца, заворачивала в газету очередной горшок с чахлым перцем, причитая о сквозняках.
— Время вышло, — произнесла Мария. Её голос прозвучал сухо и безжизненно, как треск сухой ветки.
— Да подожди ты! — огрызнулся Павел, не поворачиваясь. — Не видишь, мы собираемся? Не гони коней. Маме нужно рассаду упаковать, не бросать же добро.
— Я предупреждала, — сказала Мария.
Она больше не стала тратить слова. Внутри неё отключились все предохранители, отвечающие за вежливость, терпение и страх показаться истеричкой. Она шагнула к ближайшему штабелю ящиков у стены. Это была тяжелая пластиковая емкость с землей, из которой торчали длинные, подвязанные к палочкам стебли помидоров.
Мария, не чувствуя веса, рывком подняла ящик. Земля посыпалась ей на грудь, в сапоги, на чистый пол, но ей было всё равно. Она развернулась и с силой, вложив в это движение всю накопившуюся за вечер ненависть, швырнула ящик в открытую входную дверь.
Грохот был чудовищным. Пластик с хрустом ударился о бетонный пол подъезда и раскололся. Черный, жирный ком земли взорвался, забрызгивая побелку на стенах общего коридора и дверь соседей. Зеленые стебли переломились, жалко повиснув на веревках.
— Ты что творишь, дура?! — взвизгнул Павел, отшатываясь от стены. Его лицо побелело. — Это же денег стоит! Ты больная!
— Следующий! — рявкнула Мария, уже хватая второй ящик.
Она действовала как отлаженный механизм по уничтожению. Поднять, размахнуться, швырнуть. Второй ящик вылетел в коридор, добавив к пейзажу разрушения осколки керамики и запах торфа. Третий ящик — с рассадой капусты — полетел следом, кувыркаясь в воздухе и рассыпая землю веером по всей прихожей.
— Прекрати! — Галина Сергеевна бросила свой перец и кинулась к невестке, вцепившись ей в рукав пальто цепкими, когтистыми пальцами. — Вандалка! Идиотка! Паша, сделай что-нибудь! Она же наше имущество портит!
Мария стряхнула руку свекрови с брезгливостью, с какой стряхивают гусеницу.
— Имущество? — переспросила она, тяжело дыша. Её глаза горели недобрым огнем. — В моем доме есть только мусор. И я его выношу.
Она схватила с комода тяжелый пакет с удобрениями. Павел, видя это, рванулся к ней, пытаясь перехватить руку.
— Не смей! — заорал он, хватая её за запястья. — Успокойся, истеричка!
Мария не стала вырываться. Она просто посмотрела ему прямо в глаза и тихо, но так, что у Павла похолодело внутри, произнесла:
— Отпусти руки. Или следующей в коридор полетит твоя приставка. Вместе с плазмой. Я не шучу, Паша. Я сейчас способна на всё.
Павел замер. Он знал этот взгляд. Он видел, как она смотрит на грязь, на его мать, на него самого. В этом взгляде не было любви, не было жалости, там была только черная дыра безразличия. Он медленно разжал пальцы.
— Ты чудовище, — прошептал он. — Я не знал, что живу с монстром.
— Забирай свою мать, забирай свои помидоры и проваливай, — Мария пнула ногой мешок с землей, который преграждал путь к выходу. Мешок лопнул, и черный грунт пополз по ламинату, как нефтяное пятно. — У вас одна минута, чтобы исчезнуть, пока я не начала выкидывать вашу одежду вслед за рассадой.
Галина Сергеевна, осознав, что битва за территорию проиграна окончательно и бесповоротно, вдруг перестала кричать. Она суетливо, прижимая к груди сумку, начала пятиться к выходу, переступая через разгромленные ящики и лужи грязи.
— Пойдем, Павлик, пойдем отсюда, — забормотала она, дергая сына за рукав толстовки. — Бог её накажет, сынок. Она своим ядом захлебнется. Оставь ты её, пусть гниет в своей норе. Мы найдем, где переночевать, мир не без добрых людей. Не унижайся перед этой…
Павел, красный от стыда и бессильной злобы, схватил свою сумку. Он хотел что-то сказать, придумать какую-то едкую, уничтожающую фразу, которая оставила бы последнее слово за ним, но в голове было пусто. Он лишь сплюнул на пол, прямо на остатки рассыпанного керамзита.
— Чтобы ты сдохла тут одна, — бросил он и выскочил в подъезд, едва не поскользнувшись на мокрой земле.
Галина Сергеевна засеменила за ним, на ходу пытаясь подобрать с пола уцелевший кустик какой-то зелени.
— Не трогай! — рявкнула Мария так, что свекровь отдернула руку, как от огня, и пулей вылетела за дверь.
Мария шагнула к порогу. В подъезде царил хаос. Лестничная площадка напоминала поле битвы после бомбежки: земля, черепки, растоптанные зеленые стебли. Павел и его мать спускались по лестнице, громко переругиваясь и волоча сумки, колесики которых стучали по ступеням, как метроном.
Мария взялась за ручку двери. Она не чувствовала ни торжества, ни радости победы. Только свинцовую тяжесть в ногах и звон в ушах.
Она с силой захлопнула тяжелую металлическую дверь. Щелкнул замок. Потом второй. Потом она накинула ночную задвижку.
В квартире повисла тишина. Та самая, о которой она мечтала весь день, но теперь эта тишина была другой. Она пахла сыростью, разрухой и одиночеством. Мария прислонилась спиной к двери и сползла на пол, прямо в грязь. Она сидела посреди своей уничтоженной прихожей, глядя на разводы на стенах, на испорченный ламинат, на перевернутые ящики.
Её руки дрожали, но слез не было. Слёзы — это для тех, кому жалко прошлого. Ей не было жалко. Она посмотрела на свои грязные сапоги.
— Зато матрас на кухне не нужен, — сказала она вслух, и её голос прозвучал гулко в пустой квартире.
Она достала телефон. Пальцы, перепачканные черноземом, оставили следы на экране. Она нашла номер круглосуточной службы клининга, а затем — номер мастера по вскрытию и замене замков. Жизнь нужно было начинать с чистого листа. И с новых личинок в замке…
