— Да нет, Мариш, всё нормально у нас. С чего ты взяла?
Денис стоял посреди кухни, прижав телефон плечом к уху, и лениво размешивал в своей чашке сахар, которого там уже было с избытком. Ложечка тихонько звенела о фарфор, и этот звук был единственным, что нарушало вечернюю тишину квартиры. Яна, сидевшая за обеденным столом, медленно подняла глаза от книги. Она не слышала, что вещала Марина на том конце провода, но по заискивающей, оправдывающейся интонации мужа и его бегающему взгляду, который упорно избегал её собственного, безошибочно угадала тему разговора. Тема была одна и та же последние три года их брака. Она сама.
— Не придумывай. Яна не такая, — его голос прозвучал неуверенно, сдавленно, будто он пытался убедить не сестру, а самого себя, и получалось у него это откровенно плохо. — Просто устаёт на работе, вот и всё. Ну да, бывает резкой. Но чтобы прямо… Нет, Марин, ты точно преувеличиваешь.
Яна беззвучно закрыла книгу и отложила её на край стола. Она смотрела на широкую, внезапно показавшуюся ей жалкой спину мужа, на то, как он ссутулился под невидимым грузом сестринских наставлений. Она знала Марину. Они виделись от силы раз пять за всё время, но этого хватило с лихвой. Марина обладала уникальным, почти змеиным талантом — говорить откровенные гадости с такой обезоруживающей, заботливой улыбкой и под таким соусом «я же тебе, дурачку, добра желаю», что любой, кто посмел бы возразить, автоматически становился неблагодарным чудовищем. Она была непревзойдённым мастером полунамёков, двусмысленных комплиментов и ядовитых «советов», после которых хотелось пойти и вымыть руки с мылом. А Денис… Денис был для неё податливым, мягким воском, из которого она лепила всё, что ей было угодно.
— Какие ещё деньги? Марин, прекрати немедленно, — Денис повысил голос, но в нём не было настоящего гнева, скорее, жалкая, трепыхающаяся попытка защититься. — Никто у меня ничего не отбирает, господи. Я сам ей отдаю зарплату. У нас общий бюджет. Да, она им распоряжается, потому что, в отличие от меня, умеет это делать. Это не значит, что меня держат за идиота!
Яна горько усмехнулась про себя. Общий бюджет. Она прекрасно помнила, как Денис в первый же месяц их совместной жизни умудрился спустить почти половину своей зарплаты на «невероятно выгодное и перспективное вложение» — какую-то сомнительную криптовалюту по совету приятеля. После этого он сам, с виноватым видом побитой собаки, принёс ей свою банковскую карту и попросил взять финансы под контроль, потому что он «в этом ничего не понимает». Теперь же, в умелой интерпретации Марины, этот акт его собственного здравомыслия, видимо, превратился в финансовое рабство и унижение мужского достоинства.
— Ладно… ладно, я поговорю с ней, — наконец выдохнул он, и Яна поняла, что оборона прорвана. Он сдался. В очередной раз. — Да, конечно. Я же твой брат. Я всё понимаю. Всё, давай, созвонимся позже.
Он нажал отбой и с тяжёлым, наигранным вздохом повернулся к ней. На его лице застыла маска — причудливая смесь раздражения на сестру, вины перед женой и упрямого желания доказать свою правоту. Он медленно подошёл к столу, грузно сел напротив и отхлебнул уже остывший, приторно-сладкий чай.
— Опять твоя Марина курсы семейной психологии по телефону проводит? — спросила Яна ровным, спокойным, почти безразличным голосом. В нём не было яда, только холодная констатация очевидного факта.
— Яна, не начинай, а? — поморщился Денис, ставя чашку на стол. — Она просто беспокоится за меня. За нас.
— Беспокоится, поэтому убеждает тебя, что я тебя под каблук загнала и все деньги отбираю? Очень трогательная забота, ничего не скажешь.
— Она не так говорит! Она… по-другому формулирует. Она просто хочет, чтобы я был мужиком в этом доме, чтобы моё слово что-то значило.
Он посмотрел на неё с вызовом, почти с надеждой, ожидая, что она сейчас начнёт оправдываться или, наоборот, взорвётся, и тогда он сможет с чистой совестью обвинить её в стервозности, подтвердив правоту своей проницательной сестры. Но Яна молчала, не отводя взгляда и изучая его лицо. Она видела в нём не мужчину, а большого, капризного мальчика, который отчаянно разрывался между двумя женщинами и не знал, чью сторону принять, чтобы не лишиться комфорта.
Денис воспринял её молчание как свой тактический выигрыш. Он выпрямился, напустил на себя важный, уверенный вид, который, видимо, только что отрепетировал мысленно.
— В общем, тут такое дело… — начал он нарочито бодрым, деловым тоном. — Марина к нам переезжает. В наш город. Работу ей хорошую предложили. Так что… поживёт пока у нас. Ну, на пару месяцев всего, пока квартиру себе подходящую не найдёт и не обустроится.
Яна даже не сразу ответила. Она сделала маленький, почти незаметный глоток своего остывшего чая, поставила чашку на блюдце без единого звука и только потом подняла на него глаза. Её взгляд был спокойным, ясным и абсолютно лишённым какой-либо паники или удивления. Будто он не сообщил ей новость, способную перевернуть их быт с ног на голову, а просто прокомментировал погоду за окном.
— Нет, — сказала она.
Слово было коротким, тихим, но прозвучало в кухонной тишине как выстрел. Оно не содержало ни вопроса, ни сомнения, ни приглашения к дискуссии. Это был глухой, непробиваемый тупик.
Денис моргнул. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, споров, но не этого ледяного, односложного отказа. Он даже растерялся на секунду, его заготовленная речь о братском долге и временных трудностях застряла где-то в горле.
— Что значит «нет»? — переспросил он, силясь сохранить свой деловой тон. — Яна, я не спрашиваю. Я тебе говорю, что так будет. Марина уже вещи собирает.
— Пусть разбирает, — так же ровно ответила Яна, не отводя взгляда. — Здесь она жить не будет. Можешь ей так и передать.
Вот теперь до Дениса начало доходить. Это был не каприз. Это была позиция. Лицо его начало медленно наливаться краской. Уверенность, которую он с таким трудом на себя напустил, стала трескаться, обнажая под собой растерянность и подступающую злость.
— Ты сейчас серьёзно? Моя сестра приедет в чужой город, а я должен сказать ей, чтобы она ночевала на вокзале? Это, по-твоему, нормально?
— По-моему, нормально, когда взрослый человек, переезжая в другой город ради «хорошей работы», заранее решает вопрос с жильём. Снимает номер в гостинице. Арендует квартиру посуточно. Вариантов масса. Наша квартира в этот список не входит.
Она говорила так логично и спокойно, что это бесило ещё больше. Он хотел скандала, эмоций, чтобы можно было обвинить её в истеричности. А получал холодный, трезвый расчёт, против которого его аргументы о «родной крови» выглядели жалко и инфантильно.
— Это моя сестра, Яна! Родная кровь! — его голос начал набирать силу. — Она попала в сложную ситуацию, а ты… ты нос воротишь! Какого отношения ты ждёшь к себе после этого? Ты просто показываешь своё истинное лицо! Тебе плевать на моих близких!
— Твоя родная кровь, Денис, прекрасно умеет обходиться без посторонней помощи, когда ей это выгодно, — её тон оставался прежним, но в словах появилась сталь. — А когда невыгодно — она вспоминает о родственных чувствах и братском долге. Я не хочу, чтобы её «забота» о тебе распространялась на нашу семью из соседней комнаты. Нам достаточно её телефонных звонков, после которых ты неделю ходишь как в воду опущенный.
Его терпение лопнуло с оглушительным треском. Он вскочил со стула, который с неприятным скрежетом отодвинулся назад.
— Ах вот в чём дело! Ты просто её ненавидишь! Ты всегда её ненавидела! Ревновала меня к ней!
Он подался вперёд, уперевшись костяшками пальцев в стол, нависая над ней. Его лицо было уже багровым, в глазах плескалась ярость. Он перешёл на крик, заполняя им всё пространство маленькой кухни.
— Да кто ты такая, чтобы решать, будет моя сестра здесь жить или нет?! Это и мой дом тоже! Я здесь живу! Я имею такое же право голоса, как и ты! И я сказал, что Марина будет жить у нас! Значит, она будет жить у нас! Ты меня поняла?!
Он кричал, уверенный, что этот напор, этот праведный мужской гнев, вот-вот сломит её упрямство. Что она испугается, съёжится, отступит. Но Яна не отступила. Она продолжала сидеть на своём месте, прямая, как струна. Она просто смотрела на него снизу вверх, и её спокойствие на фоне его ревущей ярости выглядело зловеще. Она дала ему выкричаться, выплеснуть всё, что накопилось под влиянием сестринских нашептываний. И когда он, тяжело дыша, замолчал, ожидая её капитуляции, она медленно, с расстановкой, начала говорить.
Она не вздрогнула. Не съёжилась под его криком. Она просто сидела и смотрела на него снизу вверх, и в её глазах не было ни страха, ни обиды. Там было что-то гораздо худшее — холодное, оценивающее любопытство, с которым энтомолог разглядывает неприятное, но предсказуемое в своём поведении насекомое. Она дала ему выкричаться, дойти до пика, до хрипа. Она позволила этому потоку бессмысленной ярости иссякнуть. И когда он, наконец, замолчал, тяжело дыша и утирая со лба испарину, ожидая её слёз или мольбы, она медленно, подчёркнуто плавно, отодвинула свой стул и встала.
Теперь они были одного роста. Глаза в глаза. Его — налитые кровью, мечущиеся, её — спокойные, тёмные, непроницаемые. Воздух на кухне, казалось, загустел, стал тяжёлым и вязким от напряжения. Денис открыл рот, чтобы добавить ещё что-то, добить её, но не успел произнести и звука.
— Ты рот свой закрой и слушай меня! Я хозяйка этой квартиры, и только я тут буду устанавливать правила! Если я сказала, что никого из твоей родни тут не будет, значит, никого не будет! А если тебе это не нравится, то я тебя не держу, вали на все четыре стороны!
Каждое слово было чеканным, весомым. Это была не истерика. Это был приговор. Денис замер, его багровая от крика физиономия начала медленно бледнеть. Он смотрел на неё, как на совершенно незнакомую женщину. Куда делась та Яна, которая сглаживала углы, которая устало отмахивалась от его сестры, которая пыталась что-то объяснять? Перед ним стоял кто-то другой. Кто-то опасный. Он смотрел на её лицо — ни один мускул не дрогнул. Она не блефовала.
Он сглотнул, пытаясь вернуть себе дар речи, вернуть себе инициативу, которую у него так бесцеремонно вырвали. Он хотел возразить, закричать снова, что она не имеет права, что это унизительно, что он мужчина, в конце концов. Но слова застряли в горле вязким комком. Вся его напускная, подпитанная сестрой храбрость испарилась, оставив после себя лишь звенящую пустоту и ошеломление. Он ощущал себя так, будто с разбега налетел на невидимую стену.
Яна видела эту перемену в нём. Она видела, как из разъярённого быка он на глазах превращается в растерянного телёнка. И она нанесла завершающий удар.
— Понял? — коротко бросила она, и этот вопрос прозвучал как щелчок хлыста.
Не дожидаясь ответа, она продолжила, её голос стал ещё тише, ещё более презрительным.
— Это моя территория. И твоя ядовитая сестричка порог этого дома не переступит. Конец разговора.
Сказав это, она не стала ждать его реакции. Она не стала смотреть на его искажённое унижением лицо. Она просто развернулась и спокойно вышла из кухни, оставив его одного посреди комнаты. Одного, рядом со столом, в который он так уверенно упирался руками всего минуту назад. Теперь его руки безвольно висели вдоль тела. Он стоял, как оглушённый, и смотрел в пустой дверной проём, куда она ушла. Её слова не просто отменили приезд Марины. Они отменили его самого, его значимость, его право голоса, всё то, что он так отчаянно пытался утвердить. Он потерпел сокрушительное, абсолютное поражение, и самое страшное было в том, что его противник даже не вспотел.
Он остался стоять посреди кухни, как истукан. Унижение было физическим, оно обжигало кожу, сдавливало грудь, мешало дышать. Каждый предмет в этой комнате — от чайника, который они выбирали вместе, до её дурацкой книжки на столе — кричал о его поражении. Он был гостем. Постояльцем, которому только что указали на его место. Дрожащей рукой он достал из кармана телефон и, не раздумывая, набрал номер сестры. Это был инстинкт, рефлекс утопающего, хватающегося за соломинку.
— Мариш, — его голос был тихим, сдавленным шёпотом. — Она не разрешила.
Он слушал трескучий, возмущённый поток слов из динамика. Марина негодовала, требовала подробностей, сыпала обвинениями в адрес Яны. Денис молча впитывал этот яд, и он действовал как сильнодействующий анальгетик на его раненое самолюбие. Он не был жалким, нет. Он был жертвой. Жертвой коварной, властной женщины, а его сестра — единственной, кто это понимал.
— Она сказала… сказала, что это её квартира и чтобы я валил, если мне не нравится, — выдавил он из себя самую унизительную часть, и слова сестры, полные праведного гнева, полились с новой силой. Она призывала его «быть мужиком», «поставить её на место», «не позволять так с собой обращаться». И Денис, отчаянно нуждавшийся в восстановлении своего рухнувшего эго, слушал и верил. Ярость, растоптанная и униженная, снова начала подниматься со дна его души, но уже другая — холодная, злая, подпитанная чужой волей.
Закончив разговор, он положил телефон на стол. Его лицо было бледным и жёстким. Он прошёл в спальню. Яна сидела на кровати, спокойно складывая в стопку чистое бельё. Она даже не посмотрела на него, когда он вошёл. Это равнодушие ударило его сильнее любого крика.
— Значит, решила поиграть в хозяйку? — начал он тихо, но в этом шёпоте было больше угрозы, чем в его недавних воплях. — Думаешь, если квартира твоя, то ты можешь вытирать об меня ноги?
Яна медленно сложила последнюю футболку, положила её на стопку и только тогда повернула к нему голову.
— Я не играю, Денис. Я живу здесь. А ты, как выяснилось, просто гостишь.
— Ах, гощу, значит? — он сделал шаг к ней. — А когда ты ела еду, купленную на мои деньги, ты не считала меня гостем. Когда я оплачивал наш отпуск, я тоже им не был. Ты быстро забываешь хорошее, Яна. Очень быстро.
— Я ничего не забываю, — её голос был таким же ровным. — И я прекрасно помню, как вытаскивала нас из долгов после твоих «гениальных» бизнес-идей. И как закрывала ипотеку на эту квартиру своими деньгами, пока ты слушал советы своей сестры о том, куда лучше «вложиться». Так что не нужно тут трясти чеками. Твоих денег едва хватило бы на то, чтобы оплатить счета за воздух, которым ты тут дышишь.
Его лицо исказилось. Он не ожидал такого прямого, такого унизительного удара. Он хотел вывести её из себя, а вместо этого она хладнокровно вскрывала его несостоятельность.
— Ты… ты просто жалкая, бесчувственная собственница, — выплюнул он, переходя на оскорбления. — Тебе никто не нужен. Тебе нужна была просто послушная собачка, которая будет приносить в дом деньги и не будет иметь своего мнения. А когда собачка вдруг попыталась подать голос, ты решила показать ей на дверь.
Он смотрел на неё, ожидая ответной реакции, боли, гнева. Но Яна вдруг едва заметно улыбнулась. Это была страшная улыбка, полная презрения и усталости.
— Нет, Денис. Собачка мне не нужна была. Мне нужен был муж. А получила я капризного мальчика, который до сих пор не отрезал пуповину от своей сестры. Каждое твоё слово, каждое твоё «мужское» решение — это всё она. Она дёргает за ниточки, а ты танцуешь, думая, что это твой собственный танец. Ты даже сейчас пришёл сюда, потому что она тебе приказала «поставить меня на место». Угадал?
Он застыл. Она попала в самую точку. Так точно и так унизительно, что у него не нашлось ответа. Всё его показное негодование рассыпалось в прах. Перед ней стоял не оскорблённый мужчина, а разоблачённый марионетка.
Яна поднялась с кровати. Она подошла к шкафу, открыла его и достала дорожную сумку, которую они покупали для того самого отпуска. Она не швырнула её, а спокойно поставила на пол у его ног.
— Иди к Марине, — сказала она тихо, без всякой злости, как говорят нечто само собой разумеющееся. Он тупо смотрел на сумку, потом на неё, ничего не понимая. Она наклонила голову, и её взгляд был почти сочувствующим. — Ты никогда и не уходил от неё…
