— Ты правда подала документы на развод за моей спиной? — с гневом в голосе сказал он, резко распахнув дверь в спальню.
Лариса вздрогнула, но не от страха. От неожиданности. Она сидела у туалетного столика, расчёсывая волосы — ритуал, неизменный уже тридцать пять лет. Тот самый столик, который Михаил подарил ей на пятилетие свадьбы. Когда-то, в другой жизни.
В зеркале она увидела его отражение: растерянный мужчина с побелевшими костяшками пальцев, сжимающий какую-то бумагу. Письмо из суда. Значит, уже пришло.
— А ты десять лет назад решил, что я тебе больше не нужна, — она произнесла это тихо, продолжая водить щёткой по волосам. — Просто не подписал это бумагой.
Михаил замер на пороге, будто налетел на стену. Эта спокойная женщина с серебристыми прядями в волосах… Кто она? Точно не та Лариса, которая всегда была рядом, которая никогда бы не…
— Ты с ума сошла? Тридцать пять лет брака! — он шагнул в комнату, размахивая конвертом. — И что значит «не нужна»? Я каждый день ходил на работу, чтобы у тебя всё было!
Лариса отложила расчёску. Пять, десять, пятнадцать… Она всегда делала по сто движений. Сегодня остановилась на тридцати. Посмотрела на свои руки — тонкие вены проступают под кожей. Когда они успели стать руками пожилой женщины?
— Да, ходил на работу. Приходил домой. Ужинал. Смотрел телевизор. Ложился спать, — перечисляла она негромко, как будто сама себе. — Но когда ты в последний раз спрашивал, как у меня дела? Когда замечал, что я плачу по ночам? Знаешь, сколько у меня седых волос? А что у меня болит спина каждое утро?
— При чём тут это? — Михаил опустил руки, недоумевая. — Я должен замечать каждый твой волос? Мы прожили вместе тридцать пять лет, Лара!
— Нет, Миша. Мы прожили рядом тридцать пять лет. А вместе — только пятнадцать. Может, двадцать. Остальное время ты просто находился в соседней комнате.
Оля, их дочь, примчалась на следующий день. В свои тридцать пять она была полной противоположностью родителей: активная, шумная, с модной асимметричной стрижкой и прямолинейностью, от которой собеседники порой терялись.
— Мам, ты с ума сошла! — она влетела на кухню, громко хлопнув дверью, и увидела Ларису, которая медленно перемывала тарелки. — Папа мне всё рассказал. Тридцать пять лет брака — и вдруг такое?
Лариса вытерла руки полотенцем и улыбнулась:
— Здравствуй, доченька. Какая хорошая погода сегодня, правда?
— Мама, не делай вид, что ничего не происходит! — Оля уперла руки в бока. — Что с тобой такое? Почему без разговоров, без предупреждения?
— Десять лет разговоров, Оленька. Десять лет предупреждений, — Лариса налила чай в две чашки. — Просто никто не слушал.
Оля присела за стол, всё ещё взволнованная, но тон сменился.
— Почему ты нам не говорила, что всё так плохо?
— А когда говорить? На твоей свадьбе? Или когда внуки родились? — Лариса слабо улыбнулась. — В жизни не бывает идеального момента для печальных новостей.
Она помнила, как пыталась говорить с Михаилом. Пять лет назад, когда умерла Тома, её лучшая подруга ещё со школы. Тогда её накрыло осознанием, что жизнь конечна. «Миша, нам надо что-то менять, мы как чужие», — сказала она тогда. «Всё нормально, просто ты расстроена из-за Томы», — ответил он, не отрываясь от газеты.
Три года назад она записалась на курсы компьютерной грамотности. Хотела найти работу, чувствовать себя нужной. «Зачем тебе это в твоём возрасте?» — только и спросил он.
Год назад она перестала плакать по ночам. Просто решила – хватит.
— Но развод! — Оля держала чашку обеими руками, как в детстве. — Это ведь… конец всему, разве нет?
— Конец тому, что уже умерло, Оля. Нам с папой обоим пятьдесят восемь. У меня впереди ещё двадцать, может тридцать лет. Я не хочу прожить их как тень.
Михаил стоял у окна кабинета директора школы, где работал завхозом последние двадцать лет. Смотрел на детей, играющих во дворе. Как давно его Оленька была такой же маленькой? Кажется, вчера. А уже сама мать двоих детей.
— Миша, ты какой-то потерянный сегодня, — Валентина Петровна, директор, подошла к нему с папкой документов. — Случилось что?
— Жена на развод подала, — сказал он, и сам удивился, как легко эти слова слетели с языка. Будто о погоде сказал.
Валентина охнула:
— Как так? Вы же всегда были такой крепкой парой!
Были ли? Он попытался вспомнить, когда они с Ларисой последний раз держались за руки. Даже на свадьбе Оли просто стояли рядом на фотографиях. Как манекены.
— Слушай, Валь, а ты своему Петру часто говоришь, что любишь?
Валентина удивилась:
— Каждый день, наверное. А что?
— А я Ларисе… — он замолчал. — Даже не помню, когда последний раз говорил.
Неделя прошла в странном оцепенении. Михаил ходил на работу, возвращался домой, где Лариса по-прежнему готовила ужин. Они ели молча, а потом расходились по разным комнатам. Как и раньше. Только теперь эта тишина оглушала.
Вечером в пятницу он не выдержал:
— Лара, давай поговорим.
Она сидела в гостиной с книгой. Подняла взгляд – спокойный, почти отрешённый.
— Давай.
— Я могу всё изменить! — выпалил он, сам не зная, что имеет в виду. — Давай съездим куда-нибудь, как раньше. В Крым или в санаторий. Хочешь, я на пенсию выйду пораньше?
Лариса закрыла книгу:
— Миша, ты не понимаешь. Дело не в поездках или свободном времени. Дело в том, что нас больше нет. Есть ты и есть я. Отдельно.
— Это всё глупости! — повысил он голос. — Выдумки из твоих женских книжек! У нас нормальная семья, всё как у людей!
— Как у каких людей, Миша? У тех, кто живёт по инерции? — она впервые посмотрела ему прямо в глаза. — Помнишь, три года назад я пошла на курсы?
— Какие ещё курсы? — нахмурился он.
— Вот именно, — тихо сказала она. — Ты даже не помнишь. Компьютерные курсы, Миша. Я хотела найти работу. Чувствовать себя живой.
— Зачем тебе работа? Мы нормально живём, денег хватает!
— Не всё измеряется деньгами.
— Так это из-за денег? — он схватился за соломинку. — Хочешь больше карманных? Давай я буду давать тебе больше!
Лариса покачала головой:
— Знаешь, что самое грустное? Ты действительно не понимаешь, о чём я.
Оля навестила отца на работе. Нашла его в подсобке, где он придирчиво пересчитывал лампочки.
— Пап, мне надо с тобой поговорить.
Михаил отложил блокнот:
— О маме? Она не передумала?
— Я… — Оля замялась. — Я поддерживаю маму, пап.
Он посмотрел на дочь как на предательницу:
— Что значит «поддерживаешь»? Она рушит семью!
— Пап, помнишь, когда умерла тётя Тома? — тихо спросила Оля. — Мама тогда плакала каждый день. Я звонила, спрашивала, как она. А ты говорил: «Нормально, только молчит много».
— Ну да, ей было тяжело, подруга всё-таки, — он пожал плечами.
— Она тогда пыталась тебе рассказать, что ей страшно. Что она чувствует себя одинокой. А ты просто не слышал.
— Откуда ты…
— Она мне письма писала, пап. Длинные письма. Десятки. Потому что ты не слушал, а я была далеко.
Михаил оперся о стол. В голове не укладывалось: все эти годы его Лара, его тихая, скромная Лара, которая, как ему казалось, всегда была довольна их жизнью, писала дочери о своём одиночестве?
— Но я же был рядом…
— Быть рядом — не значит быть вместе, пап, — Оля положила руку ему на плечо. — Честно скажи: когда ты в последний раз интересовался, о чём мама думает? Что её волнует, кроме ужина и чистых рубашек?
Он молчал. Не мог вспомнить.
— В октябре маме исполнится пятьдесят девять, — продолжала Оля. — Ты знаешь, что она хотела бы на день рождения?
— Ну… цветы, может быть украшение какое-нибудь…
— Она хотела поступить на курсы экскурсоводов, пап. Говорила, что всегда мечтала рассказывать людям об истории города. Это была её мечта ещё со школы.
Михаил смотрел на дочь, не узнавая её. Не узнавая Ларису в её словах. Кто эта женщина, которая хочет быть экскурсоводом? Разве его жена не была счастлива просто заботиться о доме, о нём?
— Знаешь, что самое обидное, пап? — глаза Оли наполнились слезами. — Я винила маму за то, что она несчастлива. Думала: «Ну что ей не хватает? Муж есть, дом, внуки приезжают». А теперь вижу — ей не хватало самой себя. Той, которой она могла бы стать.
Лариса сидела на лавочке в парке, наблюдая за детьми на площадке. Маленькая девочка в розовом комбинезоне упорно карабкалась на горку. Падала и снова лезла. Как это по-детски — не сдаваться.
— Можно присесть? — голос Михаила вывел её из задумчивости.
Она кивнула, подвинувшись.
— Красивая девочка, — кивнул он в сторону ребёнка. — Упрямая.
— Да, у меня сердце замирает каждый раз, когда она падает, — призналась Лариса.
Они помолчали. Впервые за долгое время это было не тягостное молчание, а просто тишина.
— Я говорил с Олей, — наконец произнёс он. — И много думал. Очень много.
Лариса присматривала за детьми на площадке, не отрывая глаз от упрямой малышки в розовом комбинезоне, которая никак не могла покорить горку.
— Я только сейчас понял, — тихо произнёс он, — ты не сбежала. Ты просто выбралась из пустоты, в которой я тебя держал все эти годы.
Она посмотрела на него. Господи, неужели это слёзы? Первый раз со смерти его матери, целых пятнадцать лет прошло с тех пор.
— Знаешь, мне и в голову не приходило, что тебе может быть одиноко рядом со мной, — он неловко вытер глаза рукавом рубашки. — Я же всё делал как положено. Работа, деньги, дом… Меня так учили — добытчик в семье главное. А остальное само собой наладится.
— Не приложилось, — тихо сказала она.
— Да. Не приложилось, — он покачал головой. — Знаешь, я вчера перечитывал наши старые письма. Помнишь, когда я работал вахтами в Сибири, мы писали друг другу? Два года писем.
Лариса кивнула. Тридцать лет назад это было.
— Я писал тебе, что скучаю, что люблю, — его голос дрогнул. — Спрашивал, что ты делала днём, о чём думала. Когда я перестал это делать, Лара? Когда я перестал быть тем Михаилом, который тебе писал?
Она не ответила. Только смотрела на маленькую упрямую девочку, которая наконец-то покорила горку и теперь победно визжала на вершине.
— Я не прошу тебя вернуться, — сказал он. — Просто хочу, чтобы ты знала: я понял, что был неправ. Что любовь — это не просто кров и еда. Это внимание. Заинтересованность. Я… я очень хочу научиться этому заново. Даже если уже поздно для нас.
Лариса закрыла последний чемодан. Огляделась по сторонам — спальня казалась непривычно просторной без её вещей. Тридцать пять лет в этих стенах. Странно, что она не чувствовала ни грусти, ни сожаления. Только лёгкость. Будто собиралась не в съёмную квартиру на другом конце города, а в долгожданное путешествие.
В дверь постучали.
— Заходи, Оленька, — она знала, что это дочь. Михаил ушёл на работу рано утром, не желая видеть её отъезд.
— Такси через пятнадцать минут, — Оля вошла, огляделась. — Мам, ты ведь понимаешь, что можешь вернуться в любой момент, если что?
Лариса улыбнулась:
— Знаю, милая. Но я не вернусь.
Она подошла к дочери, обняла её:
— Не сердись на отца, Оль. Он не плохой человек. Просто…
— Просто не умеет любить так, как тебе нужно, — закончила за неё Оля. — Я знаю. Но мне всё равно грустно.
— А мне — нет, — тихо призналась Лариса. — И знаешь, что самое удивительное? Я не чувствую себя виноватой из-за этого.
В прихожей она в последний раз оглядела квартиру. Сколько праздников здесь было, сколько будней. Оля выросла в этих стенах. Она сама превратилась из молодой женщины в пожилую.
На тумбочке лежали книги — те, что она решила оставить Михаилу. «Может, дочитает хоть одну», — подумала она с улыбкой. В «Двенадцати стульях» — его любимой книге — она оставила закладку. Их старую фотографию, ещё с турбазы, где они познакомились. Молодые, смеющиеся. Ещё не знающие, чем всё закончится.
Михаил вернулся домой поздно. Ключ привычно повернулся в замке, но квартира встретила его непривычной тишиной. Нет запаха ужина. Нет звука телевизора из гостиной. Нет мягких шагов Ларисы.
Он прошёл на кухню, механически открыл холодильник. Пусто. Нет, не совсем — на полке стояла кастрюля с супом. И записка: «Разогрей, это на два дня».
Даже уходя, она позаботилась о нём.
В горле встал комок. Он закрыл холодильник, не включив свет, прошёл в гостиную. Сел в кресло. В темноте комната казалась огромной и чужой.
Взгляд упал на книжную полку. Лариса оставила несколько книг. Он встал, взял наугад одну — «Двенадцать стульев». Раскрыл на закладке — и замер. Их фотография. Турбаза «Берёзка», 1984 год. Ей двадцать три, ему двадцать семь. Она в сарафане, смеётся, прикрывает глаза от солнца. Он обнимает её за плечи — такой гордый, что эта красивая девушка с ним.
Когда они последний раз были так счастливы?
Он вдруг вспомнил тот день. После фотографии они пошли купаться. Лариса боялась воды, но он взял её за руку: «Я рядом, не бойся». Она доверилась, шагнула в речку. А потом смеялась, плескалась, звала его. «Миша, смотри, я плыву!»
Михаил провёл пальцем по фотографии. Слеза упала на глянцевую поверхность.
«Я рядом, не бойся».
Но его не было рядом. Очень давно.
Через три месяца Лариса стояла у входа в краеведческий музей. Сердце колотилось как сумасшедшее.
— Вы новенькая? — спросила женщина с бейджем администратора. — На курсы экскурсоводов?
— Да, — улыбнулась Лариса. — Боюсь, я самая старшая в группе буду.
— Ну и что? — пожала плечами женщина. — Главное, что вам интересно. Проходите, уже начинают.
В небольшом зале собралось человек пятнадцать. Молодые девушки, несколько женщин средних лет. И седой мужчина в углу. Лариса невольно вздрогнула — издалека он напомнил ей Михаила.
Она села подальше от него, достала блокнот. В новой квартире было тихо и одиноко первое время. Но потом она поняла: одиночество и одинокость — разные вещи. Раньше, с Михаилом, она была одинока — окружённая стенами и человеком, который не видел её. Теперь она принадлежала только себе. Могла смотреть по сторонам, дышать полной грудью, идти куда вздумается.
Жить, наконец, своей жизнью.
— Ну что, здравствуйте, друзья! — в аудиторию влетел энергичный мужчина средних лет, прижимая к боку потрёпанную папку. — Запускаем наш курс по истории края. Давайте-ка перезнакомимся, хочу всех вас узнать получше.
Когда очередь дошла до Ларисы, она встала:
— Меня зовут Лариса Сергеевна. Мне пятьдесят девять лет. Я… — она запнулась, потом улыбнулась: — Я начинаю новую жизнь.
Седой мужчина в углу поднял голову, их взгляды встретились. Это был не Михаил, конечно. Совсем другой человек. Он улыбнулся ей — уважительно, с пониманием.
Лариса улыбнулась в ответ. Она была готова к новой главе своей истории.
