— Это что?
Голос Марины был неестественно ровным. Не тихим и не громким, а именно ровным, как гладкая поверхность замёрзшего озера, под которой не видно тёмной глубины. Она не смотрела на мужа. Она положила на кухонный стол свой телефон, экраном вверх. На нём была открыта фотография: солнечный дачный двор, на верёвке между яблонями сушится пёстрое, совершенно чужое бельё, а рядом на траве разбросаны пластиковые ведёрки и формочки для песка. Марина молча смахнула пальцем, и появилась вторая фотография — чужой мальчишка лет пяти с упоением ковыряется в её любимой клумбе с розами. Третий снимок — на крыльце, где стояло её плетеное кресло, теперь громоздились какие-то коробки и старый детский велосипед.
Стас оторвал взгляд от своей тарелки. Он посмотрел на телефон, потом на жену, потом снова на телефон. Его лицо начало медленно менять цвет, как лакмусовая бумажка. Он дёрнул плечом, попытался изобразить безразличие, но вышло жалко.
— А, это… Ну… — он прочистил горло, избегая её взгляда. — Понимаешь, у Андрюхи там проблемы… со съёмной квартирой их попросили, а новую найти не успели. Я подумал, дача всё равно пустая стоит, пусть поживут немного. Временно.
Он говорил это, глядя куда-то в стену, будто обращался не к ней, а к невидимому судье. Слово «временно» он произнёс с нажимом, как будто это могло всё исправить. Он ждал крика, упрёков, скандала. Но Марина молчала. Она взяла телефон, убрала его в карман джинсов, встала из-за стола, обошла его и прошла в гостиную. Стас услышал, как щёлкнула кнопка включения ноутбука.
Он остался один на кухне, с остывающим ужином и липким, неприятным чувством. Тишина, которая повисла в квартире, была гораздо хуже любого скандала. В ней не было обиды или злости. В ней была работа мысли, холодной и чужой. Через несколько минут из гостиной донеслось отчётливое, ритмичное постукивание по клавишам. Не злое, не истеричное, а деловое, методичное. Словно она не выясняла отношения, а составляла рабочий отчёт.
Ещё через десять минут послышался гудящий звук проснувшегося принтера. Он дёрнулся, когда аппарат с сухим шелестом выплюнул первый лист. Потом второй. Стас невольно выпрямился, как будто этот звук был сигналом тревоги.
Марина вернулась на кухню. Она положила перед ним на стол два листа бумаги, скреплённые скрепкой. На них был аккуратно напечатанный текст, разбитый на пункты и подпункты.
— Здесь договор аренды, — сказала она всё тем же ровным голосом. — Сорок тысяч в месяц, плюс коммунальные платежи по счётчикам. Оплата за первый и последний месяц вперёд. Рыночная стоимость, я проверила. Завтра в десять утра мы едем туда. Ты лично вручишь это своему брату. Либо Андрей в течение часа переводит мне на карту восемьдесят тысяч и подписывает, либо у него и его семьи есть ровно двадцать четыре часа, чтобы собрать вещи и освободить мой дом.
Она сделала паузу, её взгляд, наконец, сфокусировался на нём. В её глазах не было ни капли тепла. Только холодный, жёсткий блеск стали.
— А ты, — продолжила она, и каждое слово падало в тишину, как камень, — ты будешь спать на диване в гостиной. Пока я не решу, что с тобой делать.
Она развернулась и ушла в спальню. Стас остался сидеть перед договором, напечатанным чёрным по белому. Он смотрел на ровные строчки, на сумму, от которой у него перехватило дыхание, и понимал, что это не ультиматум. Это был приговор. И вынесла его не его жена, а совершенно чужая, незнакомая ему женщина.
Поездка на дачу проходила в абсолютном, почти физически ощутимом молчании. Оно было настолько плотным, что, казалось, давило на барабанные перепонки. Марина вела машину. Её спина была идеально прямой, руки мёртвой хваткой сжимали руль, костяшки пальцев побелели. Она не смотрела на мужа, её взгляд был прикован к дороге, но Стас чувствовал его на себе, как ледяное клеймо. Он сидел на пассажирском сиденье, съёжившись, словно пытался занять как можно меньше места в собственном автомобиле. Ночь на диване была лишь прелюдией. Настоящим наказанием было это молчаливое путешествие в эпицентр катастрофы, которую он сам и создал.
Когда они свернули с шоссе на просёлочную дорогу, ведущую к дачному посёлку, Стас не выдержал.
— Марин, может, не надо так? Ну поговорим по-человечески… Я объясню ему, он поймёт…
Марина не ответила. Она даже не повернула головы. Она просто чуть сильнее сжала руль, и этот едва заметный жест был красноречивее любой отповеди. Он замолчал, поняв, что все слова сейчас бесполезны. Он был не участником, а всего лишь инструментом в её руках.
Вот и их участок. Первое, что бросилось в глаза, — припаркованный у ворот старый, побитый жизнью универсал Андрея. Ворота были распахнуты настежь. На изумрудном газоне, который Марина лично засеивала и холила, виднелись проплешины и следы от мангала. Рядом валялся обугленный шампур. Трехколесный велосипед лежал на боку прямо на дорожке, ведущей к дому, преграждая путь. Картина была хуже, чем на фотографиях. Это была не просто жизнь — это было вторжение, небрежное и наглое.
Машина остановилась. Марина заглушила мотор, и в наступившей тишине стал слышен детский смех и женский голос, доносившийся с заднего двора. Она медленно, с каким-то ритуальным спокойствием, достала из бардачка два листа договора. Протянула их Стасу, не глядя на него.
— Идём.
На скрип калитки из дома вышел Андрей. В застиранной футболке, в трениках с вытянутыми коленками. В руке он держал кружку с дымящимся кофе. Увидев их, он расплылся в широкой, беззаботной улыбке.
— О, какие люди! Стасян, Маринка! А вы чего не предупредили? Мы бы шашлыка замутили, как в старые добрые.
Он сделал шаг им навстречу, но остановился, наткнувшись на непроницаемое выражение лица Марины. Его улыбка медленно сползла. Он перевёл вопросительный взгляд на брата, который переминался с ноги на ногу, пряча за спиной злополучные бумаги.
— Стас, что такое? — голос Андрея стал настороженным.
Марина сделала едва заметный кивок в сторону брата. Это был приказ. Стас глубоко вздохнул, вытащил из-за спины листы и протянул их Андрею. Рука его слегка дрожала.
— Вот… — выдавил он. — Тут…
Андрей не взял бумаги. Он посмотрел на них, потом на брата, потом на Марину, и его лицо исказила гримаса недоумения.
— Это что за ребусы? Ты говорить разучился?
— Это договор, — голос Марины прозвучал резко и чисто, разрезая утренний воздух. — Договор аренды.
Андрей медленно перевёл на неё взгляд. Он моргнул. Потом ещё раз. А потом рассмеялся. Негромко, с недоверием.
— Ты шутишь? Маринка, хорош. Я понимаю, мы тут без спроса, виноват. Но какие договоры? Мы же семья.
— Либо вы подписываете и платите, либо у вас есть двадцать четыре часа, — отчеканила она, игнорируя его реплику про семью.
Смех застрял у Андрея в горле. Он посмотрел на Стаса, ища поддержки, но тот лишь виновато отвёл глаза. И тогда лицо Андрея стало жёстким и злым.
— Стас, это что, её штучки? Ты совсем под каблук залез? Родному брату бумажки подсовываешь из-за какой-то бабской истерики? Мы же родня! Куда мне с детьми и с женой? На улицу?
Он говорил громко, напирая, пытаясь разбудить в брате совесть. Но Марина сделала шаг вперёд, заслонив собой мужа.
— Время пошло, — сказала она тихо и развернулась к машине.
Она не стала ждать Стаса. Она просто села за руль, завела двигатель и уехала, оставив его стоять посреди двора, между разъярённым братом и разбросанными детскими игрушками. Он был один на один с последствиями своей доброты.
Обратно Стас добирался на такси. Дорога, которая утром в ледяном молчании казалась бесконечной, теперь пролетела унизительно быстро. Он расплатился с водителем, стараясь не встречаться с ним взглядом, и долго ковырялся с ключами, прежде чем открыть дверь в собственную квартиру. Внутри ничего не изменилось. Та же оглушающая, густая тишина. Марина была в гостиной, сидела с ноутбуком на коленях. Она не подняла головы, когда он вошёл. Она вообще никак не отреагировала на его появление, словно в комнату вплыло облако пыли, не заслуживающее внимания.
Он прошёл на кухню, налил себе стакан воды. Руки слегка подрагивали. Он выпил воду залпом, но сухость во рту не прошла. Это было унизительно. Быть выставленным из машины, как провинившийся школьник. Быть брошенным на растерзание собственному брату. Но ещё унизительнее было вернуться сюда, в эту квартиру, где он перестал быть хозяином. Он теперь был просто соседом. Временным жильцом, которого терпели до поры до времени.
Вечер тянулся, как резина. Марина занималась своими делами — готовила себе ужин, не предложив ему, говорила по телефону с подругой о какой-то ерунде, смотрела сериал. Она двигалась по квартире так, будто его не существовало. Он несколько раз пытался поймать её взгляд, но она смотрела сквозь него. Наконец, когда она выключила телевизор и собралась идти в спальню, он не выдержал.
— Марин, нам надо поговорить.
Она остановилась в дверях, не поворачиваясь.
— Говорить надо было месяц назад. Перед тем, как отдавать ключи от моего дома. Сейчас уже поздно.
— Это же мой брат, пойми! У него дети! — в его голосе прорвались отчаянные, просительные нотки. — Куда им идти? Мы же не звери. Нужно войти в положение, помочь…
И тут она медленно повернулась. В полумраке гостиной её лицо казалось высеченным из камня. Вся её показная отстранённость слетела, и на её месте появилось что-то гораздо страшнее — холодная, сконцентрированная ярость.
— Ты пустил своего брата с его семьёй жить на МОЮ дачу?! Ты решил, что можешь распоряжаться моим наследством, даже не спросив меня?! Я её продать хотела, чтобы ипотеку закрыть, а ты её в бесплатную гостиницу для своих родственников превратил!
— Просто я подумал, что…
— Ты решил, что твоя роль благодетеля важнее нашей семьи, нашего будущего?
Она сделала шаг к нему. Он инстинктивно отступил к дивану.
— Твой брат — взрослый мужчина с женой и двумя детьми. Он не инвалид. Он не сирота. У него были проблемы? Нужно было сесть и подумать, как их решить. Снять квартиру подешевле, попросить в долг, в конце концов. Но ты выбрал самый простой путь. Ты решил побыть добрым за мой счёт. За счёт дома, который мне оставила бабушка. Дом, который я хотела продать, чтобы закрыть нашу с тобой ипотеку! Ты об этом подумал, когда раздавал ключи? Что твоя «помощь» стоит нам нескольких лет кабалы?
Она говорила всё так же ровно, без крика, но в её голосе звенел металл. Она не обвиняла, она констатировала факты, и от этого становилось ещё страшнее.
— Ты говоришь «мы же не звери». А превратить мой дом в бесплатную гостиницу, позволить загадить участок, который я приводила в порядок всё прошлое лето, — это не по-зверски? Распорядиться моим имуществом, как своим собственным, — это по-человечески? Ты не помог ему, Стас. Ты просто переложил его проблемы на меня. А сам встал в стороне — красивый, щедрый, добрый брат. Только платить за твою доброту почему-то должна я.
Она замолчала, глядя на него в упор. Он открыл рот, хотел что-то сказать про семью, про то, что всё общее, но слова застряли в горле. Он вдруг отчётливо понял, что в её мире больше нет никакого «общего». Есть она и её имущество. А он — всего лишь досадное недоразумение, которое скоро будет устранено.
— Завтра в десять утра у них истекает срок, — закончила она. — И мы поедем туда снова. Вместе.
Марина развернулась и ушла в спальню, на этот раз плотно прикрыв за собой дверь. Стас рухнул на диван. Стены в квартире не сдвинулись, но он вдруг почувствовал, что они сжались вокруг него, выдавливая остатки воздуха. Он проиграл. Окончательно и бесповоротно. И впереди была ещё одна ночь на этом диване и завтрашний день, который обещал быть ещё хуже.
Ровно в десять утра Марина вышла из спальни, уже одетая, с ключами от машины в руке. Она не сказала ни слова. Просто остановилась в коридоре и посмотрела на Стаса, который всю ночь проворочался на неудобном диване, слушая тишину из-за закрытой двери. Этот взгляд был приказом, не требующим словесного подтверждения. Пора ехать. Вся его внутренняя борьба, все аргументы и мольбы, которые он репетировал в темноте, рассыпались в прах. Он молча поднялся, натянул джинсы и поплёлся за ней, как на эшафот.
Вторая поездка была иной. Если вчера в машине висело молчание, полное сдерживаемой ярости, то сегодня оно было пустым и выжженным, как пепелище. Всё уже было сказано. Теперь оставалось лишь исполнить приговор. Стас смотрел в окно на проносящиеся мимо дома и деревья, и ему казалось, что он видит их в последний раз. Не в физическом смысле. Просто мир, в котором он был мужем, братом и просто хорошим парнем, перестал существовать. Марина вела машину с той же холодной сосредоточенностью, но теперь в её профиле было что-то от хирурга, идущего на сложную, но необходимую операцию по ампутации.
На даче ничего не изменилось. Похоже, его вчерашний визит и протянутый договор не произвели на Андрея никакого впечатления. Всё тот же разбросанный инвентарь, тот же сиротливо лежащий велосипед. Из открытого окна доносился гул телевизора и детский плач. Когда они вышли из машины, на крыльцо снова вышел Андрей. На этот раз без улыбки. Его лицо было угрюмым и вызывающим. За его спиной маячила бледная тень его жены, прижимавшей к себе младшего ребёнка.
— Ну что? — с ухмылкой спросил Андрей, скрестив руки на груди. — Надумали? Решили всё-таки по-братски поговорить?
Стас шагнул вперёд. Он хотел в последний раз попытаться.
— Андрей, собери вещи, прошу тебя. Просто уезжайте. Не доводи до греха.
— До греха? — взвился Андрей. — Это ты мне про грех говоришь? Тот, кто из-за своей бабы готов родного брата с семьёй на улицу выкинуть! Это она тебя научила? Где твоя совесть, Стас? Где всё, чему нас отец учил? Семья — это главное!
— Семья не срёт там, где живёт! — вдруг выкрикнул Стас, сам от себя не ожидая. Накопившееся за сутки унижение прорвалось наружу. — Ты хоть посмотрел, во что вы дом превратили за месяц? Вы же свинячите здесь, как в последний раз!
— Ах, значит, мы свиньи?! — Андрей шагнул с крыльца, его кулаки сжались. — Да мы тут порядок наводим, пока твоя цаца в городе ногти пилит! Мы тебе дом охраняем! А ты за это нам бумажки в лицо тычешь!
Они стояли друг напротив друга, два взрослых мужика, готовые вцепиться друг другу в глотки. Жена Андрея что-то испуганно лепетала с крыльца. Марина же просто стояла в стороне, у калитки, и молча наблюдала. Она не вмешивалась. Она просто смотрела на эту уродливую сцену, и её лицо не выражало ничего, кроме лёгкой брезгливости. Она дала им дойти до точки кипения, до того момента, когда братская любовь окончательно уступила место взаимным оскорблениям.
И в самый пик этой перепалки, когда Андрей уже замахнулся на Стаса пальцем с криком: «Да ты мне не брат больше!», со стороны дороги послышался тихий, шуршащий звук гравия под колёсами дорогой резины. Их перебранка захлебнулась. К воротам медленно подкатил блестящий чёрный внедорожник. Из него вышел мужчина в безупречном деловом костюме, а за ним — элегантно одетая пара средних лет.
Стас и Андрей замерли, ошарашенно глядя на незваных гостей. Мужчина в костюме сверился с планшетом и уверенно направился к Марине.
— Марина Викторовна? Добрый день. Это мои клиенты, семья Покровских. Как и договаривались, в одиннадцать.
Марина, на лице которой не дрогнул ни один мускул, вдруг озарилась светской, деловой улыбкой. Она шагнула навстречу гостям, полностью игнорируя застывших на её фоне мужа и его брата.
— Да, здравствуйте, очень приятно. Прошу, проходите, — её голос звучал приветливо и звонко. Она повела рукой в сторону дома. — Извините за некоторый беспорядок, предыдущие жильцы как раз освобождают помещение. Но вы не обращайте внимания, дом в прекрасном состоянии. Давайте я вам всё покажу.
Она развернулась и повела ошарашенных покупателей к дому, проходя мимо Стаса так, будто он был предметом садовой мебели. Андрей стоял с открытым ртом, его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. Он посмотрел на Стаса, и в его взгляде больше не было злости. Только шок и сокрушительное, публичное унижение. Стас смотрел на спину своей жены, которая с улыбкой открывала перед чужими людьми дверь в дом его детства, в её наследство, в их общее прошлое. И он понял, что она не просто выставила его брата. Она только что на его глазах выставила на продажу всю их жизнь, одним холодным, выверенным движением превратив его самого и его брата в мусор, который нужно убрать перед приходом новых хозяев…
